Этот праздничный «Доброслов» мы решили сделать необычным: в виде беседы с игуменом Игнатием (Бакаевым). Для этого мы с редактором «Веры» Игорем Ивановым отправились в гости к игумену в местечко Визябож. Рождество Христово в жизни батюшки, однако, стало только одной из тем нашего разговора. О чём ещё говорили? Читайте и узнаете.

Игумен Игнатий (Бакаев), собеседник корреспондента «Веры»

– Год закончился, отче. Чем он вам запомнился?

– 22 апреля, на Пасхальной неделе, освятили храм Ксении Блаженной и отслужили там подряд 150 литургий.

– А если говорить о внутренней жизни?

– Мне уже много лет, скоро будет семьдесят. Но я продолжаю радоваться. Я знаю, зачем живу, и даже открыл один из секретов долголетия. Вот недавно скончался старец Наум, на девяностом году жизни. Вообще почему так много лет живут старцы, хотя зачастую у них немало проблем со здоровьем? Потому что совершенствовались. И я меняюсь, с Божьей помощью. И поэтому – такое я сделал открытие, – пожалуй, долго проживу. Я сейчас крепкий как дуб…

Отец Игнатий ткнул себя в бок и закашлялся. Все засмеялись, а он пояснил:

– В пятьдесят лет я боялся зайти в лес. Мало ли что, у меня ишемия и множество других болезней. Женя Расов вспоминает, как отправились мы с ним погулять в лес и как он всё боялся, что я упаду. Вес у меня немалый, не вытащить, а если бежать за помощью, вызывать «скорую», то как меня потом в лесу найти, ведь уже смеркалось. А сейчас по два-три часа гуляю, на лыжах хожу, и не только не ослаб физически за минувшие двадцать лет, а окреп. И каждый день мне внове. Раньше любил за столом посидеть, на рыбалку сходить, а сейчас самая большая радость – литургия, особенно праздничная, так что с нетерпением жду Рождества.

– Вы помните, как праздновали Рождество в детстве?

– В пекарне, при которой мы жили в селении Проковичбож Троицко-Печорского района, к маме приходили человек пятнадцать-двадцать. Читали тропарь, молились, потом садились за трапезу. На столах была дичь. Поросята позже появились, первыми их завели мои родители, а за ними все остальные, а до тех пор лес кормил. Из людей, что приходили помолиться, запомнился литовец Тялпыш. Он, как и все мы, был из ссыльных. Наверное, он был по вероисповеданию католик, но праздновал вместе с нами. Ещё был дядя Костя Кобзев, он работал в сушилке, делал там упряжь для лошадей. Красивый человек с пшеничными усами, вечно в кожаном фартуке. Курил «Казбек», но по две папиросы день, больше себе не позволял, и никогда не работал по воскресеньям, даже не косил, как все. Можно было по этому определить, что в православии он был твёрд. Пока мой отец был в лагере, я всё состоял при дяде Косте. Лет с четырёх к нему бегал. Получил прозвище Технорук, что значит технический руководитель. Во всём ему помогал.

Рядом была конюшня, где содержалось до девяноста лошадей, в основном бельгийские, трофейные. Огромные такие, лохматые, вдвое крупнее местных. Они привыкли к командам на другом языке и не понимали, когда к ним обращались на русском. Меня иногда катали на них, брали на лесозаготовки. Помню, лежу ночью на санях, смотрю на звёзды.

– Отец Игнатий, вы со скольки лет себя помните?

– Не лет, месяцев. Первое воспоминание – лежу спелёнатый и вижу белый потолок с досками внахлёст, дверь, обитую синей клеёнкой, угол печки. Мне было месяца три, потому что потом мы из пристройки, где жили, переехали в пекарню. А на наше место въехала учительница, которая повесилась потом из-за неразделённой любви. Это было большое горе для всей округи. Следующее воспоминание – мне полгода, зима, в окнах отражается огонь, который горит в трёх печках, где пекли хлеб, а ещё какой-то человек ходит, как мне кажется, за стеклом. На самом деле это была мама, но я ещё не понимал, что такое отражение. Думал, что вижу какой-то интересный мир. Дальше – мне год. Нога привязана к кровати ремнём, я ору, заходит мама, чтобы дать мне грудь – покормить. Следом появляется сестра с мокрыми волосами. Бегала на речку купаться. Мама ругает её за то, что бросила меня одного. Та отвечает: «Я же его привязала».

Этого посёлка больше нет. Его затапливало весной, и люди переехали на левый берег реки Илыч в посёлок Палью.

* * *

– А помните ли вы первое Рождество, когда стали священником?

– Конечно. Это было в Кылтово. Меня рукоположили 26 или 27 декабря 1995 года в Ульяновском монастыре, а практику отправили проходить в Кирульский собор. Встретили меня там не слишком ласково. К новым священникам относились насторожённо. Первым делом отругали за то, что не имею наперсного креста. Денег, чтобы купить его, не было. Думал, в храме дадут, но вместо этого получил выговор. Слава Богу, отец Михаил Козак помог, добрая душа, за что его потом не похвалили. В общем, пришлось помучиться-посмиряться, а на Рождество отправили меня в Кылтовский монастырь. Страшновато было – мало знаю, мало умею, но куда деваться, взял служебник и в десять вечера начал службу, ничего не сокращая. Людей полный храм – их из города «Икарусами» привезли. Холодно, пар изо рта валит, но стоят. Нужен был древесный уголь для кадила. Попросил помощника разыскать его в посёлке. Он и разыскал – входит в храм с какой-то сковородой, на которой тлеет полено. Народ стоит примученный, мёрзнет, но терпит. Для кого-то это была первая служба в жизни. Потом исповедь, трапеза и снова на молитву. В девять утра закончил, но такое ликование было – несказанное.

– Губернатор часто приезжал?

– Спиридонов? Нередко. Иконы всё в дар привозил, нравилось ему у нас в Кылтово. Юрий Алексеевич плохо понимал, как ему вести себя с владыкой, не зная тонкостей церковного этикета. А с матушкой Стефанидой, настоятельницей Кылтовского монастыря, они, можно сказать, подружились. Спустя много лет меня позвали на годовщину его памяти. Помолился в часовне, иду к могиле, где стоит человек пятьдесят. Литию отслужил, хотел проповедь сказать, но энтузиазма это не вызвало. Оставь мёртвым погребать мертвецов, вспомнил я. Поздно переучивать, если у людей нет той жажды истины, что была у Спиридонова.

– Не жалко ли вам прежнего губернатора, Гайзера, арестованного вместе со всей своей командой? Их сейчас судят.

– Жалко, хотя я их почти не знал. С Гайзером как-то пообщались, слушал он хорошо. Что до его вины, я так думаю, что, когда человек попадает во власть, он уже ничего поделать не может. Помню, будучи главным механиком в леспромхозе, я столько идей имел, как всё изменить к лучшему. Думал, что вот стать бы директором хоть на недельку, я бы тут навёл порядок.

А потом стал директором и оказалось, что власти у меня не то что не прибавилось, а убавилось. Все распоряжения директора саботируются. Все уверены, что начальство у нас – источник всяких глупостей. Это во многом справедливо. Смотришь, бывает: главный инженер умница и главный механик хорош, а командует ими невесть кто. Это потому, что наше начальство редко служит высшей цели и редкий руководитель может выбрать правильный курс, чаще он подобен слепому, ведущему людей, куда и сам не знает. Они не верят в Царя царей и Начальника начальников, а люди не верят в них.

* * *

– А начинается всё со школы, – продолжает отец Игнатий, – которая скрывает от человека Бога. В Богородске я так и сказал: «Школа портит наших детей». Встаёт педагог, говорит: «Не смейте так говорить! Вы не знаете, как мы работаем, сколько тратим сил. Не школа, а телевидение во всём виновато». Что телевидение портит, это верно, а школа виновна не в том, что учит плохому, а в том, что не учит доброму.

– Вы ведь тоже школу закончили.

– Так и я не исключение. Вспоминаю себя молодым – сколько было глупых амбиций. Я и сейчас ещё не вылез из той школы, что воспитала во мне тщеславие. Вместо того чтобы позволить человеку делать то, с чем он хорошо справится – скажем, стать столяром, его побуждают карабкаться вверх, но не по лестнице знаний, а ради карьеры. Вот и поступает он, бедный, в университет, мучается, не способный осилить науки, остаётся без работы на шее родителей, а мог бы работать на тракторе или стать хорошим сантехником и был бы счастливым человеком.

Школа должна заниматься воспитанием. Учить отца и мать почитать. Станет человек почитать родителей – будет и учиться хорошо, законы соблюдать, инструкции, будет хорошим руководителем, политиком, учёным. Но основы не даются. Главному не учат.

– Ребёнок с рождения капризен. Ещё до школы.

– Человек с рождения страдает от первородного греха. Блаженный Августин рассказывал о своих наблюдениях за завистливым малышом: тот ещё не умел говорить, но уже злобно и ревниво поглядывал на молочного брата, претендующего на молоко кормилицы. Так что вовсе не ангелами мы рождаемся. И нужно научить человека воевать с грехом, а начинать это делать с детства. Если мы пятидесятилетних поворачиваем к Богу, насколько проще учить детей! Мой внук Егорка всё тянет: «Моё, моё!» Привезли ко мне – продолжает тянуть. Тут Денис – мой сын, Егоркин отец – приходит, чтобы помыть мне, немощному, ноги. Егорка с интересом смотрит, что там папка делает. А потом как-то прибегает: «Дедушка, давай я буду мыть тебе ножки». Моет и приговаривает: «Чтоб твои старые ножки бегали и ходили». Пока жил у меня, развился, говорить хорошо начал, обошлись без логопеда. Когда в детский сад снова пошёл, оказалось, бегает лучше всех. Вот что значит пожить в нормальных условиях. А город съедает людей. Мне страшно туда ездить.

– То, что Христос родился не в городе, а в пещере, в сельской местности и проповедовать старался на природе, тоже, наверное, неслучайно…

– Наверное.

* * *

– Что вас особенно беспокоит сейчас?

– Разделение. Тут «непочитающие», здесь «непоминающие», там экуменисты. Одно хорошо, маски слезли, видно, кто есть кто. Я не знаю, что делать, но Бог-то знает.

– Очень много болящих вокруг Церкви, они только и ищут причин для раскола. Эти люди лучше экуменистов?

– Не лучше. Все, кто ведёт к разделению, ищет своего, а не Божиего – не лучше, сколько бы они друг на друга ни кивали.

– Все эти беды преследуют нас чуть ли не с рождения Церкви, уже в Откровении Иоанна Богослова говорится об уклоняющихся от истины.

– Да, всё по одной схеме. Народ мирщает, к Церкви теряет уважение, начинаются гонения, Церковь очищается, торжествует, а потом всё по новой. Сейчас мы снова накануне гонений, все помешались на чистогане. Иду по лесу, молюсь. Звонок: «Александр Григорьевич, вас беспокоит из финансового фонда Дмитрий, давайте мы с вами…» Просит отдать ему деньги, которыми он умело будет управлять. «Нет, не хочу», – отвечаю. Да и какие у меня деньги? Как появится копейка, то либо на пропитание общины идёт, либо на строительство храмов в скиту. Дмитрий не понимает, снова звонит. И так три-четыре раза, пока грубо не ответишь. Он хочет сделать меня богатым.

– Себя богатым. Такие только на себя работают.

– Знаю. Сейчас на таких большой спрос. Приходит человек в сетевой магазин устраиваться на работу, там смотрят – честный ли он. Если да – иди дальше, ты нам не подходишь. Не сможет обмануть покупателя.

– Он же воровать будет.

– Всё равно выгоднее держать такого. Время стало лукавое, страшное.

– Вы видели фотографии послереволюционных лет и Гражданской войны? Какие там страшные лица.

– Зато в семидесятые годы лица были одухотворённые. Народ меняется то к лучшему, то к худшему. Раньше правил КПСС – ничего хорошего, конечно, а сейчас сатана, что намного хуже. Стыдно жить, очень много обмана, которого не было в пору моей юности. Тогда лгали газеты, а люди были честны. Сейчас лгут все. Приходит человек, просится к нам в скит. «Ты вроде выпил?» – спрашиваю. «Нет, я уже пять лет не пью». Поехали за его вещами, а там он бутылку початую достал, допил. На следующий день пришлось отправить обратно. Если человек начал с обмана, толку не будет.

Наш народ давно уже начали расчленять, и мы не одно целое теперь, а каждый за себя и тянет на себя. А наш скит – это единое тело. Я и хотел бы уехать, да людей не бросить. За Бога зацепился, а Он источник жизни. Приходят люди, подзаряжаются, как от сети. Каждое воскресенье приходят. Если сядет батарейка – человек превращается в проблему для семьи, для общества, он как мёртвый становится.

* * *

– Вот вы говорите, отче, что, с одной стороны, сатана правит, с другой – нужно сохранять радость во Христе. Это трудно совмещать. Мы знаем людей, которые везде ищут знаки антихриста, ходят мрачные.

– Я благодарен за всё, что произошло со мной. Как бы ни было плохо, это оборачивалось радостью. Господь постоянно напоминает о Себе, пытается достучаться. Помню, как меня выбрали директором Сыктывдинского леспромхоза – едва ли не последнего, что оставался на плаву. «Печорлес», «Сосногорский», «Сысольский» и другие уже утонули – у кого десять, у кого семнадцать миллиардов долга, а наш ещё держался, но тоже шёл ко дну. Выделили мне кабинет, где имелось два стула и стол, а пистолета не дали, чтобы застрелиться, если что. И вдруг слова, чёткие такие, обращённые к Богу, начинают звучать во мне: «Пока я жив, удали от меня суету, не дай мне богатства, чтобы я Тебя не забыл, и удали от меня нищету, чтобы не поминал всуе». Откуда эта мысль? Видно, Бог утешает. Леспромхоз всё равно обанкротился, и слава Богу, что на том закончилось моё начальствование, открыв путь к священству.

О тех, кто антихриста ждёт…

Я прежде не любил путешествовать. Живя в скиту в Максаковке, находился там почти безвылазно. Как-то собратья-священники, имеющие склонность к паломничествам, завели разговор на эту тему. Говорю: «Бог везде Бог, Серафим Саровский никуда не ездил». «А-а-а, батюшка у нас сектант!» – смеются. Думаю, может, и в самом деле я заблудился. А тут Таня Холодилова звонит из Москвы, просит освятить квартиру. Спрашиваю: «У вас там, в Москве, священников, что ли, нет?» «Есть, – говорит Татьяна, – но ты всё равно приезжай, мы дорогу оплатим». И я впервые за четырнадцать лет выехал в Москву.

Мне передали посылочку для одного архимандрита, и я понимал зачем – испытать хотели, чтобы опытный духовный врач на меня глянул. Нашёл его, передал, а батюшка меня хватает и тащит в комнатку. Ему нашлось место, где сесть, мне – нет. Стою на коленях, слушаю про ИНН, печать антихриста и прочее. А я этим всем уже переболел, не нужно мне это. Вернулся к Татьяне и долго не мог уснуть от нагнанного мрака. А за окном дождь, грустно.

Наутро Татьяна говорит, что ей нужно отнести корреспонденцию отцу Александру Салтыкову. Он учёный, заведующий кафедрой в институте, и священник. «Возьми меня с собой», – говорю. Приходим, смотрю: батюшка траншею копает, весь в глине. Большой такой человек. А возле храма автоматчики дежурят. Удивился. Оказывается, рядом реставрационные мастерские Грабаря, художественные ценности охраняют. А служат православные в бывшем каретном сарае. В вагончиках мастерские: в одной гончары трудятся, в другой – переплётчики. Такой вот приход интересный, живой. Отец Александр мрачно так на меня глянул – видит, что монах. Спросил, почему я в монахи пошёл. «Жена со мной развелась», – отвечаю. «Ну, пошли», – говорит. Проговорили мы с ним часа четыре, и всё мне стало ясно с этими печатями, почему душа не лежит бороться с ними. «Они ждут конца света, а мы с тобой – Воскресения Христова», – сказал отец Александр.

* * *

– Как бы вы хотели встретить не это Рождество, а следующее? Есть пожелания, какой подарок вы хотели бы получить?

 – Хотелось бы, чтобы больше людей в храм приходило. Я бы крестил хоть каждый день. Многие жалуются, что священники не говорят с людьми, одна служба да хозяйство на уме. А мы ведь говорим, да нас не слышат. И слушаем, да не говорят. Тут недавно принудили меня банковскую карточку поменять. Захожу в Сбербанк, там очереди невозможные. Хорошо, видно, жить стали, я раньше такие только за водкой видал. А один мужчина, увидев моя рясу, сказал: «Скоро на карточках станет пусто, да и в карманах тоже, тут-то мы и придём к вам очередь занимать». Да, гром грянет, так и будет.

– Думаете, в этом году?

– Не знаю, но все испытания нам на пользу. Потерпим, зато соединимся в одно тело. Пусть небольшое, но живое, которое Бог слышит. В этом году я избавился от многих иллюзий. Думал, всех можно исправить, любовью всё наладить. Сейчас понимаю, что нет. Если человек не хочет исправляться, то ничего не сделать. Господь сказал: «Не обо всём мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои». Любовь – одна сторона православной веры, о другой Господь сказал так: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить её вон на попрание людям». Экуменисты и многие другие еретики говорят только о любви, но любовь – не потакание греху.

Важно найти золотую середину, и тут меня бьют с двух сторон. «На тебя жалобы идут», – говорит отец благочинный. Опять я для кого-то не стал крем-брюле, мёдом и сахаром.

– Соль нужна для притушения плохого привкуса. Если пресную рыбу есть, это противно, она несъедобна, но если посолить – другое дело. Сахар же нужен для выявления вкуса, говорят кулинары, он усиливает то приятное, что есть в продукте.

– Господь – соль земли, а не сахар земли. Без соли человек не может обходиться, а без сладкого – легко. Сладкое тоже нужно, но на десерт, когда уже насытился и можно себя побаловать. Слышишь: «Мы в вашу Церковь не пойдём, она напрягает, у протестантов лучше». Лучше для чего? Для спасения души хуже, посмотрите, что с протестантами происходит во всём мире, там христианства осталось на донышке, а часто и того нет. Тот, кому ничего, кроме приятного, не надо, христианином не станет. Стоит его обязать, попросить, чтобы поступал по совести, а не только ради своего удовольствия жил, и начинает зреть протест, и вот я уже и не очень хороший.

Речь не о том, что нужно невыносимые бремена накладывать или чураться всяких радостей. Мы у себя собираемся после службы, пьём чай, иной раз до пяти вечера. Сладким не обделены. Телефон не унимается, все на связи, со всеми живые отношения, кому это нужно. Но это половина правды, половина любви.

Когда я прихожу к онкологическому больному, а делать это приходится часто, то можно обмануть человека, сказать, что он обязательно выздоровеет. И тебе приятно это произнести, и ему приятно услышать. Но я должен сказать, как мне это ни больно, что нужно готовиться к смерти, чтобы встретить её с радостью. И знаете, что самое удивительное? Если человек начнёт готовиться к смерти, к достойной встрече с Богом, то он может прожить много больше или даже выздороветь, чем если он продолжит обманывать себя. Очевидно, когда человек примиряется с Богом, соглашается во всём полагаться на Его волю, у него исчезают какие-то внутренние противоречия, которые привели к болезни. Почему я сказал, что долго проживу? Потому что я готовлюсь к смерти, готов к ней в любой момент. Это делает меня совершенней, и смерть отступает.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска