К столетию избрания Патриарха Тихона

 (Окончание. Начало в № 793)

Первые итоги

В январе 1918 года приходит известие о событиях в Петрограде, где большевики решили изгнать монахов Александро-Невской лавры. Когда начались аресты, братия ударила в набат – со всех сторон в обитель хлынул народ. Красногвардейцы стремительно бежали, затем вернулись и начали стрелять. Протоиерей Пётр Скипетров, настоятель церкви Святых страстотерпцев Бориса и Глеба, призвал их не осквернять святыни и был убит.

«Опомнитесь, безумцы, – обратился Патриарх ко всем, забывшим цену человеческой жизни, – прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню гееннскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите ещё имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной».

Спустя шесть дней в другой лавре – Киево-Печерской – банда красноармейцев расстреляла, а потом добила штыками митрополита Киевского Владимира (Богоявленского). Всего в том году убили за веру 15 тысяч священников и мирян, в том числе Царственных мучеников. Большевики сознались лишь в убийстве Царя. Прекрасно понимая, что этого ему не простят, Святейший всё же сказал о случившемся огненное слово:

«На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович. И высшее наше правительство – Исполнительный комитет – одобрил это и признал законным… Мы должны, повинуясь учению слова Божия, осудить это дело. Иначе кровь расстрелянного падёт и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы всё это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: “Блаженны слышащие слово Божие и хранящие его”».

А это из письма к новой власти в годовщину революции, где Святейший подвёл первые её итоги:

«Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порождённой вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции».

Послания эти перепечатывались на гектографах и в тысячах экземплярах расходились по стране. Подобного бесстрашия Церковь не знала со времён святого Патриарха Гермогена. Впрочем, даже во времена Смуты было легче, ведь тогда было нашествие иноплеменных и иноверных, а теперь – братоубийство. Но и благословить Белую армию святой Тихон отказался, высказав своё отношение к Гражданской войне в новом послании. Смущая православных, сражавшихся с большевизмом, Патриарх твёрдо дал понять, что Бог не дарует им победы, что Он избрал для Руси иную участь:

«Господь не перестаёт являть милости Свои Православной Русской Церкви. Он дал ей испытать себя и проверить свою преданность Христу и Его заветам не во дни только внешнего её благополучия, а и во дни гонений».

Подобно тому, как Спаситель остановил апостола Петра, вооружившегося мечом, Патриарх Тихон удерживал руку русских христиан, умоляя не сходить с пути крестного, ниспосланного Богом, на путь восхищения мирской силы или мщения:

«Зажигаются страсти, вспыхивают мятежи. Создаются новые и новые лагеря. Разрастается пожар, сведение счётов. Враждебные действия переходят в человеконенавистничество. Организованное взаимоистребление – в партизанство со всеми его ужасами… Нам ли, христианам, идти по этому пути. О, да не будет! Даже если бы сердца наши разрывались от горя и утеснений, наносимых нашим религиозным чувствам, нашей любви к родной земле, нашему временному благополучию, даже если бы чувство наше безошибочно подсказывало бы нам, кто и где наш обидчик. Нет, пусть лучше нам наносят кровоточащие раны, чем нам обратиться к мщению… Следуйте за Христом! Не изменяйте Ему. Не поддавайтесь искушению. Не губите в крови отмщения и свою душу».

Голод

Молебен у Никольских ворот в Москве. Рядом с Патриархом – его келейник Яков Полозов. 1918 г.

Новые правители истово ненавидели Святейшего, но тронуть его не решались. Патриарх стал самым почитаемым человеком в России и одним из самых уважаемых в мире. Казнить можно было любого, но не его, а несколько попыток убить Патриарха чужими руками отвёл Господь. Так, летом 1919 года после литургии в Храме Христа Спасителя к Святейшему подбежала женщина и ударила его ножом. Основную силу удара принял на себя кожаный ремень, потому рана оказалась неглубокой. Задержанная назвалась Пелагеей Кузьминичной Гусевой. О ней почти ничего не известно, но предположительно это могла быть Хиония Кузьминична Гусева, за пять лет до этого ударившая ножом Григория Распутина, или же её сестра, которую действительно звали Пелагеей. Обе были фанатичными поклонницами иеромонаха Илиодора (Труфанова), который именовал большевиков «красными славными орлами, выклевавшими глаза самодержавию».

Власти долго ждали удобного повода для удара по Русской Церкви. Он появился, когда в 1921 году – во многом по их вине – в стране разразился голод, особенно больно ударивший по Поволжью.

С первых дней этой трагедии Патриарх Тихон начал принимать энергичные меры.

Вместе с Максимом Горьким создал Помгол – Всероссийский комитет помощи голодающим. Обратился ко всем своим епархиям и приходам, к восточным патриархам, Папе Римскому, архиепископу Кентерберийскому и епископу Йоркскому с мольбой провести сбор продовольствия и денег для умирающих: «Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим! Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода…»

После того как текст этого обращения был опубликован в газете «Нью-Йорк Таймс», в дело вступили американцы, проявившие большую энергию в сборе средств. К лету 1922 года они кормили в России уже 11 миллионов человек, собрав около 50 миллионов долларов.

Власти опомнились довольно быстро. Не ограничившись замалчиванием факта участия Патриарха в борьбе с голодом, распустили Помгол, а в декабре начали подготовку к ограблению Церкви, по возможности – её уничтожению, потребовав под предлогом помощи голодающим отдать все имеющиеся у неё ценности. 19 февраля 1922 года Патриарх Тихон издал воззвание к пастве, где призывал пожертвовать все драгоценности, не имеющие богослужебного употребления. А уже через четыре дня правительство издало декрет о насильственном изъятии ценностей, в том числе Чаш для причастия – неприкосновенных святынь. При этом прихожане готовы были их выкупить у власти по самой дорогой цене, отдать свои колечки и серёжки, но им либо отказывали, либо заламывали цену заведомо непосильную.

В храмы начали врываться милиционеры и чиновники, что привело к стихийным народным выступлениям, самым известным из которых стало «Шуйское кровавое дело», когда солдаты открыли по людям огонь из пулемёта. Пять человек погибли, десятки были ранены. Ленин ликовал, написав секретное письмо, где говорилось:

«Мы можем с 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий».

Речь шла о разгроме Церкви. В Петербурге для показательной расправы было арестовано 86 православных во главе с митрополитом Вениамином Петроградским. Патриарха привлекли пока что в качестве свидетеля.

Вот сцена тех дней, описанная историком:

«– Пригласите свидетеля Беллавина!

В зале перерыв движения, а затем всё замерло. Часовой распахнул дверь. Медленно входит высокий стройный человек. Белая борода. Жиденькие седые волосы, чёрная шёлковая ряса. На груди скромная серебряная иконка. И никаких знаков отличия.

– Ваши, гражданин, имя, отчество, фамилия?

– Василий Иванович Беллавин.

– Патриарх Тихон?

– Да, Святейший Патриарх всея Руси…»

Святейший взял на себя всю вину, которую приписали подсудимым, но это их не спасло. Владыка Вениамин был расстрелян, незадолго до смерти передав на волю клобук, внутри которого он написал: «Я возвращаю мой белый клобук незапятнанным». Вместе с ним казнили несколько его ближайших сподвижников, большая часть остальных отправилась в лагерь. По всей стране шёл грабёж церквей. Ленин рассчитывал получить «несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и несколько миллиардов)». В итоге выручили 4,6 миллиона, из них на помощь голодающим истратили миллион, остальное ушло на прочие нужды, в том числе на мировую революцию. При этом комиссии по изъятию ценностей только по смете истратили 1 559 592 золотых рубля, т.е. больше, чем получило страдающее Поволжье.

Революция в церкви

Но не экспроприации и расстрелы были главным оружием богоборцев в их войне с православием. Церковные революционеры, притихшие после начала гонений, никуда не исчезли. Воспользовавшись голодом и полной поддержкой со стороны власти, они начали кампанию клеветы против верных. В «Правде» появляется письмо, где священники-обновленцы обвиняют епископат в сопротивлении изъятию церковных ценностей и контрреволюционном заговоре.

Обновленческий митрополит Александр Введенский

Во главе их движения встал ряд людей, среди которых можно выделить несколько фигур. Наиболее известен был протоиерей Александр Введенский, сумевший превзойти самовлюблённостью даже Керенского. Довольно сказать, что когда он привёл чекистов арестовывать своего учителя, митрополита Вениамина Петроградского, то попытался взять у него благословение. Это было совершенно в его духе: мысль, что он, Введенский, совершает нечто постыдное, просто не могла прийти ему в голову.

«Отец Александр, – сказал ему митрополит Вениамин, – мы же с вами не в Гефсиманском саду».

Именно Введенский стал главным идеологом обновленчества, требуя радикальных реформ. Самым известным, но далеко не главным их пунктом стало требование упразднить безбрачие епископата. Но если брать шире, то речь шла об уничтожении всего канонического строя, а главное – об искоренении православного духа, подмены его болтовнёй, модернизмом и своеволием.

Среди самых яростных обличителей Патриарха Тихона можно выделить протоиерея Владимира Красницкого, открыто сотрудничавшего с чекистами и направлявшего им доносы на собратьев-священников. До революции Красницкий был черносотенцем самого худшего пошиба, много лет доказывавшим, что социализм – дело рук диавола, что евреи имеют особую склонность к ритуальным убийствам. Власть сменилась, изменился и Красницкий.

Первым епископом, примкнувшим к мятежному духовенству, стал запрещённый Патриархом в служении Антонин (Грановский) – выдающийся знаток древних языков и большой оригинал. Он был лидером обновленчества до революции, а после неё начал реформу литургии, первым делом упразднив алтарь и поменяв церковнославянский текст на русский в переводе с сирийского и эфиопского. По заказу большевиков епископ провёл экспертизу, «доказывающую», что богослужебные сосуды, с точки зрения какой-тоиз Церквей в каком-то веке, можно не считать святынями. Это сыграло свою роль в гонениях на священнослужителей в те страшные дни, хотя Антонин и не желал им гибели. Зная в совершенстве историю Церкви, всех её канонов и установлений со времён апостолов, этот человек мог слепить из них практически всё что угодно, чем и занимался неустанно.

* * *

Нужно подчеркнуть, что эти трое названных были формально верующими людьми, как и многие другие деятели обновленчества. Но это была вера совершенно искажённая, как если бы фарисеи вдруг назвали себя апостолами, завопив: «Главное – любовь», – и объявив, что никто, кроме них, не понимает Христа. Это не было явлением чисто русским, то же происходило в Константинополе, где модернисты захватили власть во Вселенской Патриархии. Ни разу в своей истории православие не было так близко к краю гибели.

Кстати, план захвата Московской Патриархии принадлежал чекисту Евгению Тучкову, заведовавшему в ОГПУ церковными делами. Профессионал, он уважал Патриарха и презирал обновленцев. Одному Богу известно, как оценивать его роль. С одной стороны, он в силу своих талантов был смертельно опасен для Церкви. С другой – оказался весьма полезен, сумев надолго вывести из её организма обновленческий яд. Его старшая сестра Анастасия, глубоко православная женщина, всю жизнь пыталась образумить брата. Они не расставались, даже когда он встал во главе гонений на Церковь, поселившись на Серафимо-Дивеевском подворье в Москве. Там Тучков покровительствовал монахиням и даже сообщал им, где Святейший будет служить в ближайшие дни, что не помешало ему впоследствии стать секретарём Союза безбожников. Перед смертью, в 1957 году, Тучков вдруг пригласил к себе на дачу Патриарха Алексия (Симанского), чтобы исповедоваться. Остаётся догадываться, что за борьба шла в душе этого человека всю его жизнь.

* * *

Церковная революция началась ночью 12 мая 1922 года, когда Введенский, Красницкий и сотрудники ОГПУ ворвались на Троицкое подворье, где под очередным домашним арестом находился Патриарх Тихон. От Святейшего потребовали отказаться на время ареста от своих полномочий. Так как это было отчасти справедливо, Патриарх временно перепоручил власть митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому), которому полностью доверял.

Это ничего не меняло, поэтому следующим шагом предателей и чекистов стал захват канцелярии Московского Патриархата. Ни те ни другие не понимали, что такое Церковь, полагая, что, имея на руках все печати, смогут ею управлять. Был учреждён ВЦУ – Высший церковный совет, который возглавил епископ, теперь уже митрополит Антонин (Грановский).

Святейшего перевезли в Донской монастырь, где поселили вместе с чекистами. И начался самый безумный год в истории Русской Церкви. Один за другим архиереи (кроме 36 человек) и тысячи священников подчинялись обновленцам. Шаг за шагом были захвачены все епархии, большая часть храмов. Многие из тех, кто оказывал сопротивление, были арестованы, остальных изгнали. Кафедры епископов, оказавшихся в узах, захватывали женатые священники – худшие. Уже в августе из ВЦУ сбежал Антонин (Грановский), впоследствии написавший о своих единомышленниках:

«Ко времени Собора 1923 года не осталось ни одного пьяницы, ни одного пошляка, который не пролез бы в церковное управление и не покрыл бы себя титулом или митрой. Живоцерковнические… архиереи не хотели посвящаться в епископы, их производили сразу во второй чин архиепископа. Вся Сибирь покрылась сетью архиепископов, наскочивших на архиерейские кафедры прямо из пьяных дьячков. Наплодилось невероятное количество архиепископов, митрополитов, которым не хватает белого крепу на клобуки. Открылась чудовищная, безудержная, хищная, ненасытная поповская свистопляска, какой-то наградный садизм».

При этом как обезьяна способна копировать человека, так эти борцы за «живую веру» пытались походить на христиан. Они извергали миллионы правильных слов о любви, о Христе, о саддукеях, под которыми подразумевались бесстрашные борцы за веру, не изменившие Церкви. Оцените фрагмент речи лжемитрополита Александра (Введенского):

«Когда-то от Христа отошли вселенские патриархи, в ересь впали. Тогда дьякон Афанасий Александрийский крикнул: идите за Христом! И за диаконом пошла Церковь против патриархов. Когда весной прошлого года рядовой русский священник крикнул: “За Христом идите!” – рухнул Тихон… Итак, новая жизнь загорается. Пасха у нас с вами в душе. Церковь воскреснет. Вы сейчас вашими возгласами, как в пасхальную ночь кликами “Христос воскресе!”, рождаете радость».

Эти слова прозвучали на Втором Поместном Соборе, точнее, лжесоборе в апреле 1923 года. Было принято решение об упразднении монастырей; монахам, впрочем, дозволили жить трудовыми коммунами. В стране шло кощунственное изъятие мощей, на что обновленцы откликнулись исключительно подлой резолюцией: «Собор осуждает всякую фальсификацию нетленности, каковые факты ясно установлены в революционное время. Во избежание могущей быть впредь фальсификации мощей – предавать их (в будущем) земле». Но главным действом стало «низложение» Патриарха и упразднение патриаршества. С таким же успехом эти несчастные люди могли отменить вращение земли.

Радовались ли происходящему большевики? Был ли доволен Евгений Тучков? Нет.

«Живыми трупами» назвал живоцерковников корреспондент одной из советских газет. Произошло непостижимое. Захвачены печати и ключи, в их руках храмы и епархиальные управления, везде сидят их люди. Вот только людей в храмах нет, кроме разве что родни новоявленных «митрополитов», истеричных дам, богоискателей со справками из психлечебниц, каких-то нэпманов и совсем уж потерявшихся старушек, плохо понимающих, на каком они свете.

А Русская Церковь, как град Китеж, ушла в подполье, стала сильнее, чем когда-либо. С древних времён не было в ней такого единения, такой любви между архиереями, пастырями и мирянами. Тихоновцы, как они себя называли, – десяткимиллионов православных людей, сохранивших верность Христу. Целый год готовился суд над Патриархом, который должен был сделать его исповедником или мучеником. Но чем дальше, тем отчётливее понимали безбожники, что не его они готовятся осудить, а себя в глазах всего мира и русского народа.

В заточении

Место заточения Патриарха Тихона в Донском монастыре

Перевезённого в Донской монастырь Патриарха поселили в небольшой квартире над монастырскими воротами. Власти паниковали, поймав в свои сети рыбу, которую не могли удержать. Их международные дела зашли в тупик, весь мир требовал освобождения главы Русской Церкви. Народ безмолвствовал, но как-то мрачно, да и терпение его истощалось на глазах. Из Вятки вернулся испуганный епископ-обновленец Евдоким, в прошлом викарий Святейшего в Америке, попавшийся там на растрате церковных средств. Вятчане встретили его криками: «Долой еретиков и кровопийц!» А какая-то женщина швырнула горсть золы в глаза, так что он едва не ослеп.

Время от времени Патриарха вызывали на допросы. Однажды он вернулся очень поздно. Келейник спросил:

– Как там?

– Уж очень долго допрашивали.

– А что же вам будет?

– Голову обещали срубить, – улыбнулся Святейший Тихон.

* * *

Остались замечательные воспоминания об этом его периоде жизни, записанные Марией Вешневой (в то время Семёновой) – сотрудницей ОГПУ, приставленной охранять Патриарха. Они дежурили по очереди с другой чекисткой – Надеждой Сидневой. Обе девушки в прошлом закончили гимназии и были отобраны как люди, способные обходиться в общении с арестованным без скандалов. Заведовал охраной бывший матрос Алексей Рыбкин.

– Алёша, как его называть? Гражданин Патриарх? Товарищ Тихон? Ваше Преосвященство? – спросила его Мария.

– Чёрт его знает!

Рассказ Вешневой:

«В этот момент вошёл старец. Алёша слегка хлопнул его по плечу:

– Как жизнь… синьор?

Патриарх улыбнулся, поздоровался и стал излагать какую-то очередную просьбу…

Патриарх любит тепло. Иногда поздно вечером просит затопить у себя. Сидит на маленькой скамеечке с кочергой и смотрит на пылающие дрова. Ребята говорят, мечтает, а я уверена, что что-то сжигает, но об этом Рыбкину не докладываю.

Патриарху ни с кем нельзя видеться. А посетителей бывает много. Часовой звонит, я впускаю на площадку, выслушиваю, докладываю Патриарху и передаю ответ. Чаще всего ему несут дары – самые разнообразные: дрова, рамку мёда, заштопанные носки, фунт свечей, мешок муки, две луковицы, штуки полотна и т.д., и т.п.
На дежурство мы приезжаем к девяти. В этот час Патриарх завтракает.

У него очень строгий режим. Просыпается в шесть. Выходит на площадку и, обнажённый по пояс, делает гимнастику. Тщательно умывается. Долго молится. Завтракает. Всегда по утрам пишет. Прогуливается по комнате. Снова работает. За час до обеда, тепло одетый, выходит на стену. Прогуливается до башни и обратно. Мы за ним не выходим, наблюдаем из окна.

К этому времени двор заполняется народом. Это верующие ожидают его благословения. Патриарх время от времени подходит к краю стены и молча благословляет крестным знамением. Многие опускаются на колени. Матери поднимают детей. Всё молча, разговаривать не положено…

Вид у него представительный. О таких говорят – дородный. Лицо некрасивое, простоватое – мужицкое. Очень интересные глаза. Глубоко посаженные, умные, серые – говорящие. Моими книгами он интересуется. Всегда просит дать ему почитать, особенно журналы. Но никогда у себя не оставляет, просмотрит и возвращает. Однажды он спросил, читала ли я жития святых.

– Нет.

Он сказал, что это не лишено интереса и что если есть возможность, то познакомиться не мешает. Принёс и сам отметил, с чего начать и на что обратить внимание. А когда я спросила, почему он рекомендует именно это, он сказал, что это самое яркое, а остальное однообразно.

Когда я прочитала всю книгу, то убедилась, что рекомендовал он действительно самое поэтическое.

Меня мучают некоторые вопросы, в которых я не могу разобраться. Никак не могу увидеть в Патриархе классового врага. Умом я понимаю, что он враг и, очевидно, очень опасный. А общаясь с ним, ничего вражеского не чувствую. Он обращается с нами идеально. Всегда внимателен, ласков, ровен. Я не видела его раздражённым или капризным. Надя говорит, что Патриарх верующий, он живёт по Евангелию, он прощает своих врагов. Я в Бога не верю, но бить лежачего не могу и никогда не стану. Весь быт Патриарха в наших руках. Облегчить его положение или ухудшить – зависит от нас. Мы с Надей, насколько возможно, облегчаем. Для этого приходится нарушать “положено” и “не положено”.

Патриарх часто причащается. Он говорит мне, что ему необходимо принять “Святые Тайны”. Я посылаю красноармейца в церковь. И вижу в окно, как идёт священник в полном облачении, неся на голове Чашу со Святыми Дарами, покрытую воздухами, а за ним – часовой с ружьём.

Мне “не положено” убирать комнаты Патриарха. Но в его отсутствие я довожу их до идеального блеска. Ведь ни он сам, ни красноармейцы делать этого не умеют. С Лубянки Патриарх возвращается всегда очень утомлённым. А когда отдышится – пройдётся по всем комнатам, остановится в дверях дежурки и на меня посмотрит. Он ничего не говорит, только глаза у него улыбаются.

Меня успокаивает, что Надя ведёт себя точно так же. А она член партии.

Я дала Наде слово заменить её в новогоднюю ночь, за неё отдежурить. Мы сидели с красноармейцем вдвоём. Он дремал, а я читала. Было очень тихо. В церкви шла служба, и до нас доносились торжественные удары колокола. Я читала невнимательно, так как представляла, что все верующие молятся сейчас о Патриархе и он это понимает и мысленно с ними. А когда наступил Новый год и мы по благовесту поняли, что начали поздравлять, раздались тихие шаги. Удивлённые, мы обернулись (Патриарх никогда не приходил ночью) и увидели его. В шёлковой рясе, с большим золотым крестом на груди, с тщательно расчёсанными серебристыми волосами. Он держал в руках деревянный поднос, полный пряников, пастилы, орехов, яблок. Поставил на стол, низко поклонился и поздравил нас с Новым годом. Мы встали и тоже поздравили его, пожелав здоровья и удачи. А потом вскипятили чай, вызвали часового и великолепно втроём отметили Новый год».

Спустя год они встретились в последний раз:

«Как только Надя ушла, передав мне дежурство, вошёл Патриарх. Он преобразился. Бодрый, помолодевший. В ладонях перед собой на папиросной бумаге он держал салфетку. Беленькая, с тонкой вышивкой, она казалась живой – вспорхнёт и улетит. Патриарх сказал:

– Мария Александровна, вам известно, что сегодня вы последний раз у меня?

Я, улыбаясь, поздравила – арест снят.

Протягивая мне салфетку, он сказал:

– За заботу и внимание.

Я вспыхнула, поблагодарила и отказалась. Подарок от заключённого? Не положено.

А он, как бы прочтя мои мысли и покачивая салфетку, сказал:

– Это же не предмет. Материальной ценности он не имеет. Это символ, память о днях в Донском.

Разве против этого я могла устоять? Я завернула её в папиросную бумагу и спрятала в сумку».

* * *

Отменив суд над Патриархом, власти, чтобы сохранить лицо, добились от него согласия на то, что он будет лояльно относиться к советской власти. По содержанию письмо мало отличалось от Декларации митрополита Сергия (Страгородского), из-за которой потом будет сломано столько копий. Да и с чего бы им отличаться, если оба документа написал один человек – Евгений Тучков. Он пользовался новой орфографией, и Святейший переписал текст своей рукой, ничего не меняя. Это была, конечно, промашка чекистов, которая вызвала потом много иронических замечаний. Кто хотел, всё понял правильно. Тем, кто понимать не желал, Патриарх Тихон ответил: «Пусть погибнет имя моё в истории, только бы Церкви была польза».

Возвращение Патриарха

Он предполагал, что борьба с обновленчеством будет тяжёлой. Но предатели веры опротивели даже друг другу, а масса запутавшихся, запуганных ими священников и архиереев только и ждали, когда Святейший окажется на свободе. Было, конечно, непросто, слишком много захватили живоцерковники, да и власть продолжала их поддерживать.

Перед тем как освободить, Патриарха перевели в тюрьму. На Лубянке Святейший провёл 38 дней, когда решалась его участь: в Кремле думали, где поставить запятую между словами «казнить нельзя помиловать». Очень многие партийные лидеры, например Николай Бухарин, выступали за его расстрел. Но незадолго перед тем к замечательному московскому старцу отцу Алексею Мечёву пришли близкие ему люди. Батюшка был тяжело болен, однако улыбался. «Я скоро умру, – сказал он, – но в день моих похорон будет величайшая радость для всей Русской Церкви». Оказалось, что речь шла об освобождении Святейшего.

Отец Алексей отошёл ко Господу 23 июня 1923-го. В этот день к кучеру Патриарха Кириллу Ивановичу, возившему его с 17-го года, пришёл чекист и велел быть в полдень на Лубянке. На вопрос, что случилось, человек в кожанке ответил: «Не бойтесь – своего старого хозяина на волю повезёте».

Весть мгновенно понеслась по Москве. Когда Патриарх вышел из подъезда здания, где его держали в заключении, собралось немало народа. На груди Святейшего была патриаршая панагия, а на ногах – старые калоши без сапог. Кирилл Иванович, увидев его, повалился в ноги Патриарху. Это был счастливейший момент в его жизни.

Яков Полозов с семьей

Сначала поехали в Донской монастырь, где оставались вещи Святейшего. Там народу было ещё больше, чем на Лубянке. Монахи били в колокола, люди бросали цветы – целое море цветов. Слышны были рыдания, но не горестные, а от великого облегчения. Святейший помолился в соборе перед иконой Донской Божией Матери и наконец-то смог соединиться с самыми близкими ему людьми – отцом Анемподистом и келейником Яковом Полозовым. Келейником тот стал ещё в Вильно, где архиепископ Тихон что-то разглядел в интеллигентном юноше, приблизив его. Яков мечтал стать монахом, но влюбился, женившись в 1920 году. Они с супругой и сыном Алёшей стали Патриарху семьёй.

Чекисты покинули Донской монастырь, и теперь в покоях Патриарха царила радостная суматоха. Кот, который привязался к святому Тихону в дни его заключения, вновь примостился у него на коленях. На столе стоял самовар, а гости – епископы, священники, миряне – шли бесконечным потоком. На следующий день Патриарх побывал на могиле старца Алексия Мечёва, где его ждали тысячные толпы, к которым Святейший обратился после панихиды:

– Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привёл меня здесь с вами помолиться…

Вскоре началось паломничество архиереев, которым не хватило смелости противостоять обновленцам. Шли с покаянием, в их числе старый друг Патриарха митрополит Сергий (Страгородский). Ласково прикоснувшись к нему, святой Тихон только-то и сказал, шутливо взяв за бороду:

– И ты, старый, от меня откололся.

Они обнялись, заплакали. Затем Святейший надел на владыку Сергия архиерейский крест и панагию. Иподиаконы накинули на плечи прощёного митрополита архиерейскую мантию, архиепископ Иларион (Троицкий) подал ему белый клобук. Обновленчество, ещё несколько дней назад казавшееся таким могущественным, начало истлевать на глазах.

«Он вас любил!»

Похороны Патриарха

Девятого декабря Яков Анисимович услышал, как кто-то открывает дверь ключом. Затем на пороге показались двое мужчин, один из которых направился к святому Тихону, держа руку в кармане. Полозов бросился наперерез, загородив учителя и друга. Раздался выстрел, и он упал с пулей в сердце. Злодеи растерялись и бросились вон, схватив по пути шубу с вешалки. «Известия» на следующий день напечатали об этом юмористическую заметку. Газета не упомянула о гибели Полозова, о том, как кто-то два дня для отвода глаз пилил решётку на одном из окон домика, где обретался Святейший, что чекисты круглосуточно наблюдают за покоями Патриарха и провели свою операцию на редкость топорно.

Увидев, что Яков упал, Первосвятитель бросился вслед за убийцами с криком:

– Вернитесь, вернитесь! Вы человека убили!

Не вернулись, а Святейший, поняв, что Якова больше нет, горько заплакал. Похоронили Якова Анисимовича рядом, на монастырском кладбище. Тучков был против, настаивая на Ваганьковском, но Патриарх сказал ему мертвенным голосом:

– Он будет лежать здесь.

Спустя две недели Патриарх потерял сознание во время богослужения.

Очнувшись и увидев испуганные лица, слабо улыбнулся:

– Да нет, нет, я ещё жив.

Здоровье стремительно ухудшалось вследствие обострившейся стенокардии. Его сознательно травили.

«Лучше сидеть в тюрьме, – говорил он, – я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу. Я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток». От отчаяния спасала лишь любовь народная. В частную клинику, куда его определили, больные потянулись за благословением, навестила группа рабочих, подарив сафьяновые сапожки на заячьем меху. С рабочими, которых большевики именовали правящим классом, у него вообще были особые отношения. Когда он приезжал служить в какой-нибудь подмосковный городок, там останавливалась фабрика и труженики выходили встречать Патриарха Тихона.

* * *

Его не стало 7 апреля в 23 часа 45 минут. Погребение было назначено на Вербное воскресенье. Так начались самые многолюдные похороны в истории Церкви. Проститься пришли сотни тысяч людей, выстаивая очереди по 5-6 часов, хотя двигались по четыре человека в ряд. «Вагоны трамвая переполнены, – написала одна из газет. – Линия № 1, в этой части Москвы обычно пустующая, берётся с боя. Массовый психоз – иначе не назовёшь того, что творится у самого монастыря».

Пять часов продолжается отпевание, на которое приехали шестьдесят оставшихся на свободе архиереев. Митрополит Пётр (Полянский) громко обращается к людскому морю:

– Братия и сёстры, вы любили Святейшего?

– Да! – в один голос отвечал народ.

– И он вас любил!

Рака с мощами патрирха Тихона в Донском монастыре

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска