Чужая родня

Услышав растиражированную во всех СМИ новость о сносе в Москве пятиэтажных хрущёвок, подумал: «Времена меняются, а Москва остаётся Москвой. Разница лишь в том, что в советские времена туда со всей страны стекались продукты, а теперь денежки. И если тогда эти дефицитные для периферии продукты хоть как-то возвращались благодаря набегам на столицу отпускников и командированных, то нынче этот фокус не проходит: денежки оседают в столице прочно, можно ещё и добротные пятиэтажки снести, в то время как по всей стране разваливаются тысячи на ладан дышащих деревянных домов, построенных ещё в 40-е годы».

Мысли эти невольно навеяли воспоминания о том, как мы, простые сибирские инженеры, радовались командировкам в Москву, чтобы там приобрести что-нибудь дефицитное. А «дефицитом» в то время было практически всё – от шоколадных батончиков до хлопчатобумажных носков, не говоря уже об импортных лекарствах. Но их и в Москве достать было очень даже не просто – только через знакомых, и то с большим трудом. Вот и эту историю я услышал от соседа по гостиничному номеру (мне он тогда, по молодости лет, показался почти пожилым), который все вечера напролёт висел на телефоне в поисках какого-то дефицитного лекарства. «Для тёщи ищу, – сказал он мне однажды устало, повесив трубку. – Врач сказала, мол, найдёте, протянет ещё, а так надежды мало, старенькая уже и болеет сильно». Помолчав немного, добавил: «Жалко тёщу, столько мне добра сделала, вовек не рассчитаться».

Каково же было моё удивление, когда, достав наконец-то это лекарство и сообщив радостную весть жене по телефону, он, положив трубку, с досадой сказал: «Ну вот, теперь и тёще лекарство понадобилось!» Увидев мой недоумённый взгляд, рассмеялся и сказал: «Тёщи у меня две». «От первой и второй жены?» – спросил я. «Да нет. Женат я, слава Богу, один раз, а вот тёщи две». И рассказал мне свою историю.

* * *

Родителей своих я не знаю – вырос в детдоме. Как восемнадцать лет исполнилось, сначала в армию, потом – на свободные хлеба. Устроился на завод, дали место в общежитии. А какая жизнь в рабочей общаге? Карты, пьянки, девки. Чувствую, засасывает меня эта жизнь, и решил пойти учиться. Поступил на вечернее отделение в местный вуз, стало не до гулянок: днём у станка, вечером в институт, а в выходные – институтская библиотека, читальный зал. Там я с Наташей и познакомился. Уж не помню причину, но в очереди за книгами я ей нахамил, а потом так стыдно стало, что дождался её на выходе и прощения попросил. Она рассмеялась тогда, взяла меня под руку, и мы пошли.

Потом она мне рассказала, что сильно расстроилась, когда я ей в очереди что-то резкое сказал, подумала: такой приятный парень, а вести себя не умеет. А когда я к ней с извинениями подошёл, что-то, говорит, щёлкнуло внутри и поняла, что я и есть её мужчина. Красивая была – мужики на улице головы поворачивали, а я ревновал, но больше комплексовал, конечно: такая красавица – и вдруг моя. А узнав, что у неё отец шишка в горисполкоме, вообще приуныл. Но она всё меня успокаивала, мол, папа у меня мужик, как говорится, от сохи и что он на дух не переваривает сынков горисполкомовских коллег. Столько лет прошло, а то время счастливое – как сейчас перед глазами. Наташа на четвёртом курсе на дневном училась, и я в субботу и среду всегда к ней приходил в институт и ждал, пока она закончит учёбу. В среду у меня занятий не было, и я в этот день во вторую смену ходил. Сяду на скамейку и жду. Она бежит со всех ног. Обнимемся, я её покружу немного, и идём гулять по городу.

Как-то мне говорит: «Мои родители хотят с тобой познакомиться, я им сказала, что у меня есть жених». Я чуть не помер от счастья: даже заикнуться боялся, а она сама – жених. Но попросил с родителями притормозить немного, нужно хотя бы костюм приличный купить. Ну а потом эта трагедия. Жду её в среду, нет никого. Я забеспокоился, может, заболела. Попросил студентку, что мимо шла, позвонить её родителям, якобы подружка. Стоим с ней в будке, она звонит, там поднимают трубку, просит Наташу пригласить. Вижу, у неё глаза округляются, на меня смотрит, трубку кладёт и говорит: «Ваша Наташа погибла». Пьяный водитель врезался в людей, стоявших на остановке, несколько человек покалечил, двоих сбил насмерть: женщину какую-то и Наташу.

Похороны плохо помню. Все дни как в тумане. На работе дали отпуск на неделю, на занятия не ходил и вообще решил учёбу бросить. На сороковой день поехал на кладбище, положил цветы на могилку и разрыдался. Сижу на скамеечке, плачу. Слышу, рядом кто-то плачет, поднял глаза и понял, что это Наташины родители. Так и познакомились.

Стал я к ним в гости ходить, и каждый раз, меня провожая, Мария Игнатьевна в глаза так заглядывала и спрашивала: «Серёженька! Вы же ещё к нам придёте? Пожалуйста, приходите, не забывайте нас». Наташин отец, мужик суровый, молчит, но в глазах та же просьба. Ну как тут не прийти? А когда Тимофей Фёдорович узнал, что я вуз бросил, свой суровый характер проявил. Восстановился я, и опять жизнь завертелась. Вот только на девушек я вообще не смотрел.

Привык к Наташиным родителям, можно сказать, прикипел. Своих-то я не знал, а тут как мать с отцом. И они меня любили как сына, даже предлагали к ним переехать, но я ни в какую. Так в общаге и жил. Вуз закончил, диплом защитил. Мария Игнатьевна, она педагогом в школе была, очень мне помогла. Помню, как-то пришёл к ним, а у них гости. Тимофей Фёдорович и говорит им: «Знакомьтесь, это наш зять». С тех пор так и пошло: я зять, они – тесть и тёща.

А тут решил тесть дачу строить. Выделили им, райисполкомовским и прочим шишкам, отличное место – и от города недалеко, и речка с лесом рядом. Он меня и спрашивает, умею ли я строить. А нас в детском доме всему научили, не то что нынешних иждивенцев растят. У меня к тому времени отпусков за два года накопилось, и взялись мы с тестем строить. Вокруг бригады наёмные, а мы сами. Даже печку по чертежу выложили. Тесть лежанку решил сделать типа русской печки, но небольшую. Я его спрашиваю: «Что такую маленькую?» А он говорит: «А это для внуков, ты же не будешь всю жизнь в холостяках ходить».

Короче говоря, надумали старики меня женить. Приду, а у них какая-нибудь девица сидит. То да сё, трали-вали, ей уходить, а тёща мне: «Сергей! Проводите гостью». Ну провожу, попрощаюсь, на транспорт посажу – и все дела. У меня и мыслей-то никаких, а Мария Игнатьевна как-то меня и спрашивает: «Неужели ни одна не понравилась?» Я в шутку всё хочу обратить, а она: «Хватит холостяком ходить. Нам с Тимой так внуков хочется». Вот тогда я всей душой почувствовал, что они мне родные, чуть не расплакался. Однако душа ни к каким девушкам не лежала, но всё равно через тёщу жену нашёл.

Известно, что главный враг работяги – это нормировщик. Только наладится рабочий план перевыполнять, ему тут же режут расценки. И так по нарастающей. Мы уже к этому привыкли и старались сдерживаться – всё равно не дадут заработать, а тут нам так неожиданно сильно порезали расценки, что мы возмутились. Я к тому времени бригадиром был, хотя и звали меня в ИТР, всё-таки высшее образование, но это в то время было не по мне. Пошёл к нормировщикам, начал свою правоту доказывать. А там девчушка. Чуть не плачет, говорит, дескать, она ни при чём, начальство заставило. Я – к начальнику, поговорил с ним по-мужски, понял он меня, вызвал ту девчушку и попросил со мной разобраться. Посидели мы с ней и пришли к компромиссу, а под конец она и спрашивает: «А вы меня не помните? Нас Мария Игнатьевна знакомила». Короче говоря, через пару месяцев подали мы заявление в загс. На свадьбе с её стороны были мамаша (отец от них давно ушёл, потерялся где-то) и её родня, с моей – Мария Игнатьевна с Тимофеем Фёдоровичем и ребята из бригады.

Первые полгода жили у тёщи родной, до сих пор вспоминаю с содроганием, вредная оказалась бабёнка. В профкоме мне говорят: подожди немного, вам, как двоим работающим на нашем заводе, квартиру вот-вот выделят, но я выпросил комнату. Потом пацаны-погодки родились, квартиру нам дали, а они всё лето у деда с бабой на даче. Мария Игнатьевна преподаватель, отпуск 48 дней. Моя в послеродовом декрете. Потом на работу вышла, но всё равно в выходные мы всей семьёй ехали на дачу. Все вокруг к нам привыкли, даже мыслей не было ни у кого, что внуки-то у тестя с тёщей чужие. А к родной бабушке мои пацаны ни ногой, да и она их стеснялась – всё молоденькой прикидывалась, а тут – внуки.

Пацаны, считай, у деда с бабкой и выросли. Тимофей Фёдорович их на даче уму-разу учил: пилить, строгать, дрова колоть, забор поправить, грибы собирать, рыбу ловить. Мария Игнатьевна по математике гоняла – у обоих с этим предметом проблемы были. Как-то я сыновьям сказал, что в детдоме рос, так они растерялись: «А как же деда с бабой?» Жена нашлась, сказала: «А деда с бабой нашего папу усыновили, когда он уже взрослым был». Так и жили.

Когда пацаны мои уже в старших классах учились, мы всем подарок преподнесли: девчонку родили. Назвали Наташей. Тесть с тёщей души в ней не чаяли, особенно тесть. Мужик он был очень суровым, вида не показывал, но Наташка всё чувствовала и любила его как никого. Придём к ним в гости, она: «Деда!» – и к нему на руки. Тот обнимет её и еле слёзы сдерживает.

Наташка росла гиперактивным ребёнком, егоза и непоседа, на месте минуты не усидит, а тут сядет рядом с дедом и в куклы играет или рисует. Тесть ей краски купил, кисточки, так она малюет, язык высунет от усердия и сопит, мы с женой только диву давались. Дочка и сообщила нам про смерть тестя. Ей шесть лет тогда было. Сидим дома, а она вдруг: «Деда умер». Мы: «Кто тебе сказал?» Отвечает: «Деда». И тут же звонок, тёща звонит: тесть скоропостижно скончался – сидел в кресле, газету читал, она смотрит: что-то затих, а тесть уже и неживой. Примчались к ним, в квартире соседи, он на диване лежит, врача вызвали, чтобы на вскрытие увезти. Наташка села рядом, как обычно сидела, и давай в куклы играть. Мы в шоке. Жена спрашивает: «Наташа, деда умер, тебе что, его не жалко?» А она отвечает: «А мне деда плакать не велит». Мы в растерянности, а бабушка-соседка говорит: «Душа-то его сейчас тут находится, дитя её чувствует».

После смерти Тимофея Фёдоровича тёща резко сдала, на пенсию вышла, предлагала нам съехаться или кого-то из пацанов к себе прописать на всякий случай. Но тут родня её активизировалась: то не было никого, а тут племянники с племянницами зачастили, на нас волком смотрят. Уговорили мы её племянницу свою к себе прописать, все и успокоились. А дачу тесть ещё при жизни на меня перевёл. Сейчас все там летом живём, тёща родная завидует и ревнует: как узнает, что мы Марии Игнатьевне что-то купили, или в ремонте квартиры помогли, или ещё что-то, так и ей подавай. Вот и лекарства эти, знаю, ей как мёртвому припарки, но подай, и всё тут. Возьму грех на душу, скажу, что не нашёл, а искать даже и не буду. Нужно успеть Наташке краски купить, у меня тут целый список. Она же теперь у нас на художника учится. Я поначалу против был: что это за профессия – художник? Сельский клуб оформлять? А как увидел портрет Тимофея Фёдоровича, что она написала, понял, что талант у девчушки. Всё сумела передать: и суровость его напускную, и душу добрую. Она теперь у бабушки живёт, за ней уход нужен. Племянница даром что прописана, а носа не кажет. Да им и не нужен никто, живут дружно: соседи Марии Игнатьевне завидуют, а та Наташку балует, денег даёт на краску да на мольберты, даже иногда ссоримся по этому поводу. Но это так, для порядка. Наташка у нас молодцом, всё понимает и меру знает, а бабушке эти подарки в радость. Ну и пусть радуются.

* * *

Вспомнив этот рассказ моего соседа по гостиничному номеру, подумал: «Странно всё-таки устроена человеческая психика – услышал неприятную новость о том, как жирует нынешняя Москва, а в памяти неожиданно всплыла эта добрая, трогательная история».

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий