Мария Теплякова – наш новый автор. О себе она пишет коротко: «Родилась в Калининграде, живу в Суздале, работаю в Успенском храме певчей и звонарём. Член Союза писателей России. Готовится к выходу книга прозы, в 2011 году вышел сборник стихов».

Дети видят и слышат всё совсем иначе, чем взрослые.

Мне было четыре года, когда мы переехали в огромную четырёхкомнатную квартиру. Вещи ещё не перевезли, и я ходила по гулким комнатам, как по стадиону, разглядывала красный линолеум.

Вечером пришла знакомиться соседка с верхнего этажа – тётя Надя. Я слышала, как она сказала моей бабушке:

– Ну что, Лидиванна, давай кофейку выпьем?

Я задохнулась. Назвать мою бабушку Лиди Ванна? Или чего хуже – Ли Диванна?! Этого я перенести не смогла и зло уставилась на соседку. А бабушка смеялась, они уже болтали, варили кофе.

Того, что у бабушки есть отчество Ивановна, я знать не могла и в знак протеста повесила на кухне объявление: «Меня зовут не Маша, а Оля». Я требовала, чтобы меня звали Олей.

В то время у меня было целых две бабушки, и обе они поддерживали все мои причуды. Однажды мне захотелось говорить на придуманном языке. Я молола чушь, а бабушка Аня мне так же легко, не задумываясь, отвечала. Вечером пришли гости, бабушка про игру забыла. Но я – нет. За столом она спросила: «Что тебе налить, чай или компот?» «Чако», – ответила я, предвкушая компот. Чайку так чайку, и мне вместо холодного ягодного пития поставили под нос злой чёрный горячий чай.

Фамилия моя мне тогда напоминала омлет. Как будто кто-то идёт вверх по лестнице, перебирая ногами ступеньки, а наверху из квартиры пахнет жёлтым омлетом. Позже в школе подруга поделилась со мной похожими мыслями: фамилия Покровская пугала её, хотелось прижать уши и убежать. Вспоминаю с улыбкой, как прекрасная моя учительница пения рассказывала про деревенского петуха, который в детстве каждое утро под окнами звал её по фамилии: «Туркова! Тур-кооо-вааа!»

Летним вечером мы с отцом собирались на прогулку. В прихожей стояли большие его сандалии, коричневые, советского кроя восьмидесятых годов. Носы у них были квадратными, и по бокам шли ремешки.

– Папа, ботинки у тебя такие тупые! – сказала я радостно. Папа крякнул и немножко помрачнел.

Чтобы не болтала ерунды, меня решили занять делом и отправили в музыкальную школу.

Со мной в классе учился Вова Козлов, чудесный добрый мальчик с карими глазами. Мы должны были играть с ним гитарным дуэтом «Кубинский танец» и романс «Я встретил вас». Я была в смятении. Мне тогда по малости лет казалось невозможным дружить с мальчиком, которого зовут Вова, да ещё и Козлов. И хотя мы жили рядом, домой я шла другим путём, чтобы не идти с ним.

Судьба восстановила справедливость. Мне посчастливилось выйти замуж за человека по фамилии Кравкль. Фамилию эту привёз в Россию скандинавский прекрасный его предок в незапамятном прошлом, в переводе она означает «ворон». «Чёрный ворон ведь кричит не кар, а кра!» – объяснял мне возлюбленный много раз. И действительно, может, оно так и было. Но советский учитель физкультуры оказался к такому не готов. Вот на первом уроке началась перекличка. Иванов, Петров… Когда дело дошло до Кравкля, учитель чуть не сошёл с ума:

– Что-о-о?! Кто-о-о?!

Родион повторил.

– Какой ещё Травкин?! – обиделся физрук.

Надо ли говорить, что Травкиным этот парень проходил до конца школы.

Но и это ещё не всё. Когда мы с детьми приходим в поликлинику, в библиотеку или другое присутственное учреждение, где надо сказать фамилию, всегда одна и та же реакция на это сочетание согласных букв, среди которых затесалась случайно одна гласная: «Что-о-о? Кто-о-о?!» Разные люди понимают это по-своему. Кто-то пишет «Кравкыль», кто-то «Кравколь». Однажды я увидела «Софья Травкин», и было в этом уже нечто чешское, чуть ли не американское.

– Соня, на что похожа твоя фамилия? – спрашивает мама.

– На коровку! А ещё на мячик, прыгнувший с разбега прямо на рояль… – по-цветаевски отвечает она.

– Соня, – с досадой чешет бороду папа, – такую фамилию надо произносить гордо, иначе нет смысла носить её вообще.

Моя первая учительница питала слабость к поэзии. Поэтому все имена и фамилии она рифмовала как хотела и делала это весьма фривольно. Например, я была Маша-суралмаша. Спустя десять лет я услышала про завод «Уралмаш», но это было не самое страшное, потому что в моём классе училась ещё Света-стогосвета. Больше всех повезло девочке Наташе, её звали Наташа-радостьнаша.

Так мы и учились всю начальную школу со стихами.

– Сколько будет три плюс один?

Ученица радостно выкрикивала:

– Пять!

– Дура опять! – у учительницы готова была рифма.

– Итак, сколько будет два минус четыре?

Девочка в смятении выдавливала невпопад:

– Восемь!

– Дуру мы не спросим!

– Последний раз спрашиваю: сколько будет… ?

Уже шёпотом ученица произносила:

– Семь!

На что слышала победное:

– Дура совсем!

Мальчика по фамилии Хрупкин она прозвала Хрупкино-пошёл-в-кино, потому что он имел несчастье как-то раз подписать свою тетрадь с ошибкой: где значилось вместо Хрупкина Максима Хрупкино, с итальянским, как учительнице казалось, ударением на последней гласной.

Маша-суралмаша показывала мне язык и плохо считала, не помогали даже счётные палочки. Потому что втайне мне хотелось, чтобы меня звали Крейсераврора. Песню про неё пел мне дед, укладывая спать. Он всегда пел высоким голосом, от которого было неловко, и только две песни. В первой уговаривали спать Светлану:

Лунные поляны, Ночь, как день, светла. Спи, моя Светлана, Спи, как я спала…

Я сочувствовала бедной девушке: не Света ведь, целая Светлана! Ей наверняка хотелось пойти к женихам, а приходилось спать; и на улице, как назло, было светлым-светло… Я замирала и ждала следующую, мою любимую. Дед трогательно начинал драматическим шёпотом: «Дремлет притихший (пауза) северный город (брал дыхание), низкое небо над голово-о-ой. (Опять брал дыхание и потом, как с мостика, нырял в воду.) Что тебе снитса-а-а?! Крейсер «Аврора-а-а» (и дальше совсем тихо), в час, когда утро встаёт над Невой?»

Деду я была безмерно благодарна. Когда мы оставались дома одни, он ложился на диван и тут же начинал храпеть. Наступала сладкая свобода, я строила дома из подушек, ела из кошачьей миски, брала мамины книги и платья, рисовала на обоях. Как-то придумала играть, будто меня похитили, и я оставила прощальную записку своему возлюбленному, так сказать, инструкцию, что делать дальше, как жить без меня. Его звали Дэдди.

Вечером в кухне все смеялись. Мой дед Михалыч сначала смущённо оправдывался, а потом махнул рукой и тоже веселился. Бабушка утирала рукавом слёзы:

– Вот! Сколько раз тебе говорю – клади еду в тарелку! Дождался, тебе ребёнок уже об этом пишет!

– Не может быть! – конфузился дед.

– Может! Читай! – и бабушка совала ему мою записку, написанную для таинственного незнакомца. Там и вправду было написано: «Дэд! Делай что хочешь, только не ешь из кастрюли».

Дети видят и слышат всё иначе, чем взрослые, несомненно. У них своя логика и ухо настроено на суть вещей. Помню, мама даёт мне деньги:

– Иди попроси продавца дать пластилин.

Я иду к прилавку и думаю: «Ну что можно слепить из одного куска? Надо попросить хотя бы два, чтоб цвета были разные». Говорю так тихо, еле слышно:

– Дайте мне два пластилина.

– На два тебе не хватит, – отвечает продавец и даёт… целую большую коробку разноцветного пластилина!

Из него можно слепить всё что хочешь, всё что любишь. Рыжую Крейсераврору, Дэда с кастрюлей, папины сандалии, печального рыцаря Травкина с вороном на плече, бабушку Лиду на диване… Можно слепить кота Ваську, который не хотел пить компот, школу, в которой учатся двоечница Суралмаша и нежный Хрупкино… Не бойся, лепи себе, этот пластилин никогда не кончится.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска