215 лет первому кругосветному путешествию русских моряков под командованием капитана Крузенштерна

ДНЕВНИКИ ЭКСПЕДИЦИИ И ИХ АВТОРЫ

26 июля 1803 года два корабля снялись с якоря на Кронштадтском рейде, устремившись в дали неведомые. Экипажи шлюпов «Надежда» и Нева» должны были пройти всю Атлантику и, обогнув мыс Горн, достичь Камчатки и Аляски, проложив к ним морской путь. Кроме того, они должны были высадить русского посланника Николая Петровича Резанова в Японии и вернуться домой, минуя Индию и Африку, доказав, что русским морякам по силам кругосветное плавание.

Иван Фёдорович Крузенштерн

Цели путешественников, впрочем, были различны, даже у старых друзей – капитанов Ивана Крузенштерна и Юрия Лисянского. Близки они были с детства, несмотря на трёхлетнюю разницу в возрасте. Оба учились в Морском кадетском корпусе и покинули его одновременно по случаю очередной войны со Швецией, когда Ивану было семнадцать, а Юрию четырнадцать лет. Приняли участие в полудюжине морских сражений, затем были командированы в Королевский флот Великобритании, исходив с ним половину мира. Несмотря на то что перед кругосветкой оба были сравнительно молоды, это были опытнейшие мореплаватели.

Книга Ивана Фёдоровича, изданная после путешествия на «Надежде», написана немного тяжеловесным языком восемнадцатого века и говорит, что личностью он был нравственной, патриотом, монархистом, но прежде всего учёным. Более всего на свете занимали его астрономические наблюдения, картография, взятие проб воды в океане и тому подобные занятия, которым он отдавался с огромным жаром. По итогам путешествия капитана не только в России, но и в Европе признали первым гидрографом Тихого океана.

Юрий Фёдорович принадлежал к совершенно другой эпохе. Ты словно читаешь дневник советского моряка. Когда, вернувшись из путешествия, он попытался издать свои записки, в Адмиралтействе ему дважды отказали, сославшись на «множество погрешностей против российского языка и слога». Увы, не только стилем письма он отличался от Крузенштерна. Сын протоиерея нежинской церкви Иоанна Богослова, Лисянский ни разу в своих воспоминаниях не помянул имени Божия. И это не случайность. Иеромонах Гедеон, ещё один участник путешествия, признал его совершенно неверующим человеком. Юрий Лисянский – блестящий морской офицер, превосходный мемуарист, но при этом какая-то пустота в сердце отразилась и на его писаниях, и на его биографии. Этот человек, кажется, так и не нашёл, к чему приложить силы, несмотря на огромное честолюбие, и вскоре после возвращения на родину вышел в отставку, от которой его никто не пытался отговорить.

Юрий Фёдорович Лисянский

Воспоминания о путешествии оставил и иеромонах Гедеон, в миру Гавриил Федотов, преподававший в Александро-Невской лавре французский язык, риторику и математику будущим священнослужителям. В Русской Америке он многое смог сделать для просвещения этой земли, заложив Духовную школу и назначив после себя главой Миссии святого Германа Аляскинского, которого очень полюбил и уважал безмерно. Вообще-то, в экспедицию звали сначала другого человека – Евгения Болховитинова, ставшего позднее митрополитом Киевским, но он отбился, сказав одному из знакомых, что лавры капитана Кука и азиатские почести его не прельщают: «Лучше с вами поживём в России». Отец же Гедеон смиренно согласился.

ОТ КРОНШТАДТА ДО ЭКВАТОРА

Подготовлено путешествие было превосходно. Крузенштерн сам закупал сухари и солонину, которые сохранялись потом два года. Лисянский, по словам Ивана Фёдоровича, покупая корабли в Англии, позаботился и о приобретении «знатного запаса лучших противоцынготных средств, как то: похлебочный, солодовый и еловый экстракты, сушёные дрожжи и горчица; сверх того, лучшие лекарства», запаслись также кислой капустой и клюквенным соком. Поясним, что жертвой цинги стали в предшествующие столетия миллионы моряков, и лишь незадолго до отплытия наших кораблей были открыты причины болезни и способы борьбы с нею.

Экипажи набрали из добровольцев, и, возможно, поэтому немыслимо было представить, чтобы кого-то из матросов не то что выпороли, а хотя бы грубо обругали – для той эпохи это было невероятно в английском, французском или испанском флотах. Всех обеспечили английским бельём и всем необходимым. На «Надежде» ни один матрос за последующие три года не умер от болезней, а один исцелился от открывшейся у него в пути чахотки. На «Неве» умерли двое, но один от старых ран, полученных ещё в шведскую кампанию, а второй подхватил что-то на берегу. Имелись, правда, погибшие, но предотвратить это было не в силах человеческих. Так, ещё в первые дни «близ Готланда упал за борт один матрос – и сделался несчастною жертвою лютаго Нептуна», сообщал отец Гедеон. «В 8 часов, – пояснял Лисянский, – случилось с нами первое несчастье: один из лучших наших матросов, черпая воду на бизань-руслене, упал в море, и хотя в ту же минуту употреблены были все средства к его спасению, но всё было безуспешно». Это было печальное предзнаменование других бедствий, давшее понять, что путешествие не станет увеселительной прогулкой.

Вскоре после начала похода в Северном море начинается жестокая буря, но, добравшись до Кильского канала, моряки узнают, что им крепко повезло. В канале бушевало ещё сильнее, многие корабли потеряли мачты или были выброшены на берег. 26 сентября добрались до английского Фальмута с его прекрасной гаванью и недорогими продуктами. Прощай, Европа!
Крузенштерна беспокоит гамбургская солонина, которую почитали добротной, а она вдруг начала портиться – хорошо хоть, вовремя спохватились. Лисянский записывает в дневнике: «Во все прошедшие дни я занимался распределением пищи для своей команды, положив в сутки каждому человеку по одному фунту говядины, по такому же количеству сухарей и по чарке водки, также по одному фунту масла в неделю и соразмерное количество уксуса, горчицы и круп. Сверх этого, назначено было давать один раз в неделю горох и крутую кашу, к чему наши матросы довольно привычны». Да, именно это – вопросы обеспечения – отнимает больше всего времени у капитанов.

По пути к Канарским островам заряжают пушки – в этих местах иногда шалят алжирские пираты. Неожиданно на корабли опускается огромная стая маленьких птичек, которых отнесло от берега юго-восточными ветрами. Корабельные кошки были счастливы. Наконец-то Санта-Крус – столица Канар. Крузенштерн ворчит: «Всеобщая бедность народа, в высочайшей степени разврат женского пола и толпы тучных монахов, шатающихся ночью по улицам для услаждения чувств своих; суть такия отличия сего города, которые в иностранцах, не имеющих к тому привычки, возбуждают отвращение… Инквизиция господствует здесь равномерно, как и во всех владениях Гишпанских, и притом, по уверению многих, с великою строгостию». Работники, которые возят провизию на корабли, изумительно вороваты – тащат, что могут, прямо на глазах моряков.

Иеромонах Гедеон ничего этого не замечает, зато, когда отплывают от островов, записывает в дневнике: «Увидели летучих рыб – сих бедных водяных творений, кои в открытом воздухе морскими птицами, а в воде большими рыбами пожираемы бывают». Большие рыбы – это дельфины. Лисянский сообщает, что, спасаясь от них, одна из летучих рыб запрыгивает к ним на «Неву». Экватор! Отец Гедеон умиляется тому, как моряки с двух шлюпов кричат друг другу «Ура!», а Крузенштерн сообщает, что матрос Павел Куртнов с трезубцем в руке изобразил по такому случаю Нептуна.

САНТА-КАТАРИНА
Остров Святой Екатерины – Санта-Катарина – принадлежит португальцам и находится у побережья Бразилии. Батюшка в полном восторге: «Лимоны, каштаны, персики, ананасы, бананы, арбузы, тыквы, картофель, лук, морковь и огурцы находятся в великом количестве, а апельсинов так много, что и свиньи не едят». Народ же здесь, по его словам, учтив, ласков, гостеприимен и нравственен, никакого сравнения с канарцами. Вдобавок: «Во время вечера и ночи приятно смотреть на светящихся насекомых, коими наполнены все улицы и сады, как будто нарочито везде расставленными фонариками». Отец Гедеон в раю. Он счастлив.
Лисянский видит несколько другую картину, приметив, впрочем, и светлячков: «Взяв в руки трёх из них, можно читать книгу ночью». Но очень много змей и иных гадов земных, так что бразильцам приходится скакать на лошадях во весь опор через поля ядовитых тварей, греющихся на дорогах, а едва настаёт вечерняя заря, повсюду слышен ужасный шум. В одном болоте лягушки издают голос, подобный собачьему лаю, в другом будто колотят часовые в доски, в третьем скрипят, а в четвёртом раздаётся чрезвычайный свист.

На ремонт кораблей ушло около полутора месяцев, с португальцами Санта-Катарины, которые получили редкую возможность подзаработать, простились весьма довольные друг другом.
«Мы расстались с островом Св. Екатерины в то время, когда уже там созрели ананасы, – рассказывает отец Гедеон, – почему и мы имели удовольствие отведать сих нежно благоухающих плодов… С широты 52° и далее часто окружаемы были китами, кои, нимало не страшась наших кораблей, величаво плавали в недальнем от нас расстоянии».
Радостный человек, он получает от плавания удовольствие, кажется, больше, чем все остальные, быть может, потому, что лучше других сознаёт, что вокруг мир Божий.

ГРАФ, ДА НЕ ТОТ
Сопровождать Николая Петровича Резанова, посланника в Японию, должны были несколько человек, в том числе Фёдор Петрович Толстой – довольно известный живописец, не любивший моря. Вместо него на шлюпе «Надежда» вдруг обнаружили самого скандального человека в Петербурге, известного дуэлянта, картёжника и авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого. Он был первым русским, поднявшимся в воздух на воздушном шаре. Из-за этого полёта опоздал на смотр своего Преображенского полка, получив выговор от командира. Взбешённый Толстой плюнул полковнику в лицо. Дело могло кончиться плохо, но тут-то и подвернулась идея с кругосветным плаванием и подменой одного Фёдора Толстого на другого.

Более фантастического человека в экспедиции не было. Со скуки этот сильный, умный и совершенно не контролирующий себя офицер взялся устраивать разные пакости. Скажем, обиженный чем-то Крузенштерном, он научил свою обезьянку пачкать чернилами письма, а потом запустил её в каюту капитана, который лишился нескольких страниц дневника, которым очень дорожил.

В числе жертв Толстого оказался и Николай Петрович Резанов. Император Александр Благословенный назначил его начальником экспедиции, забыв сообщить об этом морякам. В чём именно должно было заключаться руководство Резанова, никто не знал, включая его самого, ведь капитан в море – это и царь и бог. Возникла неприятная коллизия. Николай Петрович отправил императору письмо, где выразил некую обиду, но что ещё хуже – поделился этим с графом. Толстой пришёл в полный восторг, немедленно оповестив о случившемся команду «Надежды». Это произошло вскоре после того, как покинули остров Святой Екатерины, о чём свидетельствуют полные горечи намёки в записях Крузенштерна. Как следствие – начался бунт против Резанова, которому офицеры стали выкрикивать в лицо оскорбления, так что посланнику пришлось запереться в каюте и несколько месяцев просидеть там практически безвылазно.

Когда корабли достигли Камчатки, Крузенштерна за это едва не арестовали, но, к счастью, Резанов великодушно простил капитана. Оба решили, что стали жертвами этого дьявола, графа, которого изгнали с корабля, велев добираться до Петербурга своим ходом. Где слонялся граф после, никто толком не знал. Известно лишь, что какое-то время он жил среди алеутов, которые покрыли его своими татуировками. Добравшись где на собаках, где на лошадях, где пешком до европейской России и получив прозвище Американец, он геройски проявил себя в очередной шведской войне, за новые свинства был разжалован в рядовые, а в войне с Наполеоном одно время командовал пешим казачьим полком. Так проходила его жизнь.
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был,
вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да разве умный человек
и может быть не плутом.
Так писал о нём Пушкин, которому тоже досталась порция гадостей от Толстого, совравшего, что Александра Сергеевича выпороли в Охранном отделении.

Женился Толстой на цыганке, возможно, единственном человеке на свете, который мог с ним управляться. У них родилось двенадцать детей, из которых одиннадцать умерли. Эта цифра потрясла графа: ровно столько людей он убил на дуэлях. С тех пор он сделался чрезвычайно религиозен, ходил в храм, а исповедовался перед смертью несколько часов.

О нём мы вспомнили как раз в связи с отцом Гедеоном. Толстой, вернувшись в Россию, любил рассказывать, как однажды сыграл со священником одну шутку. Утомлённый проповедями иеромонаха, напоил его до положения риз и припечатал бороду к палубе сургучной печатью. Когда отец Гедеон проснулся, граф заорал: «Лежи, не смей вставать! Вишь, тебя сам Крузенштерн опечатал как неотделимое корабельное имущество!»

Это, конечно, враньё, довольно сказать, что они плыли на разных судах – Толстой на «Надежде», а батюшка на «Неве». Тем не менее историю любят поминать, рассказывая об экспедиции.

ТИХИЙ ОКЕАН
Удивительно легко обогнули мыс Горн, где погибло множество кораблей, – крайнюю точку Южной Америки, откуда рукой подать до Антарктиды. Об этом материке, правда, в ту пору ещё не знали, его откроет другая русская экспедиция – Лазарева и Беллинсгаузена. Лисянский сожалел, что не запаслись на Санта-Катарине молодыми лимонами, не догадавшись, что они могут созреть в пути. Его утешила, впрочем, находка в запасах бочки лука и сотни тыкв, о которых все позабыли, а они оказались очень кстати. Здоровье экипажей было превосходно. На «Надежде» доктор Еспенберг, осмотрев матросов на предмет цинги, обнаружил, что дёсны у моряков даже здоровее, чем были в Кронштадте.

Четвёртого апреля с «Невы» увидели остров Пасхи. Островитяне встретили моряков вполне радушно, угощая бананами, сладким картофелем и сладким тростником. Конечно, невозможно было оставить без внимания знаменитые статуи, описанные Лаперузом. Знаменитый путешественник счёл их, по словам отца Гедеона, «старинными памятниками умершим, потому что вокруг их видели они много человеческих костей». «На утёсистом берегу стоят пять монументов, из которых первый мы приметили тотчас по обходе южной оконечности острова», – сообщал Лисянский. Впрочем, каких-то особых восторгов это чудо света не вызывало.

МАРКИЗСКИЕ ОСТРОВА
Намного интереснее оказались Маркизские острова, поначалу очаровавшие всех путешественников. Отец Гедеон описал знакомство с островитянами:
«Из северо-восточной бухты последнего острова приехали к нам островитяне на 4 лодках до 30 человек. Лодки их сделаны были из лучшего красного дерева чистою работою. Мило смотреть! Увидев их вдали, показывали мы разные знаки о безопасном их приезде к нам; а они со своей стороны показывали ткани и ветви бананов, трубили в ракушку и, не доезжая ещё до судна около 8 сажен, бросились в воду, подплыли к борту и взошли на корабль с видом, беспрестанно улыбающимся».

Надежда и Нева возле Маркизских островов

Вокруг русских кораблей по мере их прибытия – сначала «Надежды», затем «Невы» – закипала жизнь: плавали лодки, шёл обмен, где за кусок железного обруча от бочки можно было получить почти всё что угодно. Дальше произошло нечто, повергнувшее моряков в смущение, особенно руководителей экспедиции. Как писал Иван Фёдорович Крузенштерн, «при захождении солнца поплыли все мущины к берегу; но женщины, более ста, оставались у корабля, близ коего плавали они около пяти часов и употребляли все искусства, как настоящие в том мастерицы, к обнаружению намерения, с каковым они сделали нам посещение».

Капитан велел их отгонять, но «когда наступил вечер и начало темнеть, – признаётся он, – то просили сии бедные творения пустить их на корабль таким жалостным голосом, что я должен был то позволить. Но дабы таковое принятие их на корабль служители не почли разрешением к удовлетворению их сладострастия, то по прошествии двух дней пресёк я опять сие посещение женщин». На «Неве» благодаря решительности Лисянского и присутствию отца Гедеона удалось отбиться сразу, а от «Надежды» красавиц-пловчих пришлось отгонять в конце концов ружейной пальбой. Двигало дамами вовсе не сладострастие, а желание островитян любыми средствами добыть как можно больше железа.

Татуированный нукагивец. Рисунок из атласа путешествия

Всех очень забавлял местный король – человек на редкость непосредственный. Он мог вдруг прыгнуть с корабля и поплыть к берегу, при этом остальные островитяне не обращали на него никакого внимания. Мичман Берг как-то раз уронил ему на голову весло. Король упал и забился в корчах, показывая, что ему приходит конец. Все очень встревожились, но когда мичман протянул правителю кусок обруча в подарок, тот вскочил и захохотал, весьма довольный своими актёрскими способностями. У Крузенштерна королю особенно глянулся бразильский попугай, которого ему пришлось подарить, и портрет супруги Ивана Фёдоровича, более всего её кудряшки, которые не только монарха, но и его подданных привели в полный восторг.

К своему удивлению, русские обнаружили на островах двух европейцев – англичанина Робертса, высаженного мятежными матросами, и француза Кабрита, оставшегося здесь добровольно. Они отчаянно враждовали. «Даже и здесь не могла не обнаружиться врождённая ненависть, существующая между англичанами и французами», – заметил Крузенштерн. Иван Фёдорович взялся убеждать их помириться «непременно для собственной своей пользы жить в согласии и дружестве». Европейцы дали ему обещание жить мирно, торжественно пожав друг другу руки, после чего Робертс показал на соседний остров со словами, что скорее эта земля возьмёт да и поплывёт, чем Кабрит перестанет ему пакостить.

Англичанин устроился на острове превосходно: построил себе маленький красивый домик, женился на девушке из королевской семьи, которую почти перевоспитал на европейский лад. Крузенштерн высоко оценил влияние англичанина на местную жизнь, заметив, что прежде, чем пускать сюда миссионеров, из островитян сначала нужно сделать людей.
Это не было с его стороны расизмом. Чем дальше, тем больше эти жизнерадостные, вечно улыбающиеся людоеды его пугали. Половина их идолов были божествами войны, другая половина – плодородия. И только один божок – радости. Это примерно отражало предпочтения этих людей. Оказалось, они воюют с жителями других бухт четыре месяца в году, то на лодках, то нападая из засад, истребляя друг друга, по словам отца Гедеона, ради того, чтобы добыть двух-трёх противников и съесть их.

Поедали, добавим, и своих. Отсутствие настоящих браков делало этих людей совершенно безразличными к семьям, так что в голодные годы мужчины могли употребить в пищу женщин и детей. Никаких чувств к ним они не испытывали, так как и жёны были не совсем жёны, и дети непонятно от кого. Население медленно, но вымирало, и началось это до знакомства с европейцами, уже тогда рождаемость была незначительной из-за отсутствия любви между людьми. Возможно, когда-то всё было иначе. На одном из островов обнаружились женщины, которые кутались в своеобразные шали, чуждаясь наготы, да и моногамные отношения среди аристократии говорили, что понятия о нравственности когда-то были строже.

Иван Фёдорович, угнетённый увиденным, даже написал в сердцах: «Скотоподобное состояние нукагивцев не может возбудить в них чувствования к волшебному действию музыки… Их музыка соответствует их свойствам. Народ, умерщвляющий и пожирающий своих жён и детей, не может наслаждаться нежными звуками свирели или флейты. К возбуждению грубых чувств нужны орудия звуков пронзительных, заглушающих глас природы. Необычайной величины барабаны их диким громом своим особенно их воспламеняют».

Благодушный отец Гедеон подметил, однако, что островитянам очень понравилась сельская русская волынка, слушая которую, они «дивились и робели, прыгали и кричали».

ГАВАЙИ
29 мая 1804 года кораблям пришло время надолго расстаться. На «Неве» товарищам с «Надежды» семь раз прокричали «Ура», на «Надежде» – шесть раз. Крузенштерн отправился на Камчатку, а «Нева» – на Гавайи, чтобы оттуда отплыть на остров Кадьяк, принадлежащий к Русской Америке.

Гавайцы встретили экипаж Лисянского куда более сдержанно, чем жители Маркиз. Лишь сорок женщин приплыли с очевидными намерениями и криками: «Для нас нет табу!» То есть для мужчин оно существовало, и они где-то пряталась. Европейцы не были для гавайцев в диковинку – корабли из Европы и Америки заходили сюда довольно часто, награждая местное население болезнями и другими неприятностями. Помимо всего прочего, это резко подняло здесь цены на продовольствие. Жители были мельче ростом, чем нукагивцы, черты лица грубее, вдобавок даже молодые люди ходили без зубов, из-за обычая выбивать их в знак печали по умершим родственникам.

Английские матросы, которых жило на Гавайях с полдюжины, рассказывали, что есть обычай после смерти короля приносить в жертву двух человек и, кроме выбивания зубов, насиловать всех попавшихся на пути женщин. Отец Гедеон ужасался и вздыхал, но трудно было не отметить, что миссионерам здесь было бы куда проще, чем на Маркизах. Гавайцы признавали существование добра и зла и верили, что после смерти будут иметь лучшую жизнь. Лисянский с удивлением узнал о существовании здесь сатанинской секты, члены которой уверяли всех, что знают молитвы, по которым любого можно отправить на тот свет. Как ни странно, это действовало: жертва «узнав о молитве, произносимой ему на погибель, лишается ума и чахнет или убивает самого себя». Юрий Фёдорович по этому поводу высказал предположение, что изверги этих людей убивают каким-то тайным способом.
Что восхитило Лисянского, так это способность гавайцев к ремёслам: «Все производимые ими вещи отменно хороши, но искусство в тканях превосходит даже воображение. Увидев их в первый раз, я никак не мог поверить, чтобы первобытный человек имел столь изящный вкус. Смешение цветов и отличное искусство в рисунке, со строжайшим соблюдением соразмерности, прославили бы каждого фабриканта этих тканей даже и в Европе».

Забавным по-своему следствием соприкосновения с европейцами стало то, что те завезли сюда немного коз, быков и коров. Что с ними делать, гавайцы не знали, и животные быстро одичали. Незадолго до прибытия русских моряков стада быков атаковали возделанные поля. Король отрядил отряд в тысячу бойцов, быки рассвирепели, убили четверых воинов и прорвались в горы.

КАДЬЯК
28 июня корабельный священник писал у себя в дневнике: «Пополуночи открылся глазам нашим Кадьяк с высокими своими горами, кои чрез всё лето бывают покрыты снегом. В пятом часу подняли Российский купеческий флаг и в разные часы выпалили из пушек три раза, и стали ожидать ответа». Так путешественники вновь оказались в России, только в какой-то другой, где до столицы империи нужно было проделать путь в половину мира. Небесной музыкой звучало название здешних гаваней: Павловская, Трёхсвятительская.

«Слабо перо моё, – писал иеромонах Гедеон, – к объяснению тех душевных излияний, кои вполне ощущал я, услышав, что в Новом Свете – стране, столь удалённой от России, стране ещё дикой, – благоговейно прославляется имя Триипостасного Бога и превознесённое паче всякого имени на земле живых имя Всеавгустейшего Его помазанника Александра Первого».
(Окончание следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска