Архангельская земля дала России немало мореплавателей. Рассказ об одном из них

Василий Григорьевич Кичёв с семьей

Каждый день перед сном он читал эту молитву. Человек, возглавивший первый подводный поход подо льдами Северного Ледовитого океана, кавалер двух орденов Ленина, вице-адмирал Василий Григорьевич Кичёв упорно повторял все последние годы своей жизни:

«Всемилостивая Владычице моя, Пресвятая Госпоже, Всепречистая Дево, Богородице Марие, Мати Божия, Несумненная и единственная моя Надежда, не гнушайся мене, не отвергай мене, не остави мене, не отступи от мене; заступись, попроси, услыши; виждь, Госпоже, помози, прости, прости, Пречистая!»

НА ПРИГОРКЕ

Галина Ильинична у памятника мужу

…Памятник на пригорке. Судя по якорю, поставлен моряку. На самом деле похоронен Василий Григорьевич в другом месте, под Петербургом. А здесь он родился, в семье матроса Балтийского флота, прошедшего Первую мировую.

Рядом с якорем стоит вдова адмирала – Галина Ильинична. Мы идём к ней через поле. Цветы ещё не увяли, сентябрь, лёгкий ветерок…

Мы – это местный, вельский, житель шофёр Николай, большой знаток охоты и всяких крестьянских тонкостей, а также Тамара Модестовна Назаретьянц – друг семьи Кичёвых. Николай шепчет мне, кивнув на Галину Ильиничну:

– Очень интересная женщина в беседе.

Интересной женщине за девяносто. Изящная, улыбчивая, она ведёт нас в дом, стоящий на краю деревни. Соседние избы тоже принадлежат Кичёвым – капитану 2-го ранга Владимиру Тимофеевичу и его брату, командиру атомной подвод-ной лодки Николаю Тимофеевичу. Это племянники Василия Григорьевича. Они рано осиротели, и дядя направил их по морской стезе.

* * *

Прежде эти места относились к Шенкурскому району Архангельской области, сейчас – к Вельскому. Адмирал Кичёв рассказывал, что в ту пору, когда по Ваге ещё сплавляли лес, здесь делали привал, чтобы постираться, и бучили одежду в котлах. Отсюда и название деревни – сначала Бучнева, потом Бучнево.

Вага с тех пор сильно обмелела. Когда это началось, сказать трудно. А деревня надорвалась в войну, когда погибли на фронте все парни и мужики. Памятник на пригорке в память и о них тоже, да и якорь местный. Он пролежал на дне реки, может, век, а может, больше; в детстве Василий Григорьевич, ныряя в речке, наверняка его видел, да и многие видели, но почему-то не пытались поднять. Видно, якорь ждал своего часа.

* * *

Галина Ильинична первым делом вспоминает:

– У Васи было четыре высших образования.

Но произносит это без важности, улыбаясь.

– Он воевал?

– Что?

Галина Ильинична плохо слышит, приходится говорить громче:

– Он воевал?

– Нет, его отправили в Институт физкультуры. Мы учились вместе, только он на военном отделении, а я – на гражданском. Сразу после войны служил в Германии, а потом его отправили на крейсер «Красный Крым» – преогромнейший корабль, стоявший в Севастополе. Моряком Вася не был, обычный лейтенант, но однажды его попросили подежурить, кого-то подменить на корабле. Вдруг что-то произошло, какая-то незадача, но Вася не растерялся, всё сделал как надо. Это заметил контр-адмирал – проверяющий из Москвы. Спрашивает: «Ты моряк?» – «Нет, не моряк. Просто попросили постоять». – «Хороший ты парень, жаль, что не моряк. Ну ничего, будешь моряком!»

После этого мужа взяли без экзаменов в военно-морское училище в Баку. Я в это время заканчивала физкультурный институт и попросила распределить меня тоже в Баку. «Что вам там делать?» – спросили меня сердитые женщины из комиссии. «У меня там жених», – отвечаю. «Же-них?!» – недоверчиво, свысока переспрашивают женщины. Хорошо, там дядька один добрый был, заступился. Сошлись на том, что Вася пришлёт подтверждение, что готов на мне жениться. Что он там прислал, не знаю, не читала, но в Баку меня отпустили.

– Как вы оказались на Севере?

– Муж встретил знакомого, который спросил: «Вась, куда ты хочешь?» – «В Севастополь». – «Да ты что?! Туда все хотят, так что о своём корабле не мечтай. А вот у нас на Севере всё только начинается».

* * *

Дом в Бучнево

Большой деревянный дом с цветником во дворе. Стол ломится от пирогов, салатов и прочей вкусной снеди. Знакомимся с ещё одной интересной женщиной – дочерью адмирала Ириной Васильевной Кичёвой. В прошлом она закончила Корабельный институт, работала в оборонке. Весёлый, хотя – это чувствуется – много переживший человек.

– …И отправились мы в Полярный, это недалеко от Североморска, – продолжает Галина Ильинична прерванный рассказ. – Лодки пришли новые. Правда, Вася получил свою не сразу и не очень скоро… И сын наш был подводник. Умер раньше отца.

Мы усаживаемся за стол.

– Жили и жили сорок лет, – рассказывает Галина Ильинична. – Не помню, когда мы поехали в Полярный. Там, говорят, и сейчас трудно, а тогда совсем было плохо. Командир корабля «Л-20» уступил нам свою, забыла, как это называется… маленькую каютку в бараке.

– Комнату?

– Да, каюту. Письменный стол. Кроватка. Кроватка узкая была, солдатская. Не успели лечь спать – приходит дежурный, говорит: «Приехал ваш знакомый с женой и с ребёнком. Нам негде их пристроить». И в нашей масенькой каюте мы все разместились. Сына знакомых положили на письменный стол, остальные кто на полу, кто на кровати. Первую ночь вместе. Вторую вместе. А потом знакомые уехали, и я никогда их больше не видела. А нам с Васей все завидовали. Ему должность хорошую дали, старпома кажется, каюта своя. Стал муж ходить в море, а я его ждала. С карьерой у Васи всё ладилось – умные люди видят умных. Потом его отправили на Новую Землю, а мы с сыночком поехали в Тамбов.

Ирина Васильевна поясняет:

– На Новую Землю женщин не пускали, за исключением Таисии Васильевны Рудаковой, поехавшей за мужем, как декабристка. Её взяли как врача и жену военного.

Галина Ильинична:

– Но тогда мы с Рудаковыми ещё не были знакомы. Её муж испытывал на Новой Земле атомные бомбы, а Таисия Васильевна получила лучевую болезнь.

Ирина Васильевна:

– Отец жил на каком-то плоском каменистом острове. Рассказывал, что там был пост, где дежурили его матросы, и к ним полюбил наведываться белый медведь. Прикормили его на свою голову, потому что потом пришли уже два медведя. Накормили обоих – и тогда пришло целое стадо. Чтобы узнавать своего, покрасили его флуоресцентной краской. Но что делать с остальными? Пришлось стрелять в воздух, отпугивать.

– Долго там пробыл Василий Григорьевич?

– Меньше года. Это была первая и последняя попытка создания базы подлодок на Новой Земле. Очень тяжёлые условия. Лодки постоянно обмерзали, матросы едва успевали счищать лёд.

Обращаюсь к Галине Ильиничне:

– Мы пропустили то, как вы были невестой Василия Григорьевича. Он за вами красиво ухаживал?

– Да я не знаю… Как ухаживал? Ухаживал хорошо.

– Как может ухаживать парень из деревни… – смеётся Ирина Васильевна.

– Каждый год на курорт ездили, – недоуменно возражает вдова адмирала.

Муж ухаживал за ней, может, и не слишком изысканно, зато всю жизнь.

***

Восполню то, что тогда в разговоре не вспомнилось родным адмирала. 21 июня 1941 года он закончил Шенкурское педучилище, какое-то время поработал учителем русского языка и литературы. Заодно преподавал физкультуру, а вскоре прошёл курсы инструкторов по истреблению танков. Его педагогические таланты ценили и на фронт не отпускали. Какое-то время он побыл военруком одной из школ, потом вновь был призван в армию, уже официально. По окончании пехотного училища в Великом Устюге был направлен на военное отделение Института физкультуры.

СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС

В Арктике

– Вы что-то знаете о его знаменитом походе подо льдами к Северному полюсу? – спрашиваю Галину Ильиничну. – Как он ушёл?

– Ушёл и ушёл, – отвечает она.

– Ничего не говорил?

– Что вы?! Нет, конечно.

– Может, потом рассказывал?

– Нет, он никогда не говорил о службе, но привёз фотографии с белыми медведями…

Поход атомохода «К-115» с Кольского полуострова на Камчатку стал уже легендарным. Прежде этого никто не делал: риск был огромным, ведь идти пришлось подо льдами. Командовал лодкой капитан 2-го ранга Иван Романович Дубяга, а Василий Григорьевич Кичёв был старшим похода, то есть отвечал не только за лодку, но и за всю экспедицию. Случилось это в 1963-м. Десятого сентября достигли первой цели – Северного полюса. Командир «БЧ-У» Борис Гапешко вспоминал:

«Конечно, мечтой каждого из нас было стремление, пробив ледовый панцирь в Ледовитом океане, навестить полярников, дрейфовавших во льдах Арктики. И вот однажды такой случай представился. В один из обычных дней, утром, акустик доложил, что слышит работу “шумилки”. В океане полярники дрейфующей станции проделали отверстие во льду и, опустив в воду конец троса, по электропроводам подали через передатчик сигналы, указывающие место этой станции, чтобы мы определили их местонахождение.

Командир объявил боевую тревогу. Заревел ревун. Все заняли свои места согласно корабельного расписания по боевой тревоге. И после докладов, снизив ход до самого малого, лодка начала всплывать с глубины 150 до 70 метров. Но над нами был слой льда толщиной до 3-4 метров с “сосульками” до 30 метров.

Нужно было найти полынью, разводье во льдах или, в крайнем случае, лёд толщиной не более полутора метров, чтобы впоследствии приледниться, а затем, пробив его, всплыть. Попросив разрешения у командира, я спустился в трюм центрального поста и приник к окуляру перископа. Над кораблём проплывал лёд в виде тёмных и чуть более светлых туч…

Убедившись, что лодка практически не движется, начали вертикальное всплытие и приледнение. И около 11 часов утра мы остановились, приледнившись подо льдом. Командир приказывает: “Продуть среднюю!” Воздух под давлением четыреста атмосфер врывается в среднюю группу цистерн главного балласта, вытесняя воду. Треск и грохот раздаётся в отсеках. И вот уже воздушные пузыри трясут корпус корабля… Мы в надводном положении в Северном Ледовитом океане, в тысячах миль от родных берегов. На носу лодки кусок льда весом до сотни килограммов. Вокруг лодки сплошной лёд, так что можно прямо с лёгкого корпуса сойти на него. А вдали чернеют несколько юрт полярников станции “Северный полюс-12”. Командир, закуривая, говорит: “Любуйся на свою работу!” В этот момент на мостик поднимается командир перехода капитан 1-го ранга Василий Григорьевич Кичёв: “Командир, поздравляю с отличным всплытием у «СП-12»! Давай объявляй готовность, и пусть моряки отдохнут”».

Гапешко очень хотел навестить полярников. Дубяга тоже был не прочь прогуляться, дело было за согласием Василия Григорьевича. Он сильно сомневался: путь опасный, а опыт таких путешествий есть не у всех. «Возможна подвижка льдов, – объяснял он, – и в этом случае нам нужно будет срочно погружаться, а не будет командира и механика…» Но его умоляли только что не слёзно. Скрепя сердце Кичёв согласился, тем более что прекрасно понимал ребят. Он и сам хотел пойти, но Дубяга вызвался первым, а бросить лодку двум командирам сразу было бы, конечно, ребячеством.

Какой он, полюс? Гапешко рассказывал:

«Наконец после долгих колебаний Кичёв соглашается с моими доводами, и мы идём в гости к полярникам, идём друг за другом, преодолевая неровный лёд. Иногда встречаются глыбы льда, не покрытые снегом. И тогда эти горки выглядят голубыми, как бы созданными из чистого стекла. Иногда идём по гладкому льду, слегка припорошенному снегом. Кажется, что идёшь по гладкой ледовой дорожке какой-то реки. По-видимому, в своё время эта дорожка образовалась из-за таянья льда в разводьях, а затем ударил мороз и она затвердела. Мы уже отошли от лодки на достаточное расстояние, когда заметили медвежьи следы, и только тут спохватились, что не взяли с собой на всякий случай пистолетов для самообороны. Вдруг метеоролог, который шёл впереди, по пояс проваливается в воду. Подскочив к нему, помогаю выбраться из воды. Чтобы он не отморозил ноги и не простыл, даём ему кто носки, кто перчатки и, после того как он переодевается, ускоряем движение к намеченной цели. Шагах в семидесяти от нас ясно различаются юрты полярников. Их около пяти. В лагере полярников поднимают лай собаки – это полярные лайки. Из одной юрты вдруг выходит человек и идёт к метеобудке. Мы замираем на месте, чтобы не испугать его своим появлением. Он снимает, по всей видимости, показания температуры воздуха, воды и другие параметры, а затем скрывается в юрте. Мы продолжаем движение…»

Встреча, конечно, была восторженной: объятья, смех, поздравления. Отметили как полагается: коньяк, консервы и жареная картошка. Узнав, что у полярников заканчиваются продукты, позвали их на лодку, где загрузили мясом, дичью, свежими овощами.

Следующий раз лодка всплыла уже в Чукотском море, а вскоре добралась до Камчатки. В свой первый подлёдный трансарктический переход подводники прошли 1570 миль за 121 час. Оказалось, что от мурманских берегов до камчатских, можно сказать, рукой подать. Василия Григорьевича Кичёва за этот поход наградили орденом Ленина.

«МОЙ ОТЕЦ БЫЛ МОРЯКОМ»

– Кто-то из древних сказал, – улыбается дочь адмирала Ирина Васильевна, – что люди делятся на три категории. Это те, кто живы, те, кто мертвы, и те, кто плавает в море. Мой отец был моряком, и это наложило отпечаток не только на его жизнь. Мы всегда сознавали, что он там, откуда может не вернуться.

Бабушка первый раз вышла замуж в начале Первой мировой. Она была из крестьянской, но зажиточной семьи, да и мужа ей выбрали с оглядкой – единственного сына в семье. Но вместе они прожили всего пять дней: мужа отправили на фронт, где он погиб. Бабушка осталась жить со свекровью, которая была ею очень довольна – шустрая невестка, работящая. Но было не принято, чтобы молодая вдова жила одна, сеяла соблазны, так что её выдали замуж вторично, за Григория Ивановича Кичёва – инвалида войны, страдавшего астмой.

Первый ребёнок, дочка, умерла, потом родились папа и ещё два мальчика. Дедушка болел, семья бедствовала. Папу, как старшего, бабушка отправляла к родителям с корзиной, чтобы дали рыбы или ещё что покушать. Еды ему накладывали на неделю, сколько мог унести. Учился он в Ровдино, потом пытался поступить в архангельскую мореходку, но там сказали, что он ещё мал ростом, предложили поступать на следующий год, когда подрастёт. Пришлось папе возвращаться домой несолоно хлебавши, и дедушка, рассердившись, что сын проездил деньги без толку, определил его работать в колхоз.

Что было потом, мама уже рассказывала: педучилище в Шенкурсе, физкультурный институт, военно-морское училище в Баку. В Баку, кстати, папа получил не одно, а два образования. Закончил ещё и юридический факультет университета. Брали туда не всех и неохотно, но папа смог подговорить одного своего товарища, Героя Советского Союза: мол, давай попробуем. Тот сильно сомневался, но в конце концов сдался. Героя, конечно, приняли с распростёртыми объятьями, ну и папу заодно.

Университет он закончил экстерном, раньше других. На следующий день после выпускного с больной головой пошёл в университет за конспектами, а навстречу – однокурсник: «Ты знаешь, что экзамен на сегодня перенесли?» – «Как перенесли?!» Вытянул билет и глазам не поверил: первым вопросом – тема его дипломной работы по морскому праву. Со вторым вопросом тоже повезло. Незадача вышла лишь с третьим, дополнительным: докуда простирается нижний предел границ государств? «До дна», – ответил папа, но оказалось – до центра Земли. И поставили ему четвёрку. Юридическое образование едва не вышло ему боком – папу попытались забрать в органы прокуратуры. Но он отчаянно сопротивлялся, и дело дошло до военно-морского министра вице-адмирала Николая Кузнецова, который отдал распоряжение: «Пусть служит».

Потом был Полярный. Самое моё раннее воспоминание – кровать с решёточками, папа меня будит и протягивает маленькую шоколадку. Офицерам выдавали их в походах одну на троих, но они их не делили, а получали по очереди. О службе папа ни тогда, ни позже ничего не рассказывал, мы узнавали разве что о каких-то курьёзах. Например, о буром медведе, который жил у них на плавбазе «Инга» и стал, можно сказать, членом экипажа. Матросы медведя очень любили. Когда приходило время подкрепиться, он поднимался на задние лапы и вставал в очередь. Когда наливали первое, удалялся с ним трапезничать под шлюпкой. Потом приходила очередь второго и, наконец, компота, который медведю наливали прямо в миску. Так как он бы великим любителем этого напитка, одной порцией дело не ограничивалось. Ещё любил кино. Соберётся народ в кубрике, смотрит – мишка тут как тут. Один раз увидел на экране своих сородичей, бурых медведей, и заворчал.

«ПО КИЧЁВУ»

– Папу я в детстве видела редко, – продолжает рассказ Ирина Васильевна. – Он почти всё время был в море, а летом мы вообще уезжали с мамой к ней на родину – в Тамбов. Чем занимается папа, представляли плохо, а он между тем за восемь лет дослужился до командира бригады. Под его началом было 25 подводных лодок и плавбаза.

Когда я была классе в пятом, отец поступил в Академию Генерального штаба и стал бывать дома значительно чаще, выходные точно проводил с нами. Запомнилась одна сценка, которая кое-что говорит о папином характере. Мама сделала эклеры, посыпав их, как ей казалось, сахарной пудрой. А отец всегда ел очень быстро, вот и на этот раз стремительно смёл всё с тарелки и уже собирался вставать, да не тут-то было. Мама: «Вася, съешь пирожное!» Он съел. Мама: «А почему только одно?» Он съел ещё одно или два, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул. Галочка испекла! Как можно её обидеть? К этому времени я тоже расправилась с супом и добралась до эклеров, посыпанных толстым слоем… соды.

Зарабатывал папа много, а мама столь же легко тратила с полнейшего его одобрения. Как-то раз она увидела в ювелирном магазине кинжал в серебряных ножнах, кубачинский, наверное. Залюбовалась, воскликнула: «Ах, Вася, какой кинжал!» «Купи», – откликнулся папа. «Но, Вася, зачем нам кинжал, такой дорогой?» – «А что, у тебя нет денег?» Ни разу в жизни он не спросил, на что мама тратит его зарплату, подобная ерунда его совершенно не интересовала.

* * *

– Нас с братом он никогда не ругал, воспитывал только личным примером. Был очень уравновешенным человеком, ничего не требовал и не навязывал. Очень доходчиво разъяснял нам математику, но мы даже не представляли, насколько он в ней силён. На подвод-ных лодках какое оружие? Торпедный аппарат. На учениях из него нужно попасть по мишени, плавающей в море, – щиту или старой барже, и командир должен очень точно всё рассчитать, чтобы хорошо отстреляться. Для этого существовала специальная методика, но папа создал свою, так что среди подводников можно было услышать такие разговоры: «Ты как стрелял: по указаниям или по Кичёву?» – «Конечно, по Кичёву!»

Академию Генштаба отец закончил с золотой медалью, защитив диссертацию. Позже, когда он преподавал в Военно-морской академии в Ленинграде, написал учебник по высшей математике. Моряки обязаны были её сдавать, но после походов, многих лет службы прежние знания успевали повыветриться. А в папином учебнике всё было настолько доходчиво растолковано, можно сказать, разжёвано, что он пользовался бешеной популярностью и у наших, и у слушателей из других стран.

Но это было позже. После Академии Генштаба отец одно время занимался штабной работой. Потом командовал 12-й эскадрой стратегических ракетных подлодок, которая благодаря ему стала лучшим военно-морским объединением СССР. После этого папу перевели в Москву – начальником Оперативного управления флота. Для переезда выделили персональный самолёт. Но отец так и не смог сработаться с командующим – адмиралом Горшковым. Однажды, а может, и не однажды сказал: «Вы не правы в этом вопросе», – и отправился обратно на Север. Кстати, в Москве папа не сидел безвылазно, успел совершить свой второй поход подо льдами Северного полюса в Чукотское море.

«ВАЖНОСТИ В НЁМ НЕ БЫЛО»

– Начальником штаба Северного флота, – дальше вспоминает дочь адмирала, – он стал уже в должности вице-адмирала. На жизни семьи это особо не отрази-лось, но запомнился эпизод из тех времён. Ехали на рыбалку в сторону границы. На КПП офицер попросил документы, а папа сказал очень спокойно, не поворачивая головы: «Начальника штаба флота вы должны знать в лицо». На службе он запомнился людям строгим командиром, хотя это едва ли было в его натуре. Выпив на праздник, никогда не ругался, наоборот, становился весёлым, начинал вести себя немного дурашливо.

Важности в нём не было. Есть такой афоризм: когда настоящий мужчина говорит, что ему нечего надеть, это значит, что нет ничего чистого, а когда женщина – значит, что нет ничего нового. Но папино отношение к одежде было просто уникальным. Выбирая между новыми перчатками и теми, что починила мама, он всегда предпочитал старые. И если в городе, на службе были какие-то естественные ограничители, то в деревне папа мог и вовсе махнуть на себя рукой – ходил весь в заплатках. В связи с этим запомнилась смешная история из жизни в Бучнево. Однажды они с мамой ловили рыбу. Тут подплывают какие-то люди на лодке, спрашивают: «Тут вроде где-то адмирал живёт, но мы не верим. Что ему делать в такой дыре?» А мама смеётся, отвечает, показывая на папу: «Да вот адмирал, а я – адмиральша». Это было воспринято как удачная шутка.

О папе в округе вообще много говорили, хвастались перед приезжими. На пароме меня спросят, бывало: «Ты чья?» Отвечаю, а мне: «О-о-о!» Но у меня было много конкурентов. Там, в наших краях, кого ни спроси: один – друг адмирала, другой – сосед, третий – родственник.

Помню, отец очень любил посидеть на крыльце, развлекая деревенских, особенно его любили послушать женщины. Попросят рассказать анекдот, он начинает: «Два человека едут в поезде, один ест курицу, другой треску…» Я прерываю: «Папа, ты это уже сто раз рассказывал». А женщины: «Нет, вы расскажите, расскажите…»

И ещё о папиной непритязательности. В 1974-м его перевели в Военно-морскую академию. Нам полагалась дача, и мы получили второй этаж ветхого дома в Сестрорецке, рядом с заливом. Две комнатки и кухня. Удобств никаких, мебель казённая – стол, стулья, кровати. Сомневаюсь, был ли в стране другой военный такого ранга, живший в подобной «роскоши», но папу всё устраивало. Однажды они с мамой никак не могли договориться, как расставить мебель. Это был единственный их спор на моей памяти, хотя случайный свидетель и этого бы не заметил. Просто папа вдруг возразил – это было что-то невиданное! Мама, впрочем, поступила мудро, предложив: «Ну, давай пока так, а потом поменяем». Отец, разумеется, попался на эту хитрость и тут же забыл о полученном обещании. Из более поздних времён запомнилось, что он ужасно любил внуков. Алёна придёт, дочка брата, – папа бухается на колени и катает её на себе.

Ближе к середине 80-х отца отправили военным представителем в ГДР. Жили в Ростоке, буквально накануне распада Варшавского договора. Знакомые немцы после говорили папе: «Вы нас предали». Он только вздыхал. Когда начали резать на металл подводные лодки, атомоходы, папа страшно переживал, он не мог понять, зачем это делают, говорил: «Так нельзя. Ведь всё равно будет война». Тяжело переживал, что сын – Александр, мой брат, тоже моряк-подводник – ушёл из жизни раньше него. Саша одно время причащался в Вырице, где какой-то старец однажды встал с места, подошёл к нему и поцеловал. А потом брата не стало.

Папа ушёл следом. Когда заболел, ничего не требовал, не жаловался, держался очень спокойно. Как всегда.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

С внучкой Алёной

Внучка, та самая Алёна, которую адмирал катал на спине, живёт сейчас в Петербурге. Елена Александровна Кичёва вспоминает, что, когда приходила пора уезжать из Бучнево, прабабушка Ирина собирала всех вместе. В прошлом она была председателем колхоза, характер имела твёрдый. В руках держала крест, к которому подходили по очереди приложиться адмирал с Галиной Ильиничной, их сын Александр Кичёв, штурман дивизии атомных подводных лодок, мама Алёны Елена и, наконец, она сама. Крест был тяжёлым, древним, покрытым изображениями, позволяющими предположить, что некогда принадлежал схимнику. На обратной стороне можно прочесть по-церковнославянски: «Крест – хранитель всей вселенной, крест – красота церковная, крест – царям держава, крест – верным утверждение, крест – ангелам слава, крест – бесам язва».

* * *

О деде Елена вспоминает, что детство его было трудным: на нём, как на старшем, многое держалось, так что детства у него, собственно, не было, и он очень хотел, чтобы у внуков всё было. Любил их, часто баловал, но никогда не потакал. Если был недоволен, мог просто развернуться и выйти – все понимали, что это значит. Елену с детства учил вести дневник и планировать будущее.

– Себя в пример не ставил, – рассказывает она, – однако мы на него и так равнялись. Советовал не расслабляться, но вместе с тем уметь отдыхать. В Баку он учился одновременно в военно-морском училище и университете, так что от перенагрузки темнело в глазах и дедушка переставал понимать, что делает. Поэтому учёба не должна поглощать всё время, объяснял он мне. Главное – сохранять порядок в мыслях, если что-то не так идёт, не паниковать, не делать резких движений. У самого деда все движения были взвешенны, неторопливы. Мне потом в жизни очень помогало, когда я следовала его примеру. Удавалось грамотно выстроить мысли и распределить время.

Мой отец тоже хотел походить на дедушку. Одно время они даже служили вместе в Североморске: дед – начштаба флота, отец – на подлодке. Папа был участником подразделений особого риска. Семнадцать автономок за спиной. Имел награды за боевые заслуги. Сейчас подводников встречают на пирсе, а раньше это не разрешалось, и мы выглядывали лодку отца, поднимаясь на сопки. Потом были 90-е, когда везде лежали полуразобранные ржавые подводные корабли. Сейчас всё снова привели в порядок, это радует. Недавно ездили туда с сыном, у меня мама работает в Видяево старшей медсестрой госпиталя. Сын хочет стать военным медиком. На флоте. Собирается в Нахимовское. Дед определил судьбу очень многих людей.

ПАМЯТЬ

Я снова в Бучнево. Нет, вновь мне до него едва ли добраться, всего лишь возвращаюсь памятью в тот чудесный день, когда мы познакомились с Галиной Ильиничной и Ириной Васильевной.

– В наследство от деда, – говорит дочь адмирала, – папе достались часы, средний сын получил швейную машину, а младший – гармонь. Гармони давно нет, часы папа очень берёг, но однажды они упали за борт…

Мы стоим посреди совершенно замечательного сельского музея. Когда вышли из-за стола, я решил, что идём во двор, но ошибся. У северных домов меньшая часть – жилая, а большая – хозяйственная, называется поветь. Помните у Есенина:

Вьются паутины
с золотой повети.
Где-то мышь скребётся
в затворённой клети…

Ирина Васильевна Кичёва в домашнем музее

Но поветь Кичёвых – это что-то. В музее сотни предметов: замки, косы, вилы и так далее, названия большинства я не знаю. Какие-то механизмы, письмо двоюродного брата Ирины Васильевны, ёлочные игрушки 50-х или старше. И так далее. Пока путешествуем вдоль экспозиции, Ирина Васильевна комментирует:

– Объявление: «Портной Форсман цены умеренные»… А это ковал крёстный Василия Григорьевича. Он был кузнецом… Полотенца. Это тамбовское, это местное… Утюги! Кладут угольки, помахала – можно гладить… Мне всегда нравится, что все эти старинные вещи не просто сделаны, а украшены… Планшеты времён войны… На этой фотографии бабушка Ирина Никаноровна со своим отцом, Никанором Александровичем. и тётей – монахиней Верой… Жакетка. В ней бабушка выходила замуж. А юбки нет… Вот это ценная вещь – ручная мельница!.. Люлька из соседнего дома. Видите, надпись «1914 г.» и вырезан православный крест.

Мать адмирала, Ирина, со своим отцом Никанором Александровичем и тётей – монахиней Верой

– Эта швейная машина не вашего ли дяди? – спрашиваю я.

– Нет, Матвея Васильевича Кичёва – нашего родственника. А в этом платье мама познакомилась с папой. Умирая, он просил: «Галочка, надень это платье».

Я всё перерыла – не нашла. А оно, оказывается, было здесь, в деревне. Папа любил маму всю жизнь. Её платье и его китель так и висят тут рядом.

МОЛИТВА

Вижу записку на одном из столов. Вглядываюсь, узнаю «Сон Пресвятой Богородицы» – молитву, некогда весьма популярную у сельских женщин.

– Папа носил её с собой всю жизнь, – объясняет Ирина Васильевна. – Видите, на сгибе развалилась, два кусочка потерялись. Молитва неканоническая, но какая была. Бабушка дала, и папа, со всеми его высшими образованиями, не возразил, дескать, я партийный, а просто сложил и берёг. Наверное, поэтому он и дожил до восьмидесяти, хотя прошёл через ядерные испытания, плавал на атомных подлодках. Однако исполнял пятую заповедь – единственную, где Господь даёт конкретное обещание, что, если будешь чтить отца и мать, «да будет тебе благо, и будешь долголетен на земле».

– Он верил в Бога?

– Конечно, молился, у него служба была такая, что без этого трудно, столько рискованных моментов. Но всё это было от случая к случаю, пока года за три до его ухода я не переписала для папы молитву старца Сампсона (Сиверса). Отец каждый день читал её перед сном. Хранил в очешнике, она так там до сих пор и лежит. Раскрывал его, надевал очки и читал: «Всемилостивая Владычице моя, Пресвятая Госпоже, Всепречистая Дево…»

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска