«Я – ленинградец», – это было первое, что я услышал от Валерия Ивановича после того, как он согласился рассказать о себе.

Валерий Иванович Погорелов

Полковник преподаёт философию в Военно-медицинской академии. Мой лёгкий скептицизм, нужна ли военным медикам философия, он развеял очень быстро. Что такое сильный преподаватель, мне, выпускнику ЛГУ, объяснять не нужно. Так вот, Погорелов из тех, чьи лекции не прогуливают, – учитель, интеллектуал, для которого мышление не забава и не обязанность. К таким людям мы, студенты, относились восторженно. Их никогда не было много, но и вымирающей породой людей они на рубеже девяностых не казались. Сейчас о них слышно всё реже.

Было интересно, как от марксизма он пришёл к православию. Впрочем, его рассказ не только о философии. Начнём с судьбы героя нашей публикации.

Как Валерий Иванович стал философом

В конце 1950-х Погорелов подал документы в Первый медицинский институт, но друзья отговорили: «Куда ты? В век техники пойдёшь учиться ставить клизмы? Давай в Политех». Согласился, промучился пять семестров, всё яснее понимая, что совершил ошибку. Отпускать его не хотели, тогда Валерий перестал ходить на занятия и был, наконец, отчислен. Это испугало его мать. Решив, что сын связался с дурной компанией, она отправилась в Выборгский военкомат. «Пригласите его ко мне», – сказал военком.

– Почему ваша мать пошла именно к нему? – спрашиваю у Валерия Ивановича.

– Я вырос без отца. Мама работала бухгалтером, жили мы в старом ленинградском дворе-колодце: мама, дедушка с бабушкой и я. Там, во дворе или на улице, я проводил почти всё время – мы с ребятами играли в футбол, лапту, казаки-разбойники, пятнашки. В трёх метрах от окон нашей комнаты в коммуналке была стена, а внизу находилась кочегарка. Поэтому естественного света в комнате никогда не было, но всегда горела лампадка перед иконами, куда бабушка подливала масло. Они с мамой были религиозны, дедушка так, иногда перекрестится, а я, само собой, считал себя атеистом.

– Итак, вас пригласил к себе военком. Что было дальше?

– «Тебе 19 лет, пора в армию», – сказал он. «Хорошо, отслужу». – «А потом что?» – «Поступлю в Первый медицинский». – «Опять будешь на шее у матери?» – «Нет, подрабатывать стану». – «В таком серьёзном институте какая подработка? А не хочешь ли ты поступить в Военно-медицинскую академию?»

Я жил от ВМА в одной трамвайной остановке, но не знал, что там ещё и учатся, думал, только лечат. Военком рассказал мне, какие люди там работали: выдающиеся учёные, врачи, физиологи. «Поступай, – говорит, – туда, будет два года казарменного положения, но казарма там не та, что в общевойсковом училище. Чистоту наводят уборщицы, в столовой обслуживают официантки, столики на четверых. А через два года сможешь начать жить дома и получать 950 рублей стипендии. А это зарплата начинающего инженера…»

От таких предложений не отказываются. Конкурс был довольно высокий, но меня выручила отличная память. И после, на лекциях, всё рассказанное преподавателем я мог дословно воспроизвести на другой день. Философия у меня была чем-то вроде хобби ещё до поступления. Я не представлял, что этому можно учиться специально, но, заметив мой интерес, начальник кафедры марксистско-ленинской философии попросил помогать ему. Я ездил в Публичную библиотеку, подбирал для него источники. Однажды он спросил: «А не хочешь ли ты, Валера, стать преподавателем на нашей кафедре?» – «Конечно, хочу». – «Хорошо. Тогда поступай заочно на философский. После академии тебе придётся пару лет послужить в армии врачом, а потом я выйду на Главное политическое управление, чтобы тебя разрешили взять в качестве адъюнкта. Защитишь диссертацию – станешь преподавателем».

Два года я отслужил на Дальнем Востоке врачом ракетного дивизиона. Как раз тогда случился конфликт с Китаем на острове Даманский, но, к счастью, обошлось без ракет. Потом вернулся в академию, где много лет преподавал медикам философию.

Философия и медицина

– Зачем врачу философия? Вот у меня сегодня тема лекции: «Методологические проблемы медицины», конкретно – «Проблемы причинности в медицине». Возьмём историю вопроса.

Есть такая концепция, как монокаузализм, от слов «моно» и «кауза», то есть «одна» и «причина». В соответствии с ней у каждого заболевания есть одна причина – присутствие какого-то вредоносного агента в организме. И практика это, казалось бы, подтверждает. У туберкулёзного больного причина – бацилла, палочка Коха. Получил ранение, причина – пуля. Но идёт время, и вдруг обнаруживается, что у каждого из нас есть очаги в лёгких, где сидят бациллы Коха, возбудители туберкулёза. При этом большинство людей туберкулёзом не болеют. Так на каждом шагу. Причины – вредоносные агенты – есть, а болезни нет.

Тогда появилась другая концепция – кондиционализм, мол, заболевание вызывается не одной причиной, а несколькими и все они равноценны. Не будет хотя бы одного из условий – болезнь себя не проявит. Это как на спектакле. Заболевает исполнитель эпизодической роли, и, если его некем заменить, спектакль отменяют.

Выглядит убедительно, но проходит время, и появляются новые факты. Вот у меня был сосед по коммуналке Сашка – великий пьяница, никогда не просыхал. Частенько где-нибудь напьётся, упадёт на улице и заснёт – в любое время года. Но хоть бы раз кто увидел у него что-то похожее на насморк. Он никогда ничем не болел, хотя все условия для заболевания имелись. Так что и со второй концепцией не всё ладно, а всё потому, что люди, её создававшие, не задали себе вопроса: а что такое причина болезней вообще?

Вместо этого они придумали третью концепцию – конституционализм, согласно которой причина в наследственной устойчивости против заболеваний. Если устойчивость высокая, человек может сохранить здоровье в самых неблагоприятных обстоятельствах. Действительно, есть много заболеваний, передающихся по наследству, например болезнь Дауна. Но не все болезни связаны с наследственностью. Поэтому и конституционализм не даёт нам ответа на вопрос о причине болезней.

То есть медицина разобраться с причинностью болезней так и не смогла, здесь требуется помощь философии. Помню, на одной конференции изложил своё мнение о причинах и следствиях. Встаёт начальник кафедры оперативной хирургии и топографической анатомии, говорит: «С великим сожалением я должен констатировать, что вы забыли азы медицины. Я вам их напомню». И рассказывает, что, какие бы методы асептики и антисептики врачи ни применяли, у большинства пациентов раны заживают, а у некоторых начинаются гнойные осложнения. Потом приводит другой пример. Если взять пятерых собачек, пережать бедренную артерию, то у двух развивается коллатеральное кровообращение, то есть организм приспосабливается, сосуды растут в обход, а у трёх не развивается. То есть одни и те же причины приводят к разным следствиям.

Отвечаю: «Возьмите ангину, скарлатину, рожистое воспаление. Все они вызываются одним и тем же микробом – стрептококком, но разве этот микроб причина?» Пишу на доске формулу окислительно-восстановительной реакции: цинк + H2SO4. Спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, что является причиной образования сернокислого цинка и водорода? Серная кислота? А может быть, цинк?» В зале раздаются голоса: «Взаимодействие». – «Правильно». А причина появления записи на доске не кусок мела, а взаимодействие мела и доски. Сернокислый цинководород появляется не после того, как взаимодействие закончилось, а в ходе взаимодействия. То есть причина – это процесс. И причина заболевания – это взаимодействие каких-то патогенных факторов. Пока существует взаимодействие, существует причина, следовательно, существует и следствие.

Основное оружие врача – это его интеллект, который необходимо совершенствовать. Но есть темы, где медицина и философия пересекаются непосредственно. Скажем, логика построения диагноза. При постановке диагноза врач должен уметь думать, структурировать данные на основе логических законов. Мы этому учим. Кроме того, в ведении философов круг вопросов, связанных с медицинской этикой. Это сегодня очень важное направление.

«Ну что, погорел ты, Погорелов»?

В личной жизни Валерия Ивановича всё складывалось не очень хорошо. Женился на первом курсе, что называется, в силу обстоятельств.

– Мы так и остались с супругой чужими людьми, – говорит он, – даже в отпуск на море она ездила без меня. Постоянные ссоры не делали нас ближе. У Татьяны, моей второй жены, была похожая история. Её муж был специалистом по семье и браку, учил курсантов, как надо жить в семье. Каждый день, по его словам, нужно было сказать супруге, что ты её любишь, похвалить обновку, помочь в хозяйстве, подать руку при выходе из транспорта. Я как-то сказал ему: «Ветхий Завет состоит из 640 заповедей, половина которых относится к обязанностям перед Богом, а вторая половина – перед ближним. Но знать их совсем не обязательно, если человек любит Бога и ближнего. Весь закон – это две заповеди».

Он меня не услышал.

Два несчастных брака, соприкоснувшись, распались. Утешением стало то, что сын Валера меня понял, сказал: «Знаешь, папа, Татьяна – она такая, что, общаясь с нею, сам становишься лучше».

Это было действительно так. За треть века мы не сказали друг другу ни одного резкого слова, а наши редкие разногласия сводились к тому, что я хотел, чтобы всё вышло, как хотелось бы жене, а она желала, чтобы всё было по-моему.

Жить переехали к маме, в коммуналку, но были счастливы, трудности нас только сближали.

– В академии не возникло проблем по партийной линии?

– Понятно, что после развода карьера моя закончилась. Почти готова была докторская, начальник кафедры Виктор Порфирьевич Петленко прочил меня в преемники, что подразумевало генеральские погоны… С этим я простился легко. Хуже было то, что преподавать философию мне запретили, обвинив, что я попрал нормы коммунистической морали. Хотели вообще уволить из Вооружённых Сил, но я обратился к начальнику Военно-медицинского управления генерал-полковнику Комарову, известному учёному, прекрасному терапевту. «Ну что, погорел ты, Погорелов? – спросил он. – Знаю твою историю. Это большое счастье и большие неприятности. За Ленинград не держишься»? – «Нет». И отправил меня Фёдор Иванович преподавать токсикологию в Военно-медицинский институт в Тбилиси.

В Грузии мы спали с Татьяной на ящиках, постелив на них доски, а сверху одеяла, а Ромке, сыну Татьяны, купили раскладушку. Своё изгнание я пережил тяжело, за месяц потерял 16 кг в весе, а на спине начала расти родинка. Анализы показали меланому. Во Всесоюзном онкологическом центре Блохина хотели было отложить лечение, но появилась вторая родинка, а значит, пошли метастазы. Немедленно проморозили, начали химиотерапию.

И всё время, пока длилось лечение, Танечка ежедневно молилась за меня в одном из храмов Тбилиси.

Вера

– Вы были тогда атеистом?

– Да, я был тогда ещё атеистом, но поскольку моя жена верила в Бога, я относился с большим уважением к тому, что ей дорого. Когда я исцелился, а это было чудом, мой атеизм пошатнулся. Начал думать над этим.

– Как долго продолжалась ваша ссылка на Кавказ?

– Через какое-то время Фёдор Иванович позвонил генералу Волкогонову, тоже философу: «Вот тут у меня полковник Погорелов, который был удалён из Военно-медицинской академии, но как-то нерационально использовать философа для преподавания другого предмета». Встретились с Волкогоновым. Он пошутил, что просьбы Комарова равносильны приказу, и мне нашли место преподавателя философии в одном из военных училищ на Волге. В конце 1980-х я уволился из армии, какое-то время работал в системе Российской академии наук, но вернулся в Военно-медицинскую академию. Преподаю по сей день.

– Как происходило ваше обретение веры?

– Друг детства Толя Вихров, в прошлом офицер-радиотехник, начал меня знакомить с литературой, написанной верующими учёными. Они были когда-то атеистами, но по мере погружения в науку заходили в тупик и, лишь когда пришли к Богу, смогли обрести цельный взгляд на мир.

Особое впечатление произвела на меня книга «Происхождение человека, предназначение человека» Уайлдера-Смита, рекомендованная Толей. Смит – выдающийся химик, интересный философ, человек, имевший три докторских степени и генеральский чин. Многие считают его гением. Прочитав его книгу, я постепенно пришёл к выводу, что аргументация научного атеизма совершенно несостоятельна, и стал говорить об этом на занятиях в академии.

На кафедре тогда работал доктор философских наук Александр Иванович Кугай, который поддерживал отношения с епархией. Он подготовил вопросник из пятидесяти с лишним вопросов, в том числе по мировоззренческой проблематике. Там был такой вопрос: «Верите ли вы в Бога?». Предлагались и ответы: «Не верю», «Что-то есть», «Сомневаюсь», «Я на пути», «Я верю». Когда на них отвечали ребята из моих взводов, на первом семинаре пара человек написали: «Что-то есть», «Сомневаюсь», остальные – «Не верю». По окончании семестра ответили на эти же вопросы. Двое-трое отвечали неопределённо, остальные: «Верю».

При этом я не проповедовал, а преподавал, как положено, используя исключительно научную аргументацию. И требовал в ответ того же. «Ваше несогласие с моей точкой зрения, – предупреждал я, – не станет основанием для снижения оценки. Наоборот, если будете аргументированно мне возражать, я это оценю. А вот ответов типа “Я так считаю”, “Это моя точка зрения” я не принимаю». Самое трудное – заставить человека думать над вопросами веры и безверия. Даже от аспирантов можно было услышать: «Валерий Иванович, что бы вы мне ни говорили, я с вами всё равно не соглашусь». Спрашиваю: «И какой оценки на экзаменах достоин такой уровень обоснования своих взглядов?»

Я ни на кого не давил, отношения были дружескими. Два наших преподавателя вообще посылали меня поначалу, они были махровыми атеистами. Потом стали слушать с растущим интересом.

Искушение

– Как вы начали ходить в храм?

– В середине 90-х мы с Таней попали на крестины в храм посёлка Песочный, где настоятелем служит отец Игорь Филин. Он пригласил нас назавтра в храм, чтобы причаститься: «Приходите завтра, только подготовьтесь, попоститесь, разрешаю вам это делать один день, а не три». На следующий день мы пришли.

Узнав, где я живу, священник сказал: «Так вам через Ушаковский мост перейти – и там храм Иоанна Предтечи».

Храм Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове

Отец Вадим Буренин тогда был ещё молод, но умел внушить уважение, умный человек, одно удовольствие с ним общаться, в том числе на философские темы. Подружились мы не только с отцом Вадимом. Спустя какое-то время нашим духовником стал отец Антоний Мовсисян, родом из Грозного. Но перед тем, в первые годы воцерковления, нас ждало одно серьёзное искушение. Танечка против того, чтобы я об этом рассказывал, но знать такие вещи христианам желательно.

Лет двадцать назад я лечился от радикулита у одной слепой женщины – прекрасного мануального терапевта. Десять сеансов – и я на многие годы забыл о боли в спине. Так вот, эта женщина посоветовала мне сходить к одному интересному, по её словам, целителю – Сергею Сергеевичу Коновалову. Он врач, закончил факультет руководящего состава в нашей академии. Сеансы проводил во Дворце культуры на Васильевском острове.

Мы с Танечкой пошли и услышали про то, что по неким каналам нашего тела циркулирует энергия. Когда на её пути возникают препятствия, нарушается энергетический потенциал человека, отсюда опухоли и другие неприятности. Коновалов утверждал, что может это вылечить.

Сеанс длился два часа и имел неожиданные для нашей судьбы последствия. Жена увидела красивый энергетический купол, от которого исходили лучи самых необычных цветов. Потом к Танечке подлетел огромный человек в белых одеяниях, взял её за руки и они полетели куда-то к звёздам. Потом жена увидела маму, которая умерла много лет назад, отца… Наконец, появился кто-то, похожий на Христа, повелев Тане служить людям. После этого у неё обнаружился дар. Она видела, кто чем болен, диагнозы ставила с удивительной точностью. Помню, я как-то пожаловался на головную боль, попросил определить, с чем это связано. Жена глянула, говорит: «С головой всё в порядке, но что-то не так в районе почек». «Всё правильно, – говорю, – именно надпочечники продуцируют адреналин и норадреналин, которые поднимают давление».

Коновалова всё это очень заинтересовало. Он рассказал о себе, что способности у него открылись во время службы в кардиологическом госпитале. Оказалось, что он меня заочно знает. Слово за слова – и Сергей Сергеевич предложил Танечке место ассистента, она должна была осматривать пациентов. Два года помогала Коновалову лечить, но потом его начало всё больше заносить. Однажды договорился до того, что Христос исцелял немногих людей, а он – тысячи. Успехи у него действительно были, лечил людей с целыми букетами хронических заболеваний. Помню, как исчез горб у женщины, упавшей в детстве с сарая и полвека проходившей калекой.

Но и вреда было много. Мы с Таней пытались объяснить Сергею Сергеевичу, что нельзя давать онкологическим больным гарантии излечения, препятствовать их обращению к традиционной медицине. Но целитель в себя верил, люди верили ему и умирали, упуская время, когда медицина могла им помочь. То есть Коновалов на время облегчал страдания, а потом болезнь возвращалась с новой силой. Однако Сергей Сергеевич своих неудач совершенно не замечал. Потом рядом с ним появилась новая помощница, Элеонора, видевшая тело человека лучше Танечки, могла разглядеть даже склеротические сосуды с бляшками. Но когда ей однажды предложили положить руку на Библию, где лежал крест, и прочитать «Отче наш», она так и не смогла этого сделать. Её что-то отталкивало.

Мы периодически спорили с Коноваловым о вере. Он мало что понимал в ней, заявлял, например, что лечит Святым Духом, направляя Его. Я возмущаюсь: «Подумайте, что вы говорите! Вы что, Святой Дух в позвоночник направляете или в печень? Дух не поддаётся никакому управлению со стороны человека, Он – Бог. Вы Библию-то почитайте!» Сергей Сергеевич не понимал, обижался. Я написал ему как-то послание листов на двести, где попытался предостеречь. Не помогло.

Ненормальность всех этих целительских практик становилась всё очевидней, при том что какая-то основа под этими практиками существует. Есть вещи, малопонятные для науки, но реально существующие, например биополе. Как-то пришёл к нам в гости мой друг, ростом под два метра, который испытывал полный упадок сил. Танечка попыталась нащупать его биополе, но его, можно сказать, не было – слабенькое-слабенькое. Жена помогла, друг стал чувствовать себя намного лучше. И Татьяна ему сказала: «Если не хочешь, чтобы проблема вернулась, ходи почаще на исповедь и причастие».

Вера её спасала.

Саша

Как-то раз шли мы с Танечкой мимо Чесменского храма и решили заглянуть. Исповедовались, рассказали священнику о своих сомнениях. Он внимательно выслушал и велел прийти причаститься и перед Чашей попросить Господа: «Если дар от Тебя, оставь, если нет – забери». Когда Таня последовала его совету, в храм зашёл майор милиции, и жена увидела, что у него желчный пузырь забит камнями. То есть дар остался, а что с ним делать – Господь предоставил решать нам.

Батюшка вновь задумался, не решаясь давать какие-то советы. Наказал лишь каждую неделю исповедоваться и причащаться, а ещё попросил нас сходить вместе с ним к одной прихожанке. Пришли, видим: лежит седой человек, которого мать кормит с ложечки, совершенно недееспособный. Александр, так звали этого человека, лет двадцать занимался восточными единоборствами, называл себя православным даосом, ну и потерял душевное здоровье. Время от времени у него творческий подъём сменялся маниакально-депрессивным психозом. В результате он трижды попадал в психиатрическую клинику или лежал без движения дома.

Мы все вместе помолились по предложению священника. А надо сказать, что Танечка всегда молилась, приступая к пациенту. В этот раз ей открылось, что Александра держат какие-то страшные когти. Она просила Господа помочь их разжать, но ничего не получилось. Требовалось пройти 12 отчиток. Проводили их на подворье Зеленецкого монастыря в храме иконы «Всех скорбящих Радость». Записали мы туда Сашку. Первые пять отчиток он в храм не мог войти, его оттуда выкидывало, пока тамошний батюшка отец Иосиф не выйдет да не побрызгает его святой водой. Народу на отчитки приходило много. Помню, стоит рядом со мной красивая, модно одетая женщина в шляпе и вдруг начинает изрыгать страшную матерщину каким-то нечеловеческим голосом, не мужским и не женским: «Прекрати читать молитвы, ты меня не выгонишь». На шестую отчитку Саша смог войти в церковь без помощи священника, а после двенадцатой стал нормальным человеком. Говорю ему: «Заканчивай ты с древнеиндийской и китайской философией. Даосизм и христианство – это, мягко говоря, не одно и то же, это я тебе как специалист говорю. Если хочешь, чтобы у тебя всё было в порядке, держись подальше от прежних увлечений».

Случившееся ещё раз напомнило нам, что исцеляет Господь. А отец Антоний твёрдо сказал Татьяне, что запрещает «просмотры», в которых ей открывалось невидимое в мире и в человеке. Нельзя человеку лезть туда, куда запрещён ему доступ со времён грехопадения. После этого жена отошла от целительства.

Вера и философия

– Что вам дала вера как философу?

– Когда я был преподавателем марксистско-ленинской философии, у меня возникала масса вопросов, на которые нельзя было искать ответы. Развитие этого учения практически остановилось, и ты должен был делать вид, что со всем согласен, вместо того чтобы заниматься его развитием. Что ещё хуже – целый ряд проблем в нём вообще не поддаётся решению.

Например, так и не удалось найти ответа, что такое сознание. Маркс и Энгельс в своё время подвергли критике философов-материалистов, считавших, что мысль материальна и выделяется мозгом – наподобие того, как печень выделяет желчь. Маркс и Энгельс назвали такой подход вульгарным материализмом и остановились на том, что мир – это первичная, объективная реальность, а сознание – её психическая копия, отражение.

Таким образом, вульгарные материалисты считали, что мысль – это вещество, а марксисты – что это свойство мозга. Поясню. Вот стол, мы можем отщепить от него кусочек. Но можем ли извлечь из него твёрдость? Нет, она свойство стола, его внутреннее состояние.

Только здесь возникает одна проблема. Зафиксировать мысль никакой прибор не может. Это невозможно даже в теории. Основатель теории информации Шеннон говорил, что можно оперировать такими данными, как количество сообщений, их объём, но при этом нам придётся абстрагироваться от такого важнейшего свойства информации, как её ценность и смысл. Вот вам два суждения, пояснял Шеннон: завтра Фишер играет белыми, а вчера у Джона Смита родился сын. И в том и другом случае мы имеем одинаковый объём информации, но рождение ребёнка для Смита очень важно, а цвет фигур не имеет особого значения. Это, между прочим, ставит крест на идее создания искусственного интеллекта. Ценность и смысл информации просчитать невозможно, следовательно, они нематериальны.

Как следствие, материалисты по-прежнему не знают, что такое сознание, но вдобавок перестали понимать, что такое материя. Поясню. У Демокрита говорится, что атом – неделимая частица, последняя реальность. Но с конца XIX века начинается череда открытий. Сначала обнаруживается, что атом состоит из ядра и электронов, потом – что ядро состоит из протонов и нейтрино, а они, в свою очередь, из кварков. Раздаются робкие голоса, что уж кварки-то точно неделимы, но после фиаско с атомом всерьёз на этом никто не настаивает.

А вот у объективных идеалистов, то есть у верующих людей, ответ есть: они убеждены, что основой существования вселенной является Бог, сотворивший мир из ничего. Атеист, конечно, не согласится. Скажет: да, мы не знаем, что такое материя и сознание, но однажды наука даст ответ. Не даст, это уже сейчас ясно. Тенденция очевидна – чем больше учёный узнаёт о мире, тем меньше у него понимания, что мир собой представляет. Вот почему многие учёные пришли к Богу. Они поняли, что ответы на главные вопросы лежат за пределами науки –в Священном Писании, и ответы удивительно точные и глубокие.

У меня до сих пор не было ни одного повода не согласиться со Священным Писанием – всё, о чём в нём говорится, совпадает с моими представлениями учёного. Я не вижу противоречий между тем, что говорят Христос с апостолами, и тем, что мы узнаём в процессе научного познания. Осмысливаешь разные варианты ответов, и в конце концов самым убедительным оказывается тот, что соответствует Писанию. Мне могут возразить, что я подгоняю ответы под христианские. Но в своё время я был честным коммунистом и нередко испытывал чувство раздвоения, когда пытался что-то объяснить курсантам или слушателям. Сейчас идёт ли речь о медицине, биохимии, необходимости объяснить, что такое норма, а что патология, причинность и так далее, – везде я нахожу прекрасные выходы в области веры, говорю не по долгу, а по зову души, интеллекта.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска