Когда спросил её о себе, ответила не задумываясь: «Русская. Православная». Часы в комнате начинают отбивать время: «Бом-бом-бом».

– Они вам ночью спать не мешают? – интересуюсь.

– Мы не замечаем, – отвечает Ольга Николаевна. – Ночью проснёшься и ждёшь, когда станут бить. Если пять раз, значит, пять утра. Они были куплены дедом в Архангельске в 1892 году. До сих пор ходят и каждые полчаса отбивают время в память о семье Лодкиных.

Ольга Николаевна и Виктор Васильевич с сыном Максимом

«Однофамильцев не бывает»

Ольга Николаевна Федюнина – уроженка посёлка Умба на Терском берегу Кольского полуострова. Слушать её – одно удовольствие. Под бой часов расспрашиваю Ольгу Николаевну.

– Мне 76 лет, – рассказывает она. – Когда умерла моя мама, Лидия Алексеевна, мне достался семейный альбом. Стала я разбирать фотографии и решила, пока ещё что-то помню, подписать их. А в 2012 году начала писать родословную.

Листы родословной разложены повсюду, а разглядеть, что написано на них, у Ольги Николаевны не всегда получается. «Слепая уже стала», – говорит. Задумывается: «Где у меня лупа лежит? Сейчас найду». Неожиданно начинает напевать: «Тир-тир-тир-тир, тир-тир-тир. Куда же лупа-то девалась? Вот что значит старая. Ох, на окне лежит!..»

Началась история её рода вскоре после битвы при Нарве. В 1701-м была объявлена очередная ревизия, во время которой Лодкины Лодкиными ещё не были. Первым из предков, кого удалось найти Ольге Николаевне, оказался Иван. Просто Иван – ни отчества, ни фамилии. С отчеством сына его, Алексея, понятно, а внук обзавёлся уже и фамилией, хотя был не Лодкин, а Лодошников.

Первым же Лодкиным стал в 1834 году Михайло Ефимович, служивший дьячком. Правда, в фамилию его время от времени вкрадывалась ошибка – писали её как Лоткин. Но дети – Михайло, Егор, Василий, Онисья и Татьяна – стали Лодкиными уже окончательно.

Исход в Умбу

– Расскажите о себе, как вы оказались в Умбе?

– Хорошо, только я издалека начну. 15 февраля 1891 года состоялось венчание бабушки с дедушкой в деревне Скарлатной под Вельском. А детей их звали: Александр, Иван, Павел, Афанасий, Николай, Алексей, Георгий, Григорий. Обзавелись большим двухэтажным домом, где, помимо моего отца, Николая, росли семь его братьев и сестра. Дед, Алексей Егорович Лодкин, был кузнецом и учил этому детей, в том числе моего отца. Так как на мальчиков в то время давали земельный надел, на девятерых сыновей он получил большой участок земли. Работы хватало на всех.

Во время Гражданской войны старшие братья, Александр и Иван, воевали. Где Александр – не знаю, а Иван – в РККА, в конной дивизии Гая. Спустя какое-то время семью раскулачили, забрав дом. Дед к тому времени уже умер, а отцу, который первым уехал в Умбу, пришло письмо с известием, что бабушку с младшими детьми выгнали из дома. Старший брат, Александр, поехал в Скарлатную разбираться, за что с ними так поступили, но его там убили.

Тогда поехал мой отец. Правды, видать, не сыскал, но привёз мать с младшими братьями, Григорием и Георгием, и Александрой, тётей Шурой. Она поступила с помощью отца в медучилище – отец обувал и одевал её. Когда началась война, пошла медсестрой на войну, куда-то под Мурманск. Вышла замуж и уехала с мужем в Киев, где я бывала у них в гостях. С собой отец привёз из Скарлатной кое-какое имущество, в том числе часы с гирями, купленные дедом. Это те, что сейчас время отбивают.

Лесозавод здесь, в Умбе, построил в 1898 году капиталист Беляев. На Терском берегу была очень плотная древесина – её вывозили только за границу. Братья отца на лесозавод сами приехали вслед за матерью, а потом привезли жён с детьми. Жили поначалу, как и отец, в бараках, спали на двухъярусных койках. Когда отец стал кузнецом-стахановцем, выполняя две нормы, директор выделил ему отдельную комнату в доме с общей кухней. Там выросли все его семеро детей, включая меня.

Перед войной отец за стахановскую работу получил путёвку под Ленинград. Тут началась война. Он – в военкомат, но его отправили по месту жительства. До железнодорожной станции Кандалакша ехал на крыше вагона. Дальше добираться надо было морем, и капитан спрятал его на барже, закопав в трюме с углём, так что дышать приходилось через соломинку. Иначе было не добраться. Приехал домой, умылся и снова пошёл в военкомат. А навстречу директор лесозавода: «Лодкин! Ты, что ли! У меня всех забрали, работать некому». И на фронт отца не отпустил, хотя у нас всё время ждали нападения, готовились сражаться, так что были у отца не только трудовые награды, но и медаль «За оборону советского Заполярья».

Мама рассказывала, что здоровье своё он надорвал, когда пришлось нырять в море в ноябре. Якоря тогда зацепились за портовые сооружения – а это подсудное дело. И он нырял, отпиливал их, после этого и начал болеть, стал инвалидом, а в 1961-м умер. Мне тогда было десять лет. После смерти отца нас поднимала мама. Всех нас выучила, дала образование.

Мама

– Ваша мама была верующей?

– Конечно. Мне на память о ней осталась небольшая иконка.

– И кто на ней?

– Кто? – задумчиво произносит Ольга Николаевна. – Она почерневшая вся. Видите, мы не больно церковные люди… Что же там такое написано? Сейчас прочту: «Преподобный Зосима». А второй кто?

– Савватий Соловецкий.

– Да, Савватий, а сверху Боженька. Эта иконка была с мамой, когда её забрали на лесоповал из родной деревни. Случилось это в 1929-м, когда маме не было и семнадцати. Сбежать оттуда ей помог мужчина, отправив со своей дочерью пешком в Архангельск, а на дорогу дал по буханке хлеба и валенки. Шли ночами, а днём прятались. Путь был неблизкий, но дорогу мама знала хорошо, как и людей, у которых можно остановиться. Сейчас скажу, откуда знала.

Самым верующим среди всей моей родни был мой дед с маминой стороны – Алексей Степанович Худяков. Он жил в соседней со Скарлатной деревне, Лукинской. В пятнадцать лет он тяжело заболел. Тогда мать положила его под образа и стала молиться Богу, дав обет, что если мальчик выживет, то отслужит пять лет на Соловецких островах. Он выжил, по Северной Двине спустился до Белого моря и пять лет был трудником на Соловках. Там его научили и дома строить, и сапоги чинить, и шить любую кожаную обувь, и мебель делать – так он стал краснодеревщиком.

Родители Ольги Николаевны: Николай Алексеевич и Лидия Алексеевна

Когда вернулся, то женился на Анастасии Ефимовне Дуловой, была она из зажиточной семьи. Брат у неё имел двухэтажный дом в центре Архангельска, на улице Поморской, имел свой корабль, на котором возил продукты в Норвегию. Когда дед увёз бабушку в деревню, то урожай – рожь, ячмень – они спускали в Архангельск, и брат бабушки вёз его за границу. Летом ходили на карбасе, зимой – на лошадях. Отец брал мою маму с собой, поэтому она и знала дорогу до Архангельска.

Как пришло время, корабль у Дуловых забрали, дом тоже. В него в годы войны попала бомба, и это место потом пустовало. Оно напротив универмага, там скверик разбили. Я видела его, когда училась с 1964 по 1968 год.

Ещё знаю, что, когда пришло время выдавать маму замуж, дед со старшим братом маминым, Алексеем, поехали на реку Печору, чтобы заработать деньги на свадьбу. Помолвились они с отцом в Черевково, а потом разбросала их судьба: отца забрали в армию, маму – на лесоповал. Когда они с подружкой добрались после побега до Архангельска, Дуловы помогли им без документов устроиться посудомойками на пароход. Потом мама нашла в Мурманске старшую сестру, Глафиру, и та устроила её в рыбный порт шкерить треску. Там мама проработала год, пока отец не вернулся из армии и не взял её с собой в Умбу.

К отцовской родне в Умбе присоединилась и мамина, которую тоже раскулачили: отняли скотину, имущество, забрали дом крашеный, большой, где сделали сельсовет. Пришлось бежать, пока дело совсем плохо не повернулось. С собой дед забрал сундук, полный икон и церковных книг. После войны тётя Граня переехала из Мурманска, где у неё разбомбили дом, к сыну, получившему квартиру в Вильнюсе. Отца – моего деда, Алексея Степановича Худякова, трудничавшего на Соловках, – позвали с собой. Он согласился, заветный сундук с собой забрал. Я на этом сундуке маленькой ночевала, когда мы приезжали в гости в Литву, но внутрь не заглядывала. А куда после смерти деда пропали иконы и церковные книги, того не знаю. Помню только, что мама горевала, что ничего в память об отце не осталось.

Мама моя, Лидия Алексеевна, успела понянчиться с внуками – моими сыновьями и дочкой, а похоронили мы её в 1986-м. И стала она мне сниться. Звала меня, махала рукой. Ей вроде и не было плохо, даже показывала мне райские сады, но что-то было не так. Поехали мы с мужем на кладбище, а там, оказывается, когда растаял снег весной, на могиле образовалась дыра. Привезли песочку, засыпали, холмик поправили, но мама всё равно продолжала сниться. Пока батюшка не дал мне земельки с могилы священномученика Петра Черевковского, когда я была в Черевково. Он велел её высыпать на маминой могиле в виде креста – я так и сделала. И с тех пор мама сниться перестала.

У самого Белого моря

– Расскажите про Умбу. Какой она была в вашем детстве?

– Это южная сторона Кольского полуострова. Много леса, так что ходим за грибами, собираем подосиновики и подберёзовики, грузди, желтухи. За морошкой ходим, за черникой, за брусникой. Вся наша семья чернику собирала, сдавали – на эти деньги, глядишь, и костюмы спортивные купишь.

Помню, как ловили мы в море рыбку мелкую, колюху с острыми шипами на спинке. А ловили её сачками или на крючки. Пять лет мне было, когда уже сидела на бонах и рыбачила. Приносили домой колюху вёдрами – еле дотащишь, бывало. Варили в кастрюле, а что-то курочкам отдавали. Семечек у нас в детстве не было, и мы икру колюхи сушили: икра у неё оранжевая – вкусная и крупная. На качелях качаемся и кастрюлю икры съедаем вместо семечек. Однажды, когда мне было одиннадцать лет, дали мне путёвку в лагерь «Артек», где на стол подавали свежие помидоры и огурцы. Невидаль такая! Солёные-то огурцы едали, а свежие – редко, только когда ездили в гости к родным.

Мне было двенадцать, когда меня посадили на пароход и отправили в Архангельск к родственнице, у которой родился ребёнок и некому было с ним нянчиться. На следующий год снова ездила помогать, а потом уже отправилась поступать в техникум.

– Другого способа попасть в Архангельск, кроме как на пароходе, не было?

– Мне нравилось – лучше, чем на поезде. В каюте постели шире и с бортиком. А на поезде – чух! – и свалился: раньше-то упорчиков не было, как сейчас на вторых полках. Ставили внизу сумки, клали всё, что могли, чтобы не расшибиться, если упадёшь.

Пароходы в Архангельск ходили раз в неделю. Приходили из Кандалакши, потом вставали на якорь напротив сёл – люди подплывали на лодках и поднимались по трапу. Было одно трудное место в пути: это когда приближались к месту, где Северная Двина в Белое море впадает – там очень быстрое течение, сильные прилив и отлив. По радио объявляли: «Товарищи пассажиры, идите по своим местам, ложитесь отдыхать, сейчас будет сильная качка».

Так вот, в четырнадцать лет я отправилась поступать в техникум. Конкурс был десять человек на место, но поступила, отучилась. Получила направление в Сибирь, но оказалось, что специалист с моей квалификацией нужен и в Умбе. И я вернулась домой.

Вышла замуж… Муж мой, Виктор Васильевич, родом из-под Рыбинска. Когда стали там строить водохранилище в начале 30-х годов, то жителей выслали. У нас с ним родились четыре сыночка и лапочка-дочка. Алексей, старший, был водителем. Царствие Небесное – погиб. Николай окончил два института, он инженер-строитель и юрист-финансист, работает в Архангельске. Павел – майор-ракетчик, живёт в Печоре. А муж всё мечтал о дочке. Мне было боязно, но и огорчать не хотелось, и стала я просить у Бога, чтобы девочка родилась, подумала: «Воспитаем, выдюжим». Семь лет просила у Бога дочку, а потом врачи говорят, что будет двойня. Мама просит: «Будет мальчик, назовёшь Максимом». «Да я во сне двух девочек видела, – отвечаю. – Одна будет Лидочка, в честь тебя, вторая – Танечка, в честь второй своей бабушки». Но вторым на свет появился мальчишка…

Лодкины – участники Великой Отечественной

Лида сейчас фармацевт, живёт в Питере, а Максим отучился в институте связи, но связисты стали не нужны, и начал он плавать по морям-океанам: и в Панаме был, и на Шпицбергене. Одно время крабов ловил. А сейчас служит в воинской части, занимается чем-то секретным, приезжает на выходные. А внуков у нас девять.

Работала я на Терском узле инженером связи. Дежурили на АТС, там постоянно ломалась декадно-шаговая станция немецкого производства, хорошая, но уж очень старая, а приборчиков в ней около тысячи. Проверяли, какой начинает неправильно передавать, ремонтировали. Очень люблю свою профессию и верна ей была – проработала 43 года.

Однажды, помню, случился пожар: на ЛЭП оборвался провод, упал наш кабель, который сто двадцать километров ползёт через горы из Кандалакши, и загорелась наша АТС. Звонит Галя – она была на смене: «А что тут за огонёк бежит?» «Галя, – говорю, – чтобы там твоего духу не было! Там высокое напряжение». «Ой, – удивляется, – шторы вспыхнули». «Беги!» – кричу. И сама бежать к ней. Раза три падала, пурга была. Прибегаю: стоит Галя, живёхонька, в халатике. «Как я замёрзла!» – жалуется. «Галя, главное, что ты жива». АТС была на втором этаже, на первом – почта. Мы бегом туда, все письма и посылки успели вытащить. Это было 14 марта 91-го, у нас была ещё зима.

– А рыбачите по-прежнему?

– И сейчас рыбачим, на лодочке выезжаем. Поначалу на вёслах ходили, как поженились. Гребём на две пары вёсел, а море у нас не такое, чтобы песочек, – заливы между скалами. Находим отмель, которая называется карга, там много водорослей, и в этом месте мы ловили трещочку с удовольствием. Мы её называем не треской, а трещочкой – потому что маленькая и мягкая.

В 1975 году купили с мужем катер «Прогресс» – с мотором, с кабиной, как в машине, четыре кресла. Муж за рулём, старшие сыновья у мотора, а у меня на коленях – двойняшки: на правом дочка Лидочка, на левом всегда сыночек Максим. Они как лежали в животе, так и потом всегда держались. Километров за пять от берега якорь спускали и ловили или на ракушку, или на морского червя, который живёт в песке на отмелях. На ракушку камбалки ловились, а на селёдку сеточки ставили в июне, когда стаи селёдки приходят к нам со стороны Кеми и Кандалакши. Беломорская селёдочка крупненькая, жарим её – объедение. Всей семьёй на рыбалку ездили, даже когда дети были совсем маленькими, и однажды попали в шторм. Муж выруливал среди волн, а все дети с нами… Лучше не вспоминать – страшно.

Большие киты к нам заплывают редко. Муж видел, я нет. А белухи сколько угодно. Мы рыбачим, и они рыбачат, за селёдкой гоняются. Выныривают из воды, когда парами, а когда и по три-четыре зараз, большие, каждая длиной в несколько метров.

Зимой ходили на подлёдный лов на озеро, и тоже всей семьёй. Ловили там окуня, плотву, сижков, щук, хариусов. У мужа снегоход «Буран» – садились в кережу, в сани, и ехали. А старшие дети на лыжах, привязавшись верёвкой. У нас дети с двух лет на лыжах умели ходить, а супруг каждый год в Мурманске на Празднике Севера марафон бегал. Мальчишки окончили спортивную школу, участвовали в лыжных соревнованиях.

В 2020 году у нас была золотая свадьба. Муж работал в связи монтёром, и мы с ним вместе на лыжах ходили – всегда были общие интересы. Сейчас я родословной занимаюсь, а он любит мастерить корзинки, ложки, старинные парусники.

Все Лодкины – родня

– Наш отец, – продолжает Ольга Николаевна, – говорил: «Если слышите где фамилию Лодкины, это наша родня. Начнёшь разбирать – все свои, однофамильцев не бывает». Поэтому и родословную составляешь, и родню находишь. Получилось 96 листов, и все родня.

– А началось всё как?

– В 2008 году мы поехали с мужем в санаторий «Солониха» в Архангельской области. Он находится в Красноборске, это рядом с Черевково. Сначала супруг один ездил, а когда я руку сломала и она покоя не давала, отправились мы вдвоём. Один день в минеральной ванне лежишь, другой – в грязи. Подлечили хорошо, и стала я спать спокойно. Хороший санаторий, всем советую. А перед отъездом решила я поискать в Черевково родственников.

В телефонном справочнике было указано пять семей Лодкиных, но найти никого не смогли. Приехали в церковь. Их там две: одна большая, ветхая – Троицы Живоначальной, в ней не служат, а другая маленькая, новой постройки. Тут местный житель Сергей, который нас возил, вспомнил: «Моя мама дружит с одной женщиной, Юлией, которая в девичестве была Лодкиной». Позвонил он ей, сказал, что двое гостей из Мурманской области разыскивают Лодкиных: «А мне помнится, вы Лодкина?» «Да», – отвечает Юлия. Едем к ней. Говорю Юлии: «Так хотелось найти Лодкиных. Не может такого быть, чтобы в Черевково их совсем не осталось». Так мы познакомились. Поразила метровая икона на кухне, оказалось – родовой образ Лодкиных.

Стали мы друг другу рассказывать про свою родню, но совпадений найти не могли. Однако у сестры Юлии, Августы, есть два сына, которые стали монахами. Один из них – отец Варсонофий (Чугунов) из Антониево-Сийского монастыря. Оказалось, что он тоже разыскивает Лодкиных по архивам, а материалы все хранит у ещё одной нашей сестры – Ольги. Попросила я Ольгу Леонидовну: «Снимите копии, пожалуйста, пошлите мне по адресу. Я хоть разузнаю, точно мы с вами родня или нет».

Как я ждала письма этого – от Ольги из Нарьян-Мара! Когда пришло – разворачиваю, а руки трясутся. Волнуюсь, есть ли там про деда моего, Алексея, и бабушку, Екатерину Ивановну? Начинаю быстро читать архивные справки: одна, другая, всё ещё моего нет… А потом – ой! – нахожу: «Бракосочетание 15 февраля 1891-го года, рядового деревни Скарлатной – Алексея Егоровича Лодкина 23 лет, первым браком с крестьянской дочерью деревни Лукинской, сего прихода, девицей Екатериной Ивановной Елохиной 16 лет. Поручитель по жениху – крестьянин деревни Скарлатной Стефан Лодкин».

Стефан – это старший брат нашего деда Алексея, прадед отца Варсонофия. Вторым был Николай, третьим – Иван, мой дед Алексей четвёртый, а пятого звали Александром, он уехал в начале ХХ века в Америку. Его внук, Владислав Александрович Лодкин, связался в 97-м году из Бостона с моим младшим братом, Александром, который работал в Гатчине…

День и ночь сидела я над бумагами, которые нашёл игумен Варсонофий, а прислала мне Ольга – его тётя. Подремлю два часа и дальше читаю. И пошла моя родословная!

А с Варсонофием мы познакомились так. Ольга Леонидовна позвонила, сказала: «Мы, все Лодкины, собираемся летом в деревне». И объясняет, как добраться на автобусе. Ну как же я не поеду?! И отправилась в гости, проехав через всю Архангельскую губернию. Снимок, где нас всех вместе с отцом Варсонофием сфотографировали, на стене у меня висит.

После Варсонофий у нас в Умбе побывал. Храм в посёлке недавно появился – переделали из детского сада, в который я водила всех своих пятерых детей. Но есть в ста километрах от нас, в 18 километрах от моря, старинное северное село Варзуга. Вар-зу-га, по имени реки, которое впадает в море, и в ней много церквей. Туда мы Варсонофия и повезли, ему там очень понравилось.

* * *

Попытался я разузнать: верно ли, что других Лодкиных, кроме черевковских, нет на свете? Узнал в Интернете, что «люди с фамилией Лодкин плохо переносят одиночество». Это, конечно, выдумка, как и утверждение, что так называли спасённых в море детей. Несколько десятков Лодкиных нашёл в списках погибших и пропавших без вести в Великую Отечественную, а также в списках награждённых. Не очень много – фамилия действительно редкая. Тех, кто определённо были родственниками Ольги Николаевны, более десяти.

Вспоминаю её рассказы о них, сверяясь с записями: «Дядя Ваня воевал в партизанском отряде “Большевик”. До этого был кузнецом в бригаде молотобойцев. Оба его сына воевали. Алексей в школе был комсоргом и на фронт ушёл добровольцем».

Лейтенант Алексей Иванович Лодкин – двоюродный брат Ольги Николаевны

Алексей – её двоюродный брат, лейтенант Алексей Лодкин, командир сапёрного батальона, умерший от ран в Белоруссии в мае 44-го. Незадолго до гибели написал родным: «Не беспокойтесь и ждите – скоро приеду к Вам. Ищите только невесту». Вместо сына пришло письмо: «Ваш сын был тяжело ранен, и в трудных боевых условиях его вынесли с поля боя, врачи-фронтовики прилагали все усилия для спасения его, но раны были тяжёлые…»

Павел Алексеевич – дядя Ольги Николаевны. Награждён медалью «За оборону Ленинграда». Под Ленинградом и похоронили. Афанасий, четвёртый из дядьев, умер от ран в Карелии, в Медвежьегорске.

– Георгий и Григорий пропали без вести, – перечисляет Ольга Николаевна. – Мать, Екатерина Ивановна, так и не дождалась никаких сведений о них, умерла в 1946-м.

А через десять лет оказалось, что оба прошли через немецкие концлагеря, а потом отсидели в советских. Григорий потом строил Северодвинск.

– Хорошо умел шить, – рассказывает моя собеседница. – Моему брату дядя Гриша костюм к свадьбе справил в 1965 году. Владислава больше нет, а с детьми его созванивалась раньше, они живут на Западной Украине. Отец – русский, мать – Русакова, а они кто? Говорю: «Не говорите мне про майдан, Лодкины бандеровцев били». Реакция негативная…

Так бывает, когда забывают предков.

– А могилу деда Алексея я пыталась найти, – заканчивает Ольга Николаевна своё повествование. – Нет ни даты смерти, ничего, знаю только, что умер в деревне Лукинской. Но когда в 60-е годы шла борьба с церквами, комсомолец один, а может, он и не один был, разворотил часовню и кладбище. С сыном Колей мы пошли туда, нашли поваленные кресты, и больше ничего.

На 9 Мая она сподвигает своих нести портреты в шествии «Бессмертного полка». Их десять. Дядя, Иван Алексеевич, с сыновьями – Алексеем и Николаем. Другие дядья: Павел Алексеевич, Афанасий Алексеевич, Николай Алексеевич (отец), Алексей Алексеевич, Григорий Алексеевич, Георгий Алексеевич.Тётя Александра Алексеевна.

…В окне её квартиры виднеется Белое море. В него впадает Северная Двина, протекающая недалеко от Черевково. Оба места связаны рекой, морем, памятью. Бьют часы, а Ольга Николаевна что-то напевает, перебирая листы родословной и старые фотографии. Обычная история для Русского Севера, который, как ни лопатил его минувший век, продолжает держаться за прошлое. И есть в этом что-то древнее, евангельское: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова…» И так от Адама.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска