Монах ВАРЛААМ (Карабашев)

Отец Варлаам

Отец N

Он стоял в коридоре, прижавшись к дверному косяку у входных дверей, в каком-то пальтишке, мятых брючках, стоптанных теннисных башмаках, со смиренным лицом. Вбегая в наш келейный корпус, я чуть не сбил его с ног, тот безропотно стерпел.

– Ой, простите, вы что тут делаете?

– По благословению владыки вот к вам.

– Что ж в таком случае не проходите?

– Я не сме-е-ю-у… – растягивая последнее слово, тоскливым голосом выговорил тот.

Оказалось, он от волнения забыл, куда ему нужно, и я провёл его в общую келью для послушников. Он бочком, покорно и с готовностью туда прошёл, ничего про себя не рассказывая. Так ведут себя люди, впервые попавшие в монастырь и до этого представлявшие себе монашеский образ жизни в ретроспективе некой скорбной экзальтации.

Это был белый священник в запрете, и он быстро пришёл в себя. Теперь его уже нет, и не следует называть его имени, как не имеет смысла рассказывать, как он жил в монастыре. Просто монашество он принял против воли, в силу сложившихся обстоятельств, по благословению владыки, соответственно самого монашества вполне не желая. Но чтобы принять хотя бы просто образ монашеской жизни, уже нужно любить само монашество, и одно это подвигает человека к кардинальному изменению.

В подобных этому случаях, как правило, пытаются, наоборот, изменить окружающее и окружающих, самому же остаться неизменным. И неизменно же в таких случаях оправдание: священство самодостаточно и нечего обращать внимание на этих ненормальных монахов. Подобная позиция на деле выстраивает стену непонимания между таким отцом и братией обители. Ещё в начале прошлого (двадцатого) века отец Феодосий, последний игумен Оптинского скита, говорил по похожему поводу, что нет для мужского монастыря ничего страшнее женщин и белого священника в запрете.

Ради справедливости надо сказать, что наш был ещё ничего. К тому же всегда необходимо помнить слова одного философа: «Каждый человек меня в чём-то превосходит, и в этом смысле мне есть чему у него научиться» (Ральф Эмерсон). Это очень верно, соответственно и нам от каждого хотелось что-то узнать. А потом, сам по себе он был человеком интересным, просто мы не относились к нему как к монаху, что не особенно мешало в общении. Да и сам он не давил на это, всё понимая. Я очень благодарен отцу N, так будем называть его, – через него Господь мне даровал два полезных урока.

Ему быстро вернули крест и поставили служить в череде с нашими иеромонахами. У меня тогда был период перед постригом, время духовно непростое. Раз в какой-то праздник храм был битком забит прихожанами, и я оказался прижатым почти вплотную к исповедальному аналою, вырваться было нереально, а там хорошо слышны были некоторые громко сказанные священником фразы. Исповедовал тогда отец N. Все силы были направлены на то, чтобы отключить слух (это на службе-то!). Но всё равно доносилась одна фраза, неизменно произносимая им после разрешительной молитвы: «Будь тем, кто ты есть!»

Громко и торжественно говорил он каждому. Шёл 2000-й год, и тогда в храме кого только не было: то скромная девица с заплаканными глазами, то лысый, в наколках здоровяк в малиновом пиджаке – одна рука в бок, другая даже на исповеди чуть в сторону и с растопыренными пальцами, неизменно большим и мизинцем, то раскрашенная, в короткой юбке и вольная даже в позе дамочка, то, очевидно, работник внутренних органов с бегающим, подозревающим всех взглядом, а то просто усталый путник или калека – один за другим все они подходили к аналою. И каждому после тихой разрешительной молитвы чётко и в голос говорилось: «Будь тем, кто ты есть!»

У меня, как у новоначального, конечно же, началась, как говорят в монастырях, «брань на этого батька». Все силы прилагая, чтобы вернуть ум к молитве и отключиться от доносившихся слов, я, казалось, только усиливал эту брань. Может, и смог бы я через время уж как-то отодвинуться в сторону, но теперь ноги не двигались: хотелось ещё и ещё раз убедиться в слышимом. Было решительно непонятно: как можно таким разным людям говорить одно и то же? это что вообще такое?!

О причастии в таком состоянии (ну, конечно же, «по вине отца N») не могло быть и речи. Буквально чудом мне удалось достоять до конца службы и дождаться этого отца.

– Прости, отец, но у меня сильная брань: я не пойму, что ты делаешь?!

На что тот спокойно, не поворачивая головы и чуть с презрением, ответил:

– Да тебе и не надо понимать, иди к духовнику и борись со своей, как вы тут выражаетесь, «бранью»… А ты о чём вообще?

– Как вы можете давать противоположно разным людям одно и то же наставление?

– Какое ещё наставление?

Я сказал какое, на что тот улыбнулся и уже спокойно дал наставление мне:

– Ну, во-первых, подальше надо держаться от исповедального аналоя – с таким-то устроением. А во-вторых, ты слышал только первую часть этой фразы, остальное я говорил им тише, почти на ухо: я обращался как бы к самой их душе, чтобы они вдруг вспомнили, зачем они в мире. Я говорил: «Будь тем, кто ты есть – образом и подобием Божиим». Говорю то же и тебе!

Сказано это было так же чётко, как он говорил на исповеди, и сразу глубоко проникло в моё сознание. Я молча «уплыл» в сторону, иначе не выразиться, и долго ещё ходил под впечатлением. Сразу и многое тогда выправил в моей голове Господь этими словами. С тех пор всегда стараюсь рассуждать о людях именно с этой, по-настоящему истинной, позиции.

Другой урок, данный нам Господом через этого священника, был уже скорбным. Иногда, особенно по воскресным дням, мы засиживались в трапезной за чаем и отец N, тогда уже принявший монашеский постриг, часто находил способ сказать одно и то же: «Как хорошо, что я в монастыре, вокруг меня пять священников и мне нечего бояться. Ничего так не боюсь, как смерти без покаяния. Какой бы ни был священник, пусть пьяница или любой другой грешник, лишь бы перед смертью накинул на меня епитрахиль и прочёл молитву.

В миру с этим могут быть трудности, а тут только в стену стукни – и отцы сразу здесь, уж без покаяния помереть точно не дадут, а то и причастить успеют. Дары вон, в двух шагах».

В самом деле, в братском корпусе у него через стенку с обеих сторон и напротив жили иеромонахи, да и храм был рядышком. Однако говорил он об этом часто, во всяком случае при мне, словно исполняя некий личный ритуал. Вначале думалось, он нас чему-то наставляет, но это повторялось месяц за месяцем и выглядело как странная прихоть либо чудачество (что, надо сказать, тоже не редкость). А между тем наставлял нас Господь.

Наконец однажды с отцом N случилось некое обычное в те времена искушение, и он несколько дней не служил, время от времени гуляя по монастырю либо в окрестностях. И одним вечером пошёл на хутор недалеко от обители; там жил человек по имени Иван вместе с матерью-старушкой – они были людьми беззлобными, любили отца N, да и тот к ним хорошо относился. Он засиделся допоздна, там ему стало плохо, там же он скоропостижно, совершенно неожиданно для всех и умер. Совсем рядом от монастыря, умер без исповеди, без причастия.

Мы с игуменом первые побежали туда и облачали его. Мной тогда овладел ужас от такого прямого указания на близость к нам смерти, что никогда мы не можем рассчитывать ни на какие отсрочки. Было страшно, и в голове стучали слова пророка: «Сегодня последний день, сегодня день спасения». Он был первый на старом монастырском кладбище из братии нашей обители с момента её возрождения. Упокой, Господи, его душу.

Вот поди разберись

– Алё, алё, батюшка! Это Сергий, помните? Я был у вас трудником в начале 2000-х, ещё в Важеозерском монастыре.

– Да ты представляешь, сколько за эти двадцать лет было трудников с таким именем? Конечно, не помню, и потом я много лет уже в другом монастыре, объяснись внятно.

– Ну, я ещё был после Афгана судим, потом был трудником. И там, в Карелии, у вас в монастыре со мной было искушение – меня тогда посадили, помните?

– А! Это тот, который нас обворовал и чуть нашего дьякона не угробил?

– Да-да, батюшка, это я… – радостно откликнулись на другом конце «провода».

Да, я помнил его, и помнил очень хорошо. После афганской войны он, как и многие из прошедших её, попал в какую-то передрягу и оказался за решёткой. К нам он пришёл после отсидки с полутора годами условного. Вполне искренне каялся в своих преступлениях, жалел о том, что его лишили военных наград, не хотел возвращаться в мир, в монастырь пришёл как в убежище. Таких было много тогда, и многие в результате обрели покой и достигли чина монашеского. Была надежда на это и у него. Я тогда был келарем монастыря, а значит, трудники были на моём попечении. Определили его вначале на кухню, там можно быстрее присмотреться к человеку.

Шло время, он привык к жизни в обители, однако именно к монашеству стремления пока не проявлял. Но этими вопросами ведал наш духовник, игумен Иларион, наместник, и кто-то, бывший тогда благочинным, а там порядочно сменилось благочинных. Мне же было достаточно того, что Сергий был послушным и честным. Кроме всего этого, показательно было для меня, что он после колонии усиленного режима этим не бравировал и в монастыре, что называется, блатных песен не пел.

Тем не менее в один из дней я «учуял» в нём нечестность – тогда я интуитивно чувствовал любую ложь. При этом Сергий стал активно входить в доверие к наместнику и благочинному, да и к другой старшей братии. Кроме того что я был келарем, исполняющим обязанности эконома, пёк просфоры и был на клиросе, меня уже с год как назначили также комендантом монастыря. Было непонятно, как всё это нести, однако послушание есть послушание, и мне теперь следовало обходить все монастырские корпуса и бараки трудников в посёлке, благодаря чему я был в курсе всех событий.

А наш Сергий тем временем завёл тайную дружбу с местной пухленькой рыжеволосой девицей. И ещё появился компьютер – как раз нам пожертвовали его. Вещь по тем временам дорогущая и очень престижная. Сразу же выяснилось, что Сергий умеет с ним обращаться – и его определили в компьютерную комнату, которая находилась в корпусе, где проживали наместник, благочинный, дьякон и где находилась парадная гостевая с камином. Соответственно, ключи от этого корпуса были вручены и компьютерщику.

Как комендант, иду к наместнику и объясняю, что не могу доверять этому человеку и ключи от корпуса ему вручать нельзя.

– Отец, опять ты со своими подозрениями… Говори с благочинным!

Хотел я напомнить, что было уже такое: приняли «мутного» трудника, а он пожертвования своровал. Причём приличную сумму, которую пожертвовали на купола и кресты для храма. Тогда вся обитель и жила, и строилась во многом на деньги, которые добывал в Москве отец наместник. Он был молод, не так давно рукоположён, попал в аварию и оказался инвалидом, но монашества не оставлял, служил даже на костылях, когда не мог – его поддерживали. В общем, был подвижником. Кроме того, имел хорошие связи в коммерческих кругах, благодаря чему обеспечивал обитель и скит поднимал за озером.

Ради этого ему приходилось каждые пару-тройку месяцев выезжать в Первопрестольную, навещать своих богатых друзей, рассказывать им, что построил, и снова просить пожертвования. На самом деле это – самое трудное и неприятное в монашестве дело. Приезжал он очень замученный, однако просил-то не для себя, и нам всем было жалко его. И вот эти деньги тот трудник «увёл». Потом он «всплыл» в Краснодаре, там честно заработал десять лет строгого, поскольку и ранее был судим, да ещё находился в розыске по Краснодарскому краю.

* * *

Здесь я сделаю небольшое отступление. Часто кражи в монастырях совершаются людьми после того, когда они узнают, что монахам нельзя судиться. По крайней неразумности такие люди считают, что благодаря этому останутся безнаказанными. Это дьявольская ловушка. Судиться монахам нельзя по единственной причине: мы отдали себя в руки Божии, а подавая в суд, как бы ставим под сомнение действенность суда Божия, который, поверьте, неотвратим и неумолим. Как раз самое страшное для такого человека, когда его грех оставляется на суд Божий. Однако и здесь искреннее покаяние может что-то изменить – но только настоящее, истинное покаяние.

Был случай, когда уже после кражи я остановил одного трудника, прижал его в углу и как-то убедил вернуть что можно – это был комбикорм на ферме, в моём хозяйстве почти весь запас на зиму. Для нас это была бы катастрофа: монастырь жил бедно, сейчас так давно не живут. И Господь тогда дал мне такие слова, что этот человек понял меня. Но большую часть он уже продал, оставшегося хватало лишь на пару недель. Но всё же он вернул. Просил прощения совершенно искренне:

– Прости, отец, веди в милицию!

Тут и игумену не скажешь – потеря стратегическая, на серьёзную сумму, а наместником, то есть главой монастыря, был временно один иеромонах, и было неясно, как он отреагирует: заявит – и позора не оберёшься. С другой стороны, того, что этот трудник вернул, хватало на время, за которое можно было найти какой-то корм. И он реально каялся. Трудное было положение.

– Так, держи свой паспорт и уходи прямо сейчас, пусть Бог будет судьёй.

Он уехал и на станции в Олонце с кем-то поругался. Его отвели в отделение, там у него случился нервный срыв: он в горячке оскорбил как мог (а он мог) всех в отделении, устроил там свалку. В конечном итоге он «ни за что ни про что» получил три года строгого режима (он был судим раньше за хулиганство), через два с половиной года освободился и приехал, рассказал мне всё и добавил:

– Я нисколько не жалел, не пытался оправдаться, не апеллировал к суду – просто сразу понял, что это мне за кражу в монастыре. Хотел там и про это рассказать, но побоялся вас, отец, подвести. И все думают, что я ни за что такой срок схлопотал, а мне-то за дело Господь послал. И спокойно отсидел, очень много передумал всего, как-то пересмотрел всё, сейчас устроился на работу, вот приехал поблагодарить да помолиться. Деньги я верну, отец, обязательно.

– Ну было бы, вообще-то, справедливо, но возвращай по возможности, можешь понемногу и только честно заработанные. Никому не говори, просто тайком клади их в церковную банку. Хорошо?

Он в самом деле пожил с неделю, помолился, потом ещё приезжал несколько раз – и я уверен, что вернул деньги с избытком.

* * *

Но вернёмся к нашей истории. Иду я к благочинному, выкладываю свои сомнения и слышу знакомое:

– Отец, нельзя осуждать людей интуитивно, пойми, лучше я не поверю твоей интуиции, чем впаду в осуждение этого брата. Его уже благословили, так что сними с себя эту заботу.

– Но комендант же я и это моя ответственность!

– Да, комендант ты, а вот благочинный монастыря я – достаточно для понимания?

Для понимания было достаточно. Тем временем Сергий попросился по какой-то компьютерной нужде в Олонец, для чего ему понадобился паспорт, который находился на хранении, как и остальные паспорта трудников, у меня. Мгновенно заработала моя внутренняя «антенна», иду к игумену:

– Батюшка, давайте отправим Сергия из монастыря насовсем, пусть идёт с миром, иначе будет беда: он что-то недоброе задумал здесь, точно! У него же и так условный срок не кончился, любой прокол – и опять за решёткой. Пусть уходит, пока не поздно.

В ответ ожидаемое:

– Ой, Господи, да что же, разве не духовник должен решать такие вопросы? Есть наместник и благочинный, вот пусть и решают.

Сергий уехал, его не было три дня. За это время я навёл справки в деревне и узнал, что та девушка, рыжеволосая, тоже уехала, но в Петрозаводск. По приезде он сказал, что его держали в милиции три дня «ни за что»:

– Остановили, проверка документов, говорят, ты сидел, надо таких проверять, вы же их знаете…

Да, я их знал, но знал и конкретно олонецкую милицию – они к нам приезжали каждые две недели с разными проверками, просто замучили. Тем не менее так они не поступали: это небольшой городок и, чтобы на улице начали проверять документы и ни за что закрывать, выглядело неправдоподобно. Телефон милиции в монастыре был, и отношения с ними были простые. Звоню, начинаю возмущаться, не давая вставить им слово:

– Вы зачем задержали нашего послушника? Ну и что, что он сидел, но сейчас же он у нас, что это такое?

– Да подожди, отец, подожди, какого послушника? Мы никого не задерживали. Если бы задержали, то сразу бы у вас и спросили, ваш он или нет, и отпустили бы. Ну, было же такое сколько раз.

Такой ответ был ожидаем. При этом Сергий заявил, что потерял паспорт в нашем Интерпосёлке, деревне с одной улицей, где нас знают все: здесь, кто только чего не терял, всегда потерянное приносили.

Даже смотреть было скорбно на этого человека. Но было ясно: он не остановится.

– Послушай, Сергий, прошу тебя, одумайся, не губи себя, остановись!

– Вы о чём, отец? Я не понимаю! Если вы так будете со мной, пойду к благочинному, пусть он рассудит.

Буквально через пару дней, в субботу перед всенощной службой (вот любит враг вредить во время службы), вижу: горит свет в компьютерной, при этом все отцы уже на службе и в корпусе никого не должно быть. Захожу и вижу там Сергия. Кожей чувствую – что-то происходит.

– Так, ты что здесь делаешь в это время?! Отдай ключи и уходи. А где отец дьякон?

– Отец, только не говори никому! Понимаешь, они с другом здесь выпили как следует и он отключился.

В принципе, гипотетически такое было возможно. Однако чтобы перед службой – ну, очень сомнительно. Отталкиваю Сергия и стучу в дверь дьякону. В ответ в самом деле какое-то пьяное мычание и храп. Хотя тоже странно, чтобы до такого-то состояния.

– Допустим, но ты-то что здесь делаешь?

– Да мне благочинный благословил тут кое-что доделать в компьютере, и вот нечаянно оказался свидетелем. Не говори, отец, никому, пожалуйста, не подводи дьякона! Я обещал, что никому не скажу, вот только вам доверил.

Он врал, врал напропалую, как человек, застигнутый на месте преступления. Но дьякон-то в самом деле был в невменяемости, и не хотелось его разоблачать, разные бывают искушения.

Иду в храм, в алтаре подхожу к наместнику:

– Отец, мы же говорили, чтобы вечером в вашем корпусе никого не было посторонних?

– Да что ты к нему привязался, это не посторонний, его благочинный благословил. Всё, отец, служба начинается, завтра поговорим с тобой уже серьёзно, ты переходишь всякую меру.

Тогда у нас всенощная начиналась в одиннадцать и заканчивалась около четырёх утра. После службы бегу к окну дьякона и стучу – в ответ то же недовольное мычание. Однако мне было не уснуть, в шестом часу отправляюсь в деревню, к дому, где жил Сергий. Дверь была открыта нараспашку, внутри никого. Иду назад. В монастыре на крыльце корпуса наместника сидит наш дьякон, с лицом зелёного цвета и вытаращенными, глядящими в никуда глазами.

– Отец, что случилось?

– Да не знаю, попил вчера чаю с Сергием, и вдруг стало плохо, не помню, как до кровати дошёл. Только что очнулся, что-то не могу в себя прийти.

Со стуком и тяжёлым сопением выходит наместник, он хромал и весил прилично.

– Есть телефон? Надо срочно в милицию звонить!

– Ты же знаешь, отец, я противник этого, пусть Господь судит, раз мы Ему служим.

И, ничего не слушая, ушёл на службу. Оказалось, что дьякона Сергий опоил снотворным, да так, что чуть не отравил до смерти, затем открыл келью наместника, забрал там все деньги, которых было прилично, и телефон – а тогда телефоны ещё дорого стоили. После чего всё перерыл в келье благочинного, забрал у него какие-то деньги и одежду – благочинный любил, когда выезжал из монастыря, одеваться в мирское, а вещи у него были модные и дорогие. После этого наш герой спокойно упаковал компьютер, что-то там ещё – и был таков.

В милицию заявили, его искали, но результатов никаких, рыжеволосая девушка тоже исчезла. Ну а дальше всё произошло, как очень часто бывает в монастыре. Благочинный, дьякон и с ними ещё один отец, их близкий друг, поехали в Петрозаводск и, выходя из вагона, столкнулись на перроне нос к носу с нашим послушником, и рыжеволосая красавица была рядом. Одет был Сергий с ног до головы в добротную и модную одежду благочинного; последний, кстати, человек с юмором: «Хороший вкус, Сергий!»

Тот бросился бежать, не оценив шутки, его поймали и сдали в милицию. Через пару месяцев его привезли для следственного эксперимента, нас позвали как понятых. У меня были другие дела, но после милицейского эксперимента я всё же подошёл посмотреть на него. Вёл он себя нагло и улыбался. У нас раньше с ним были свои отношения, какие-то разговоры о монашестве и молитве, а теперь он был предателем по отношению ко мне лично. Я высказал ему всё, что думал о нём. Тот повесил голову и попросил у меня прощения, чем удивил даже опера, к которому был пристёгнут наручниками.

Его посадили, с той поры прошло несколько месяцев, как вдруг мне приходит письмо из заключения от Сергия. Начиналось послание со слов: «Отец, я знаю, за кого ты меня считаешь». Однако заканчивалось письмо необычно – он просил: «Передай, пожалуйста, это письмо маме (маме той рыжеволосой девушки) и скажи: пусть передаст дочери, что я её люблю, она ждёт ребёнка. Ей написать нельзя: она тогда убежала и сейчас ещё в розыске, а мать её точно знает, где она, и письмо передаст, её не выдаст. Отец, я всё понимаю, прости, но больше не к кому обратиться: если напишу матери, её выследят». Внутри был другой конверт с письмом, при этом основной конверт был без штампа цензора, значит, отправил через «волю», то есть либо передал с кем-то из служащих колонии, кому доверял, либо перебросил через забор знакомым.

Мы с ним так много говорили о жизни, о добре и зле, о служении Богу, что теперь даже думать про этого Сергия было невыносимо. Однако я пошёл и передал тайком это письмо матери той девушки. Потом пришло ещё письмо, потом ещё – как-то он не мог сразу наладить с ней связь. И я ходил, передавал тайком эти письма её матери, совершенно обоснованно полагая, что если её не найдут, а он точно сам её не «сдаст», то розыск в конце концов снимут и она сможет родить и воспитать ребёнка. Я знал её – неплохая девушка и не виновата в том, что влюбилась в этого обормота. В письма эти я не заглядывал и не знал, да и не хотел знать, что у них происходит. Просто жалко было эту молодую девчонку.

Через год примерно мой духовник перевёз меня в другой монастырь, в другую епархию. А через пять лет меня благословили обратно к отцу Илариону. Как-то после службы стою у могилки блаженного инока Владимира и вдруг сзади слышу радостный голос:

– Отец, мы услышали, что вы здесь, и сразу приехали. Как рады вас видеть!

Оборачиваюсь и вижу Сергия, с ним его рыжеволосая подруга и трое маленьких ребятишек.

– Отец, я никогда больше не совершал преступлений, освободился, сразу женился и устроился на работу. Вот моя жена, вы её знаете, а это дети, мы живём небогато, но нам много и не надо, я с ними счастлив! Очень рады вас видеть!

Я не знал, как отреагировать, много прошло времени, мы оба изменились, но я сказал, что тоже рад, глядя на то, как его супруга (она ожидала ребёнка) улыбается, обнимая свою малышню, даже утешился. Они, радостные, окружили меня, что-то говорили, радовались встрече, а я думал о судьбах Божиих. Да, многое может даровать Господь за искреннее покаяние.

Через пару лет меня перевели в Сторожно, потом минуло ещё восемь лет. Звонок:

– Можно мы к вам хоть на один день всей семьёй в гости приедем?!

– Да, можно, Сергей, приезжайте, как вы там? Что с ребятишками?

– Да всё хорошо, пятому, младшему, уже семь.

Пятому, младшему – во даёт! Ну молодцы, что тут скажешь!

– Приезжайте, жду.

Думаю: «Ладно, посмотрю, что это такое». Они приехали, правда без детей – младшие ребятишки остались дома на попечении старших, как, собственно, и должно быть. Честно говоря, я порадовался: его жена не изменилась, она была той же приятной девушкой, хотя стала мамой пятерых детей. И самое главное – они не боялись жизни.

– Ты где работаешь?

– Да где есть работа, там и работаю. Когда было трудно, работала уборщицей, сейчас – в доме престарелых. Да я не боюсь работы, батюшка, даже удивляюсь, когда говорят, что нет работы.

И она улыбается, нормально, по-доброму. И тот обормот, выясняется, тоже как-то неплохо зарабатывает – столярным ремеслом. И не жалуются, и не скорбят.

Спрашиваю для меня важное:

– Слушай, а вот помнишь, когда тебя посадили?

– Отец, это ж было семнадцать лет назад, я же раскаялся во всём. Ну сколько можно вспоминать?

– Да подожди ты, не о том речь! Помнишь, я твоей будущей тёще письма передавал для супруги и она была в положении? Тот ребёнок родился?

– Ну конечно!

– Кто?

– Девочка, а что?

– Да ничего, обормот несчастный, просто спрашиваю. А назвали как?

– Антонина, а что?

Это имя моей мамы, для меня очень значимое. Вот так совпало. Но разве бывают случайности…

Они рассказывали о разном из своей жизни: о трудностях и проблемах с детьми, о планах на будущее. Сказали, что собираются ещё приезжать. Увидим… Мог ли я подумать раньше, что так всё повернётся? Вот поди разберись.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска