Беседа с историком Сергеем Мазуром, биографом священномученика архиепископа Иоанна (Поммера)

Мы познакомились с Сергеем на конференции в Антониево-Сийском монастыре. Спали на соседних кроватях, а наутро, наскоро перекусив чем Бог послал, погрузились в довоенную историю православия в Латвии. Так была записана большая часть интервью.

Сергей Александрович Мазур

Около двадцати лет назад он заинтересовался историей православия в Латвии, изучая архивные материалы. Сегодня Сергей Мазур, наверное, самый сведущий человек в том, что касается судьбы главы Латвийской Церкви Московского Патриархата после революции архиепископа Иоанна (Поммера), злодейски убитого 12 октября 1934 года, то есть ровно 90 лет назад. Гибель владыки так и осталась загадкой истории. Смерть принял он от рук людей, которых невозможно причислить к обычным бандитам.

Архиепископ Иоанн (Поммер)

Версий было и остаётся великое множество. Одно время обвиняли даже великого русского певца Леонида Собинова. Якобы именно он привёз убийц-большевиков в дом архиепископа, с которым будто бы был хорошо знаком, после чего и сам был убит. Подозрения в адрес певца можно найти, например, в третьем томе книги «Новые мученики Российские» Вячеслава Марченко: «Приехавший из Германии Собинов был встречен на вокзале двумя неизвестными лицами. С ними он отправился в гостиницу “Петроград”, откуда позвонил хорошо знавшему его епископу и отрекомендовал незнакомцев, которые в это время ждали на улице. Затем они на автомобиле отправились на дачу к владыке Иоанну, где и произошло преступление. Назад в гостиницу Собинов вернулся с теми же незнакомцами, которые вели его под руки. Под утро он скончался, по официальной версии, от разрыва сердца».

На самом деле Собинов умер лишь 14 октября, а незадолго до этого перенёс сердечный приступ. С архиепископом знаком не был, видел его лишь на крестном ходу, о встрече не договаривался. И вообще идея эта совершенно безумная. Слухи на этот счёт угасли ещё до войны, и странно наблюдать, что им снова дали ход.

Так кто же убийцы? Ответа на этот вопрос нет и, наверное, уже не будет, но историк Сергей Мазур ближе, чем кто-либо, подошёл к разгадке тайны. Основательней его никто с архивами не работал, ему даже удалось найти уголовное дело, возбуждённое по факту убийства, а ведь считалось, что оно утрачено.

Но прежде чем продолжить рассказ о предвоенном православии в Латвии и архиепископе Иоанне (Поммере), надо нам узнать поближе и самого Сергея – человека, от которого мы услышим версии происходивших в довоенной Латвии событий.

Исход

Почти всю жизнь Сергей прожил в Риге. В политике никакого участия не принимал, знает латышский, на котором одно время даже преподавал. Но так и остался негражданином, а ныне ему и вовсе запрещено там появляться. Сейчас живёт в Петербурге, где преподаёт в одной из гимназий.

– Сергей, вы родились в Латвии?

– Нет, мы перебрались туда из Саранска, когда мне было три года. Жили вместе с дедом, который возглавил Арсенал в Риге. Он был военным. Помню из детства зачехлённые пушки. Полковником дед стал в 34 года, участвовал в испытаниях ракет в Казахстане и, хотя должность в Риге у него была генеральская, звания генерала так и не получил. А потом случилась автомобильная авария и он вышел в отставку. Родом был из Середина-Буды, что в Сумской области, из самых нищих слоёв населения. А вот бабушка и мама – москвички. Родители ждали, что я займусь чем-то уважаемым, с их точки зрения, стану инженером, но я был совершенно равнодушен к технике и против воли семьи после армии поступил в педагогический институт, решив, что стану тем, кем хочу стать. Так всю жизнь и преподаю.

Жизнь в Латвии протекала долгое время довольно безмятежно, хотя стычки между латышами и русскими случались. Например, в институте, когда мы ездили на свёклу, некоторые наши русские ребята схлестнулись с местными. Но так как подобные драки случались и в России, вряд ли это произошло на национальной почве. Латыши, по моим воспоминаниям, к политике относились индифферентно. Заметные проблемы появились в 1986-м. Перед распадом СССР прошло несколько съездов Народного фронта, который принял программу, которую можно обозначить как три «Д» – дерусификация, десоветизация, деидеологизация. Правда, с последним пунктом всё получилось иначе, чем это представляли себе идеалисты. Одну идеологию сменила другая – националистическая. Потом начался вывод советских войск: военные уезжали с семьями – около трёхсот тысяч человек. Не сказать, что все уезжали по своему желанию – у Латвии были договорённости с Россией, что она заберёт этих людей.

– Почему вы не получили гражданство?

– Хотя у меня высшая категория знания латышского, которая давала возможность работать по профессии, родился я не в Латвии, так что не попал в категорию, имевшую право стать гражданами. Тем не менее латышская политическая элита далеко не сразу добилась, чего хотела – выдавить максимальное число русских, тех, кто оказался на территории Латвии после её вхождения в СССР, то есть после 5 августа 1940 года. Мы для них были как бы оккупантами. Имелась программа, как от нас избавиться, но осуществлялась она поэтапно. В 1999-м русский язык лишился статуса, имевшего хоть какие-то права, – он стал иностранным. В 2004-м решено было все школы перевести на латышский язык, но тогда не вышло. Лишь после кризиса 2008-го было принято окончательное решение о вытеснении всего русского. Сейчас это успешно осуществляется.

Здесь нужно добавить, что люди, которые жили в Латвии до начала всех этих событий, довольно туманно представляли себе своё будущее. Мало кто открытым текстом говорил, что нас, русскоязычных, ожидает. Те, кто потом вошёл в правительство, стали чиновниками. Они не родились националистами, наоборот, это были в массе своей бывшие партийные и комсомольские функционеры. Первым секретарём коммунистической партии Латвии, а потом первым президентом был Анатолий Горбунов – латыш по национальности, несмотря на русские имя и фамилию. Он обещал, что гражданство получат все, когда республика станет независимой, но потом перешёл на сторону националистов. Был такой журналист Дайнис Иванс, который опубликовал в 90-е годы книгу «Воин поневоле». Там развёртывалась программа полного вытеснения русского элемента из всех сфер – культуры, политики. Я её прочёл, так что к началу двухтысячных понимал, что нас ждёт.

– Как вы оказались за пределами Латвии?

– Поскольку я прожил там всю жизнь, у меня были все мыслимые права, но лишь в теории. В любой западной стране, если человек прожил десять лет, не нарушая законов, он свой, никто не имеет права выставить его вон. В Латвии не так.

Работал я в самых разных местах, одно время преподавал в латышском колледже, потом получил предложение поработать в 40-й школе Риги – одной из лучших в Латвии. Но когда в 2014 году был принят очередной закон, который выводил русский язык из программ обучения, я понял, что нужно на что-то решаться, и начал добиваться российского гражданства, которое получил в 2017-м. Работу нашёл в Псковском государственном университете. Учитывая мой двадцатилетний опыт работы в Латвийском государственном архиве, меня пригласили преподавать архивоведение. Связи с Латвией при этом не терял – продолжал работать в Рижском архиве, именно поэтому и выбрал Псков – дорога туда занимала всего три-четыре часа.

Однажды, когда мне необходимо было продлить вид на жительство, я заплатил довольно приличную сумму, чтобы всё быстро и правильно оформили, но вдруг чиновники сообщили, что «потеряли» меня – не могут найти в компьютере нужных данных. Нашли уже после того, как все сроки прошли, и я лишился права появляться на территории Латвии.

Таких случаев немало. Одного военного пенсионера полицейские начали силой выселять из квартиры, якобы он тоже что-то просрочил. Но не вышло – пенсионер оказался тёртым калачом и сумел доказать, что с видом на жительство у него всё в порядке. Люди, прожившие в стране бóльшую часть жизни, сталкиваются с таким отношением постоянно.

– Чувствуется, что страна потеряла от трети до половины населения?

– В советское время я ещё ребёнком любил отдыхать с родителями на голубых озёрах в Латгалии, это восточная часть Латвии. Туда съезжались со всей республики. Поставить палатку у озера было сложно. Местные жители на этом зарабатывали, продавая молоко, колбасу, хлеб и так далее. Если приехать сейчас, там остались вымершие деревни, нет никаких палаток – безлюдно. Вторая картинка. Я – учитель. Мне интересно, что происходит с учениками по окончании школы. И обычная история, когда выпускной класс в полном составе уезжает в Европу. Уезжают русские, уезжают латыши. Не знаю родителей, которые не мечтают о том, чтобы ребёнок уехал. Там ребёнок поступает в первый класс, а у родителей на многие годы расписана программа, что нужно сделать, чтобы дитя уехало из Латвии.

В 90-е годы треть населения оставалась в Латвии, треть уезжала в Россию, а треть – в Европу. Потом статистика резко изменилась в пользу Европы. Русское общество Латвии, которое возглавляет Татьяна Фаворская, готовит детей к поступлению в российские вузы. И в какой-то момент оно столкнулось с тем, что уровень обучения в латышских школах настолько упал, что в приличный вуз в России уже не поступить. Скажем, историю убрали сначала из 5-го класса, а сейчас коллега рассказывает, что истории нет больше и в старших классах, её смешали с обществознанием и вместо добротного курса дают какие-то рассказики. С такой подготовкой в российский гуманитарный вуз, конечно, не поступить.

– Как вы пришли в Церковь?

– Через историю опять же. Воцерковлялся я в Пскове, где принял крещение, но к православию пришёл раньше. В 2004 году я, будучи учителем истории, решил издавать альманах – регулярно выходящий журнал было не потянуть. К этому времени издательский энтузиазм 90-х окончательно сошёл на нет, так что у меня стало выходить едва ли не единственное в Латвии издание на русском. Сейчас, правда, ещё и Церковь издаёт «Хронограф». Так вот, очень большой интерес у меня вызывала история православия в Латвии в 20–30-е годы, которые подарили нам священномученика архиепископа Иоанна (Поммера).

Занимался этой темой в альманахе доктор филологии, доцент Латвийского университета Юрий Львович Сидяков. Его отец – известный пушкинист, сподвижник Лотмана, а сын издал двухтомник «История в письмах: из архива священномученика архиепископа Рижского Иоанна (Поммера)». В Москве я договорился с одним из издательств о том, чтобы вышла эта работа Сидякова, посвящённая эпистолярному наследию святителя Иоанна. Владыке писали отовсюду: из России, Польши, Америки, Германии. Писали прежде всего русские эмигранты. Но и латыши тоже, ведь он и сам был латышом. Спустя лет десять Юрий Львович решил дальше не работать над этой темой, но уже настолько проникся судьбой владыки Иоанна, что стал своего рода специалистом.

Как он поседел

– Родился архиепископ Иоанн в 1876 году в православной латышской семье, – продолжает Сергей. – Православие приняли ещё его дедушки-бабушки, будучи крестьянами. Он учился в Рижской духовной семинарии, потом окончил Киевскую духовную академию и в 1912 году был поставлен в епископы. Был викарием в Минске, Таганроге, Твери, а в 1918-м оказался в Пензе, где начал бороться против обновленчества.

– Оно ведь появилось в 1922 году.

– В 1922 году обновленчество окончательно оформилось, но его история начинается ещё до революции. В Пензе во время Гражданской войны появилась так называемая «Народная Церковь», которую создал архиепископ Владимир (Путята), лишённый сана за неподобающее поведение. Большевикам его раскольническая деятельность пришлась по душе, и владыка Иоанн (Поммер) оказался в большой опасности. В 1918 году его арестовали, хотели расстрелять, но спасло латышское гражданство. В другой раз его попытался убить сторонник Путяты, ранив в ногу, при этом владыка спас покушавшегося от расправы, которую попытались совершить православные рабочие. Он вспоминал: «Покушение чекистов на Пасху, обстрел большевиками монастыря, в котором я проживал, и сплошные издевательства и оскорбления вроде зачисления меня в Красную Армию, тюрьма, допросы в Чека, смертная камера – вот условия, при которых мне приходилось работать. Всё же, несмотря на все старания врагов Церкви, верующие были объединены, в епархии велась работа, и многое было сделано. Чем больше большевики гнули, тем больше креп христианский дух».

Следующий этап жизни владыки начался в 1920-м, когда его пригласили возглавить Рижскую епархию, сильно пострадавшую в Первую мировую войну. Часть храмов была разрушена, многие священнослужители бежали, часть их погибла, с ноября 1917-го не было архиерея. Русских иерархов латвийские власти впускать отказывались, но с назначением владыки Иоанна согласились. Так родилась Латвийская Церковь Московской Патриархии, имевшая определённую независимость в делах управления. Патриарх Тихон отпускать владыку Иоанна не хотел – это был один из самых преданных Церкви сподвижников, но в 1921-м всё-таки отпустил. К моменту его прибытия местные власти отобрали Алексеевский монастырь в центре Риги, аргументируя это тем, что в пятнадцатом веке здание принадлежало католикам, а после Северной войны его передали православным.

– Латыши – лютеране, при чём тут католики?

– Правительство заключило конкордат с Ватиканом, обязавшись подобрать резиденцию для католического епископа. Алексеевский монастырь и выбрали для этой цели.

В Латвийской Церкви царила в то время нищета, некому было окормлять многие приходы, сам архиепископ вынужден был поселиться в подвале кафедрального собора Риги, который правительство тоже собиралось отобрать. Там была у него маленькая, тёмная и сырая комнатка с зарешечённым окошечком под самым потолком, через которое проникали в подвал все звуки с бульвара. Стены покрывали пятна плесени, пропитывая резким запахом книги и епископские облачения. Водопровода и канализации поблизости не было. Убирать свои апартаменты владыка должен был сам. Сам себе готовил еду. Один из иностранных посетителей со слезами воскликнул, что у них арестанты живут лучше. Иссиня-чёрная борода архиепископа в течение трёх лет поседела, густые белые пряди появились в волосах. Он всё сильнее страдал от малярии. При этом, вполне вероятно, мог устроиться куда лучше, но пока он жил в подвале, власти не могли отнять храм. Он его спасал. И спас.

Православную Церковь в Латвии считали частью Российской империи, хотя она существовала на территории страны тысячу лет. В середине девятнадцатого века православие массово принимали латыши, да и там искони жило очень много русских. В Даугавпилсе, например, и сейчас половина населения русские, а латышей процентов двадцать. Архиепископа Иоанна ждало неприятное открытие, когда выяснилось, что во времена Российской империи Церковь не сильно беспокоилась о правах на собственность, поэтому никаких документов на земли и здания у него не было. Возникли вопросы: кто владелец? является ли Церковь в целом юридическим лицом или приходом? а если нет, с кем заключать договора? Все эти вопросы нужно было решать архиепископу. Лишь в 1926 году был принят закон о Православной Церкви в Латвии.

– Латвийская Церковь была частью Русской?

– Да, конечно, хотя у правительства в 1921–22 годах имелась идея, что православные приходы в Латвии, Литве, Эстонии нужно объединить в одну митрополию и вывести её из-под управления Московской Патриархии. Хотели создать независимую от Москвы Балтийскую Церковь. Это обсуждалось на уровне министров иностранных дел, но был человек, который помешал, – архиепископ Иоанн (Поммер). Он понимал, что это приведёт к политическому подчинению Церкви местным властям.

Ещё одна проблема появилась после Поместного Собора 1917–18 годов. Приходы получили право выбирать священников, и в Прибалтике это начали внедрять, что крайне негативно сказывалось на религиозной жизни. Архиепископ Иоанн сделал всё, чтобы усилились позиции правящих архиереев и духовенства на приходах. Были голоса против, но большинство верующих согласилось.

Осенью 1925 года владыке пришлось стать депутатом, потому что правовые вопросы, связанные с Церковью, нужно было решать на самом высоком – государственном – уровне. Интересы православия нужно было защищать, прежде всего, перед социал-демократами, которые не хотели, чтобы государство поддерживало Церковь, и боролись с нею непрерывно. Выступали, например, против того, чтобы в Культурном фонде выделяли средства пропорционально числу русских в республике на культурные нужды.

Помимо защиты православия, владыка защищал права русского меньшинства, добиваясь, чтобы оно было представлено в парламенте.

Архиепископ Иоанн (Поммер)

– Что-то известно о владыке как о личности?

– Он был великолепным оратором, но народ очень любил его прежде всего за жертвенность. Это был бессребреник, как Иоанн Кронштадтский, мог отдать последнее. Большие суммы жертвовались на семинарии, на помощь нуждающимся. О себе он практически не беспокоился. Едва ли не единственной ценностью в его келье при кафедральном соборе в первые годы служения был большой портрет Патриарха Тихона.

– В 20-е годы дела в Латвийской Церкви благодаря владыке пошли на лад, но совсем другую картину мы видим в следующие десятилетия. Что произошло?

– Да, вы правы, в 1932-м мирное строительство закончилось. Очередные выборы в Латвии пришлись на время, когда до неё добрался мировой экономический кризис, националисты укрепляли свои позиции, и в 1934 году произошёл государственный переворот, когда власть захватил бывший глава Крестьянского союза, премьер-министр страны Карлис Улманис. В СССР этот переворот называли фашистским, и это в какой-то степени соответствует действительности. Начинаются конфликты по разным линиям. Политический конфликт – это размежевание русских и латышских общественных сил, причём не только между собой, но и внутри. Церковь тоже вступила в трудный период. Внутри её начался тяжелейший конфликт, который в итоге закончился гибелью владыки, а затем переходом Латвийской Православной Церкви в Константинопольский Патриархат.

«Отсюда один шаг»

– Что стало причиной убийства?

– Латвийские сыщики были наследниками царской школы – хорошими розыскниками. Они довольно быстро вышли на предполагаемых убийц: Ефимова, Фомина, Бойцова, состоявших в так называемом Латвийском хозяйственном центре, близком к социал-демократам. Бойцов фактически сознался, рассказав, как они 11 октября, поклявшись молчать и прихватив канистру с керосином, отправились к владыке, после того как им пообещали немалое вознаграждение. На трамвае доехали на место. Что было дальше, он не знал, так как караулил на улице. Это всё я нашёл в уголовном деле. Так как подобные признания не представляли ценности для латвийского законодательства, требовались следственные эксперименты, более веские доказательства. Но в середине ноября следствие развернули в другую сторону, и оно зашло в тупик.

Убийцы не были арестованы, а заказчики и вовсе остались в тени. Кто-то говорил, что большевики заслали убийцу, кто-то – что Карлис Улманис расправился со своим противником. Владыка боролся за права русского меньшинства, права православных, отказывался разорвать отношения с Московской Патриархией. То есть у националистов были все причины его не любить. Проблема всех этих версий – они не основываются на анализе исторических источников. Я прочитал, перевёл, проанализировал все документы, которые хранятся в архиве, в том числе уголовное дело, которое почему-то оказалось в церковном фонде. Документов прилично. И картина сложилась следующая.

В начале 30-х серьёзно испортились отношения Латвийской Церкви с РСХД – Русским студенческим христианским движением. Это была эмигрантская организация с центром в Париже, которая получила известность благодаря таким именам, как Николай Бердяев, Василий Зеньковский. Но Франция далеко, а в самой Риге имелся филиал движения «Православное единение», или просто «Единение», который в какой-то момент оказался в руках врагов архиепископа Иоанна и сильно засветился в истории его убийства.

И, наконец, имелась организация, которая называлась «Друзья Церкви», которую возглавляли протодиакон Константин Дорин и протоиерей Кирилл Зайц. Впоследствии их пути далеко разошлись. Отец Кирилл – выдающийся во многих отношениях человек, возглавивший во время фашистской оккупации Псковскую Миссию, – свои дни закончил в сельскохозяйственной колонии Карагандинских лагерей. Дорин же ещё до того, как Латвия стала советской республикой, был завербован НКВД. Но в первой половине 30-х они оказались в одной лодке. Оба попались на воровстве у Церкви.

Это очень печальная история. После Гражданской войны отец Кирилл (он, кстати, как и владыка, был из православных латышей) волею судеб оказался в Польше. Бедствовал, писал слёзные письма архиепископу Иоанну, и тот принял его совершенно по-отечески, назначив ключарём Рижского кафедрального собора, то есть фактически настоятелем главного храма Латвийской Церкви. Там же служил и Дорин, тоже человек известный: был близок к Патриарху Тихону, сидел в одной камере с епископом Ревельским Платоном, которого в 1919 году расстреляли в Тарту эстонские большевики. Владыка Иоанн ему не слишком доверял, и не без оснований. Будучи кассиром Петропавловского братства, отец Константин ежемесячно откладывал в свой карман крупную сумму денег – 400 латов. Когда всё обнаружилось, его извергли из сана, а власти назначили ему наказание – восемь месяцев тюрьмы.

Следует сказать, что Дорин на владыку тогда сильно озлобился. Существовала договорённость с правительством, что оно в дела Церкви не вмешивается. Был, скажем, случай, когда священник Савватий Хлудок незаконно продавал лотерейные билеты, и год потом он находился в кафедральном соборе под домашним арестом. Вроде бы совершил уголовное преступление, но архиепископ Иоанн пользовался огромным авторитетом и счёл такое наказание достаточным. Константин Дорин тоже мог отделаться куда легче, но воровство церковных, братских денег владыка считал святотатством.

Есть люди, которые относятся к воровству снисходительно. Как там у Бродского? – «Но ворюга мне милей, чем кровопийца». Дело, однако, в том, что архиепископ Иоанн был убеждён, что одно неизбежно ведёт к другому. Вот что он говорил об этом: «Коммунизму предшествовало потворство и покровительство ворам. Были воры и воровство, коим общественное мнение шло навстречу, которые пользовались своего рода общественною защитою, изобличение которых считалось предательством, например воров политических, обворовывавших и грабящих казну и общественные учреждения и частных лиц с политическими целями. Отсюда один шаг до оправдания массового грабежа, массового воровства по побуждениям общественно-политическим».

То есть владыка считал, что именно в воровстве корень революции, той страшной катастрофы, которую переживает Русь. Отсюда его крайнее неприятие этого греха.

Протоиерей Кирилл оказался следующим, кого заподозрили в краже. Сумма оказалась ещё более значительной, чем у Дорина, – пропало около сорока двух тысяч латов, а кроме того, исчезли некоторые иконы. Ключаря кафедрального собора отстранили от должности, но он прибег к защите прокурора – решил судиться с Церковью. Его оправдали и по требованию властей вернули на прежнюю должность, но не потому, что он оказался невиновен, а благодаря тому, что успел уничтожить бухгалтерские документы. Правда, как потом оказалось, не все.

Наступает 1934 год. Парламент не действует, общественная жизнь закончилась, немецкая община полностью разгромлена, у неё отняли газеты, имущество, идут репрессии. Русские, как предполагалось, были на очереди. Архиепископ перестал общаться с Синодом, появляться в Риге, уехал на архиерейскую дачу. Но не бездействовал – готовил созыв Собора на случай своей смерти, чтобы избрать преемника. Оправдание отца Кирилла Зайца и возвращение его в кафедральный храм потрясло владыку. В предсмертных записках он просто кричал, насколько ужасно то, что сделал протоиерей Кирилл. Владыке удалось собрать первичные документы, которых не хватило во время первого суда. 12 октября он должен был отнести портфель с этими материалами прокурору, чтобы продолжить судебные действия.

– Не совсем понятна связь между «Единением» и «Друзьями народа».

– И там, и там состояли люди, хорошо знавшие друг друга, – это фактически один круг. Кассиром «Единения» был Иван Блументаль, впоследствии, как и Дорин, агент НКВД, состоявший в родственных отношениях с протоиереем Александром Македонским, фактически третьим человеком в Церкви, попавшимся на махинациях с недвижимостью.

Такая сложилась обстановка. Два года шла травля владыки далеко не последними людьми в Латвийской Церкви. Распускались слухи, выдвигались нелепые обвинения.

«Шесть досок  гробовых»

– Пытаюсь осмыслить то, что вы рассказали, Сергей. У Джека Лондона есть рассказ «Любовь к жизни», где человек, едва спасшийся от голодной смерти, впоследствии всё прятал, как безумный, сухарики – вдруг понадобятся. Но важно, что выжил он потому, что не стал глодать кости своего погибшего товарища, не опустился до людоедства. Русская эмиграция находилась, конечно, в ужасном положении. Люди отчаянно нуждались. Дорин вдобавок прошёл через тюрьму. И почти рефлекторно они надеялись избежать повторения этого ужаса, что-то припрятав на чёрный день. Как-то это можно понять. Но вот вопрос: глодали ли, фигурально выражаясь, они кости ближних? Архиепископ Иоанн считал, что точки невозврата они прошли?

– Владыка считал: «Стяжатель всегда недоволен. Даже в дни величайшего благополучия он завидует не только тем, кому дано больше, чем ему, но и тому, что находится в руке бедняка. Он хотел бы всё загрести в свои руки, и нужное, и ненужное, излишнее. Ничего мы не внесли в этот мир, ясно, что с собою взять ничего не можем в мир иной. Шесть досок гробовых, вот к чему сводится всё земное». У Дорина, кстати, имелись два особняка, он явно не бедствовал.

Но продолжу про Блументаля – человека, явно причастного к убийству. Он действовал не один. Была среди знакомых владыки такая дама – Мария Рейзник. Архиепископ постоянно ей помогал, как и многим другим. Вызволил из Советской России нескольких её родственников, обеспечивал материально, когда она училась в университете. Тем не менее она решилась на предательство. Сохранился документ, свидетельствующий, что Блументаль передавал ей деньги. Последний день жизни архиепископа Иоанна расписан если не по минутам, то близко к этому. Поэтому известно, что Рейзник в очередной раз появилась у него на даче, опять просила за кого-то из родственников, а когда уходила, то выкрала лотерейные билеты и ключи от дома. Следствию потом сказала, что выбросила ключи, но на самом деле передала Блументалю, а тот – убийцам, так что следов взлома следствие не обнаружило. С убийцами, как я уже сказал, всё довольно ясно. Они принадлежали к местной ячейке социал-демократов, у которых нашли оружие, патроны. Но они были лишь исполнителями.

Архиерейская дача, на которой произошло убийство Иоанна Поммера

И здесь снова возникает тема портфеля, где владыка хранил документы, изобличающие протоиерея Кирилла. Убийцы затащили архиепископа Иоанна на второй этаж, при этом он явно сопротивлялся, хотя нападавших было четверо. Его связали, страшно пытали, в том числе паяльником, потом застрелили. В числе прочего исчез портфель. На следующий день Мария Рейзник появляется в полицейском участке и обвиняет владыку в домогательствах. Даже мёртвого, его продолжали дискредитировать. Это была лишь одна из её клевет – ещё она нафантазировала, что якобы присутствовала на его застольях, где подавали лососей и миног, хорошее вино и виноград. Всерьёз её «воспоминания» никто не воспринял, жизнь архиерея протекала на глазах у многих людей, так что скрыть что-либо было невозможно.

Лотерейные билеты у Рейзник, конечно, изъяли, а про ключи следствие предпочло забыть.

– Не верится, что протоиерей Кирилл Зайц мог зайти так далеко.

– Мы можем лишь перечислить имеющиеся факты и пытаться по своему разумению осмыслить имеющиеся пробелы. Судить может только Бог. Но даже если отец Кирилл непричастен к убийству, всё равно то, что творилось на протяжении последних двух лет, смотрится ужасно. Гибель владыки потрясла православных Латвии. На следующий день в газете «Сегодня» можно было прочитать о нём: «Латыш по происхождению, узами крови с детства связанный со своим народом, архиепископ Иоанн вместе с тем вобрал в свою душу глубокие родники русских духовных ценностей». Это так, он ощущал себя русским латышом, о чём не раз писал, высказывая надежду на то, что, пока жива Русская Церковь, не угаснет и русский дух. При этом горячо любил свой латышский народ. Просто он не противопоставлял его русскому, как это происходит в наше время.

Практически сразу после убийства началась подготовка к прославлению, которая продолжалась потом несколько десятилетий. Сначала владыку Иоанна прославила РПЦЗ, затем и вся Русская Церковь, установив день памяти 12 октября.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска