«Божий план лучше моего»
Ольга ТУЛЯКОВА
Что роднит переезд и паломничество? Пожалуй, цель. Это поиск себя, поиск Бога, того места, где ты Его лучше слышишь. Но я когда ехала к Чёрному морю, об этом не думала: с севера России отправилась в Сочи насладиться курортной жизнью и заработать. В итоге Божий план оказался лучше моего – помог по-новому увидеть жизнь и себя.
ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ
«Сидельцы»
Села в поезд «Воркута – Адлер». У меня верхняя боковая полка. Напротив лежит тело, покрытое, как в морге, белой простынёй, из-под которой видны только голые ступни. Но храп устранял сомнения в том, что это тело не живо.
Через перегородку до меня доносятся голоса: «Я сейчас с тобой разговариваю, а в душе молюсь. Я молитвы наизусть знаю… Чтобы мир был, а не война, чтобы всё ровно. Ручеёк медовый, потом молочный… – заплетающимися языками мужички-пассажиры беседуют “за жизнь”. – Как тебе Бог подскажет, так и делай. Зло не делай, добро делай, и всё будет хорошо… Я сидел в шизо четыре раза за людское. На поселении люди со мной за руку здоровались. Да, я зэчара!..»
До меня доносятся только обрывки речи, но что слышу – не пошло, не глупо и, что удивительно, никакого мата. Тот, что говорил о молитве, рассказывал, как пел когда-то в ресторанах и был знаменит в своих кругах. А потом опять – о тюрьме: «Я вставал в четыре утра, приводил себя в порядок, читал молитвы. А там сидят… Они с нами вместе кушают. Они порядочные, да? В 17-м отряде, ты знаешь…»
Один – высокий, загрубевший, с крупным носом, на вид лет 50, хотя, когда позднее пришёл знакомиться, оказалось, что 40. Другой, которому принадлежала большая часть услышанного, – сутулый, с голосом и интонациями Бондарчука в роли Пьера Безухова, смотрит мягко, унимает расходившегося собутыльника. Что же такое случилось с этим человеком, что он оказался в тюрьме? Стал ли он в ней лучше? А может быть, наоборот, это лишь остатки того образа Божьего, который тюремная жизнь исказила? Мне хочется думать, что жизненные потрясения были для этого человека не напрасным страданием.
Едут двое освободившихся и опьяневших – от спиртного, от свободы. Для них, как и для меня, поездка на Юг – это шаг к новой, лучшей, как они надеются, жизни.
Моряк-скиталец
Ранним утром проехали Арзамас, небольшую станцию, с которой не раз начинался мой путь в Дивеево. Дивное Дивеево – сколько с ним связано, сколько всего пережито!.. Мысленно поклонилась преподобному Серафиму и Дивеевским святым, попросила помощи Божией в моём путешествии и начинаниях.
Днём миновали Саранск. На какой-то из станций зашёл Николай. Ему за 70, но назвать стариком язык не поворачивается – крепкий, гибкий, бодрый. В тельняшке, в кожаной шапке с козырьком (так и ехал в ней), в «советских» трико, закатанных по щиколотку. Хотя поезд давно уже шёл по средней полосе России, оказался Николай нашим, северным, человеком – помор-«трескоед» из Архангельска. По профессии – моряк, лоцман. Говор округлый, рассудительный, лицо доброе, взгляд – в себя.
До 50 лет он жил с семьёй, вырастил двух дочек, а потом… уехал. Жена, две дочери, три внука, имущество – всё оставил. «И квартира, и дом – им, пускай живут. Мне самому ничего не надо, им заработал, а теперь живу как хочу».
Сначала Николай погостил у знакомого под Пензой, а потом по морю заскучал, снял дешёвую комнатку в Сухуме. И теперь так и живёт – то здесь, то там. Бросать якорь нигде не хочет. Живёт на пенсию и подрабатывает ремонтом – где починит, где приколотит. Но деньги не берёт, только продукты.
На расспросы Николай отвечает охотно, хоть и немногословно, и сам беседу не начинает. Сидит, подобрав сильные жилистые ноги, и задумчиво смотрит в окно. Или прямо так – в трико и шапке – спит на спине. Снится ли ему то, что он оставил? Манит ли Беломорье? И почему этот семейный, обустроенный человек стряхнул с себя прежнюю жизнь и ушёл в одиночное плавание? Полюбил скитания? Не так ли раньше русские мужики, вырастив детей, «насытившись днями», постигали суетность жизни и уходили от мира в странники, отшельники, монахи?
И хотя Николай сменил Север на Юг, Белое море на Чёрное, мне он своим настроем и молчаливостью напомнил насельника Соловецкой «мужицкой» обители, принимавшей таких, как этот моряк, неудовлетворённых привычной суетной жизнью.
Странствующий турок
За ночь средняя полоса России сменилась Черноземьем, а наутро на нижней полке появился сосед. Пожилой, по виду южанин, явно не русский: худощавый, большой нос, короткие усики, длинные седые брови, маленькие глаза. За чаем познакомились, и оказалось, что Мухаммад турок-месхетинец. Голос у него тихий, спит он в позе очень уставшего человека. В стареньком пиджаке Мухаммад выглядит гораздо старше своих 63 лет. Жалуется на астму и сердце – стало прихватывать после того, как простудился на строительстве дома.
Его родители родились в Грузии, а он – в Узбекистане, куда отец Мухаммада попал в конце Великой Отечественной, когда Сталин турок депортировал. Позже ограничения сняли, но вернуться к домашним очагам не дали – пришлось остаться в Средней Азии. В 1990-х там поднялась волна национализма, и туркам пришлось бежать. Мухаммад со своим семейством перебрался в Волгоград, потом десяток лет жил в Калмыкии, а сейчас – в Краснодарском крае.
В их селе живёт 300 турок, женятся они только на своих, хранят свою веру, язык и патриархальные обычаи. Например, родители обязательно должны выстроить сыну дом, а дочери дать приданое. Но и дети родителей не забывают: младший сын после женитьбы остаётся ухаживать за ними, а если сына нет, о родителях заботится семья дочери.
У Мухаммада два сына, дочь и семь внуков. Зарабатывают, выращивая и продавая зелень: петрушку, укроп, кинзу. Русский знают хорошо, но дома говорят только по-турецки. При этом ни в Турцию, ни в Грузию уезжать не хотят – как родину их не ощущают.
Мне почему-то стало жалко этих людей, оторванных сначала от одной, потом от другой и, наконец, от третьей родины. Мы, переезжая с Севера на Юг или обратно, остаёмся в пределах одного языка и культуры, всю эту землю ощущаем как свою. А они везде, кроме небольшой диаспоры, чужаки и инородцы. Вот кто действительно «пришлец на земли».
* * *
В этой поездке я познакомилась с несколькими людьми с очень разными судьбами. Но все мы едем, надеясь изменить свою жизнь к лучшему. Едем на Юг, в благословенный край, где всегда яркое солнце и «благорастворение воздухов».
ПОД ЖАРКИМИ НЕБЕСАМИ
Южная зима
Моим надеждам на привольную курортную жизнь и хороший заработок не суждено было оправдаться. Оказалось, что работа, на которую я рассчитывала, мне не по силам, так что пришлось вернуться к прежнему онлайн-заработку, который отнимает много сил, а денег приносит немного.
Из Сочи перебралась в посёлок Лазаревское – там жильё дешевле и к морю ближе. В этом месте и встретила зиму. Она выдалась по южным меркам суровой: даже снег выпадал время от времени. Местные говорят, что такой погоды точно не было последние лет тридцать.
У богословов есть мысль, что на состояние природы влияет духовное состояние людей и, если начинает преобладать страстное, греховное устроение, происходят различные катаклизмы. Уж не потому ли погода в Сочи так испортилась, что я, грешная, сюда приехала?
Помню, когда я, ещё не воцерковлённая, первый раз пошла в Великорецкий крестный ход, то он заблудился – вечером второго дня, в конце самого длинного перехода, свернули не туда. Пока разобрались и выбрались, солнце село. Так в темноте и ковыляли по разбитой лесной дороге, ступая по липкой грязи, соскальзывая в колеи с лужами. Уставшие, измученные. А я шла и думала: «Это всё из-за меня – я же грешная, не церковная и молитв не знаю…»
Кроме снега, южная зима удивила обильными дождями. Они шли с утра до вечера. Причём не просто дожди, а дождищи! Ветер бушевал, раскачивая кипарисы, как тростинки, море яростно шумело и гнало белые «барашки». Ох не дай Бог, оказаться в такую погоду в эдакой стихии! Недаром в вечерних молитвах есть отдельное прошение к Богу: «Иже на мори управи», а в народе – пословица: «Кто в море не хаживал, тот Богу не маливался».
Что это за стихия, мне однажды пришлось узнать. Я плыла из Кеми на Соловки. Было пасмурно, серо, дождливо и ветрено. Сели мы на небольшой катерок, набились в каюту и, не обращая внимания на качку, запели акафист Соловецким чудотворцам. Сначала я весело подпевала, потом появилось желание выйти на воздух… Кончилось тем, что я лежала на палубе между канатами и тихонько постанывала. Потом я узнала, что раньше по пути на Соловки иные умирали от морской болезни.
Этой зимой необычно себя вела и местная речка Псезуапсе. Напитавшись дождями, она изменила русло и мощным потоком снесла часть пляжа, который когда-то сама и намыла. Теперь здесь очень красиво: море с рекой встречаются и бирюзовые воды Псезуапсе, отталкиваясь от тёмных морских волн, плавно текут назад. Как в Псалтыри: «Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять».
Весенний лес
К весне вдоль моря стали появляться клинья птиц… Летят в родимые северные края, кличут приближение тепла. Утки суетливо машут крыльями, журавли размеренно колыхают, выставив длинные ноги-палочки.
Вдобавок к неудаче с работой у меня ухудшилось здоровье, так что испытанием стало просто выйти из дома и добраться до магазина. «Божий план лучше моего», – приходилось себе повторять, чтобы не отчаяться. Знакомых не было, сил их заводить – тоже. Единственными моими развлечениями были выходы в лес, благо он совсем рядом с посёлком.
Правда, сходить в лес в этих местах значило подняться в лес – потому что он растёт на склонах гор. Совсем дикий: вот я только остановилась у ручья, как послышался треск и мелькнула подскакивающая спина косули. А ведь до посёлка всего пара километров!
На земле настоящие клумбы лесных цветов: голубые и жёлтые, белые и розовые. Названия у них – то как имена наследных принцев, то как ругательства: кирказон штейпа, живучка пирамидальная, первоцвет бесстебельный…
Пока поднимаешься, поют птицы, звенят ручьи, а на вершине – тишина, слышны только собственные шаги и шорох заполошных ящериц, убегающих по сухим листьям. Услышав, начинаю их высматривать: зелёные мини-драконы гордо замирают, но чуть отведёшь взгляд, кидаются в укрытие.
Лес здесь непривычный: ни одной ёлки или берёзы – грабы, дубы, каштаны; плети лиан свисают, вьются колючки с красными ягодами, тёмно-зелёные плющи покрывают поляны и окутывают стволы.
Не знаю, почему лес на меня так действует, но через какое-то время я начинаю улыбаться – чувствую радость. Так мирно здесь! Даже в храме у меня такого не бывает – наверное, потому, что ждёшь от себя каких-то чувств и требуется внимание, сосредоточение ума. А здесь я ничего не жду, только наслаждаюсь и радуюсь совершенно простым вещам: выглянуло солнце, поют птички, пролетела бабочка, открылся красивый вид. Но эти простые вещи доводят меня до невольной благодарной молитвы: «Слава Тебе, Господи!» Откуда у природы такая сила? Ведь столько есть у современного человека возможностей, а по-прежнему сильнее всего откликается в душе древнее, исконное – лес, вода, горы, а не сады и парки, хотя в них больше симметрии и упорядоченности.
Горными тропами
Всё сочинское побережье усеяно небольшими каньонами и водопадами. Питьё с собой можно не брать – вода капает с каменных замшелых стенок, бегут лесные ручьи, проскакивая под буреломом, несутся горные речушки.
Ещё много дольменов – каменных сооружений, которым не меньше четырёх тысяч лет. Есть отмеченные на карте, есть малоизвестные, о них знают только энтузиасты. Дольменологов-любителей эти сооружения притягивают не только древностью, но и таинственностью. Археологи всё ещё спорят – не могут точно сказать, то ли это жертвенники, то ли захоронения или ещё что.
Я долго пыталась представить, как тут жили древние люди, зачем поднимались в эти горы, для чего долбили эти камни. В любом случае, думаю, древние не одобрили бы дольменобесие, которое устраивают наши современники. Они вдруг решили, что дольмены аккумулируют космическую энергию, и принялись устраивать вокруг них разные обряды.
Как-то, взобравшись по козьим тропам, я ушла далеко в лес и неожиданно на площадке на склоне поросшей горы наткнулась на группу невысоких холмиков из камней. Это были адыгские могилы. Возможно, они средневековые, но не удивлюсь, если в Кавказскую войну их устраивали так же: насыпали камни, а в центре сажали бук. Кладбище безымянное и давно заброшенное. Почему оно в диком лесу, непонятно. Захотелось помолиться об упокоении этих людей – «их же Ты, Господи, имена веси». Явно не христиане и, возможно, с нами воевали, но сейчас о них некому воздохнуть.
Южная Пасха
Погода на Пасху была непривычной – без снега! И солнце светило так, что можно загорать. Лес стало не узнать: деревья оделись листьями, белые лепестки яблонь осыпались, папоротник из маленьких завиточков вырос в «лопухи» до колена, робкая травка превратилась в густые куртины, жёлто-голубые клумбы исчезли, ручейки пересохли…
Однажды, далеко уйдя от тропы, я услышала звериный крик: сначала он походил на лай, потом на кашель. Как раз перед этим мне попался обглоданный череп косули – стало страшно. Я взяла с земли палку и замахала над головой, изображая большое животное. А потом шла, ударяя ею по земле, вспоминая кавасы Иерусалимского Патриарха. Не знаю, как на зверя, но на ящериц стук действовал отменно – они суматошно разбегались в разные стороны.
Пахнет лес геранью и влагой. Иногда от сладкого запаха озираешься по сторонам – что цветёт? Ещё смотришь, что можно съесть. Здесь растёт сассапариль – лиана в палец толщиной, с острыми шипами. Её молодые побеги мягкие, сочные, можно есть. Ещё есть клекачка – большой куст, цветёт гроздью белых съедобных «колокольчиков». Грузины и то и другое солят со специями, но я ела прямо с ветки.
Для полноты подножной гастрономии попробовала папоротник. Нижняя часть молодых побегов вполне сойдёт за пекинскую капусту. Ещё и крапива с одуванчиком поспели. К людям можно вообще не спускаться – еда растёт под ногами. Летом пойдут плоды и грибы, а осенью – каштаны и орехи. При таком изобилии даже акриды и дикий мёд не нужны.
Леса совершенно дикие, нехоженые – если не захочешь, никто тебя не найдёт. Неслучайно в XIX веке и даже XX здешние места выбирали православные отшельники. Местный священник рассказывал, что был знаком с одним из них: поднимался к нему в леса, соборовал, причащал. Умер тот всего несколько лет назад. Подвизался сначала в горах Абхазии, а после Грузино-Абхазской войны перебрался в Россию, здесь, в сочинских лесах, и отошёл ко Господу.
Научиться молиться
Пока бродила по лесам, всё мечтала найти развалины древних базилик. Ведь, судя по историческим картам, это побережье с IV века входило в православные царства: Лазское, потом Абхазское, затем Грузинское. Лишь в XIII веке после нашествий монголов, а позже Тамерлана здешние места пришли в упадок, и ещё через 300 лет здесь начал распространяться ислам.
Но ничего, кроме адыгских могильников, найти не удалось, хотя сочинские краеведы пишут, что отыскали на побережье около 30 руин древних храмов. Большинство было построено в VI веке византийским императором Юстинианом, деятельно помогавшим распространять христианство на Кавказе.
Однажды поиски завели меня в настоящие джунгли! Тропка больше походила на русло ручья, а по бокам плотной стеной стояла и висела растительность. Дичь, тишина – никого. Меня всё дальше увлекали лесная тень, мои любимые запахи и затяжные подъёмы. У большой лужи я стала рассматривать следы: кто тут живёт? кто на водопой ходит? Вдруг подняла глаза и увидела на дереве лабаз! Вопрос встал по-другому: на кого здесь охотятся, если следов косуль нет?
Вспомнила многочисленные рассказы про местных медведей, которые часто выходят в посёлки, и испугалась. Всю оставшуюся дорогу пришлось громко читать Иисусову молитву. Она отлично подходила и как вопль к Богу, и как что-то звучное, что может отпугнуть зверя. Причём, когда лес светлел и страх уходил, я «уставала» молиться, но стоило мне увидеть подозрительный след – силы сразу появлялись. Так можно и непрестанной молитве научиться! Как в притче, где монаха спросили: «Кто тебя научил молиться?» – «Бесы. Они меня бороли помыслами, а я отбивался молитвой».
Под южными звездами
Уже привыкла, что в городе вместо берёз и тополей растут кипарисы, платаны, юкки, пальмы, бамбук. Думала, и на Троицу храм украсят листьями пальмы. Пришла, а там, слава Богу, наша русская берёзка! Церковь Рождества Богородицы в Лазаревском появилась сравнительно недавно, в начале двадцатого века, как и большинство храмов на Черноморском побережье. Строили их греки, массово бежавшие с турецких территорий и селившиеся на пустовавших после Кавказской войны землях.
Эту церковь построили в 1903-м. За прошедший век в стенах накопились дефекты, от которых можно избавиться только с помощью капитального ремонта. Когда я первый раз увидела храм, он стоял без крыши, дверей, пола и окон – одни голые стены. К Пасхе появились потолок и временный пол, а перед Троицей его заменили на постоянный. Получилось очень символично: Церковь в этот день утвердилась навечно – и временное основание небольшого лазаревского храма стало постоянным.
После Троицы на улице стало очень жарко, что для меня, северянки, непривычно: чтобы не сгореть, выхожу из дома лишь перед закатом. Смотрю, как туман опускается на вершины гор, как солнце оранжевеет, потом скрывается в облаках и ещё долго играет огненными оттенками в полоске между небом и морем.
Ночи стали по-южному душными. Открыты все створки и убрано одеяло. За окном беспокойно шуршит старая ветка дуба и то шумит, то замирает ветер в кронах. Мне не спится, иду к морю.
В ночном небе висит половинка луны с нимбом из облаков. Сбоку горят две звёздочки и одна движется – это самолёт. Волны под лунным светом сияют иллюминацией: вдали от берега – отдельные всполохи, а потом волна подходит и вся светится фольговым светом и льётся, как ртуть. Но это только между мной и луной, а по сторонам вода чёрная. Только для меня такая красота… И я вспомнила из «Доктора Живаго»: «Господи! Господи! И всё это мне! За что мне так много? Как подпустил Ты меня к Себе, как дал забрести на эту бесценную Твою землю, под эти Твои звёзды…»
* * *
Совсем по-другому я представляла себе свою южную жизнь. Но «Мои мысли – не ваши мысли, ни ваши пути – пути Мои, говорит Господь». Неожиданно я увидела, как природа возвращает ум к Богу, как горные тропы учат молитве, а нетронутость напоминает о первозданном Эдеме. Может быть, это и есть главное предназначение южных широт: напоминать, что мы созданы для райской жизни и когда-то её потеряли.
ПРИБРЕЖНЫЕ ЖИТЕЛИ
Чайные подвижники
В лесу над Лазаревским растёт чай, один из самых северных в мире. На сочинский берег он попал в начале ХХ века благодаря селекционеру Кошману. В 40-е годы чайное дело здесь бурно развивалось, закладывались новые плантации. Сейчас они стоят никому не нужные, но кусты растут, и энтузиасты собирают в мае чай…
Как-то я шла обычным лесным маршрутом мимо заброшенного садоводства. Вдруг из леса вышел мужчина – с большой седой бородой, волосы завязаны платком по-пиратски, но выглядел всё равно благообразно. Поздоровались. Спрашивает: «А вы завтра сюда придёте? Сможете батарейки принести?» Я соглашаюсь и уточняю, куда нести. Он уходит в лес и машет рукой: «Пойдём!»
По узкой тропке выходим к большому недостроенному дому из серых кирпичей. На пороге появляется невысокая сухонькая женщина. «Вот, Зоя, я тебе гостью привёл». Через сени меня проводят в комнату: голые стены, окно с полиэтиленом вместо стекла, две железные кровати, у окна – стол, у двери – печка-буржуйка. Выяснилось, что Владимир и Зоя – чайные подвижники, каждый год приезжают в мае собирать молодой лист, тут же, в доме, на сквозняке его вялят, потом прокручивают через мясорубку и досушивают.
Я высказала удивление, что, мол, какую любовь надо иметь к чаю, чтобы так себя изнурять, ведь в магазине можно купить какой хочешь: чёрный, зелёный, красный. Но Владимир стал убеждать, что их «ручной» самый вкусный, и тут же дал попробовать. В стеклянной банке, обмотанной полотенцем, был заварен такой густо-коричневый настой, что я просила несколько раз разбавить.
Владимир не такой старый, как мне показалось вначале, ему нет и шестидесяти. Живёт в Майкопе, куда переехал из Казахстана. Характер в нём чувствуется южный, несмирный, ищущий и ревностный. С места в карьер заводит разговор о том, что Бог есть Дух, а также о делании Иисусовой молитвы. Поднимает бороду и прикладывает мою руку к горлу, чтобы я почувствовала, как идёт вибрация при словах: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».
Опасаясь такой настойчивой проповеди, стала отговариваться, что умной молитвой заниматься не планирую – слишком у меня много тщеславия. Да и без духовного руководства это опасно: легко впасть в прелесть и вместо разных страстей получить одну – гордыню. Владимир, однако, настаивал, что «без этой молитвы страсти не изживёшь».
Зоя, слушая наши рассуждения, только улыбалась: «Не понимаю я этого». Ей за 70, вся седая, из-за очков смотрят живые карие глаза. Она армянка, живёт в Лазаревском. Её предки бежали в VIII веке от арабов, потом – от османов в Трапезунд, а в начале XX века – от турецкого геноцида в Россию. На сочинском побережье после Кавказской войны тогда не было ни черкесов, ни русских – вот на этих землях армяне, как и греки, селились.
Армянского языка Зоя не знает: «Только ругаться могу». Всю жизнь прожила на Кольском полуострове, куда ещё в молодости уехала работать по распределению. На стене висит фотография тундры с карликовыми берёзками. На мой вопрос, как же она, южанка, там не замёрзла, отвечает, что привыкла. Заботливо советует: «Ты в холодной воде не стирай», – и показывает больные пальцы, застуженные на Севере.
Когда вышли прощаться, я увидела у дверей миску с кусками сала. Спрашиваю: «Для собак?» Оказывается, для енотов – парочки, живущей по соседству. «Мы дверь в сени сейчас закрываем, – говорит Зоя, – а то они десятилитровую кастрюлю с борщом унесли! Ни капли не пролили и кастрюлю всю дочиста вылизали». Рассказывает ещё, как недалеко от дома, в речной «ванне», видели купающихся кабанчиков.
Зоя обратилась за какой-то нуждой к Владимиру, назвав его «отец Кронид». Увидев мой удивлённый взгляд, пояснила: «Он же монах». Оказалось, что по профессии Владимир – инженер-бурильщик, но в 90-е увлёкся эзотерикой. Потом пришёл к Богу, жил в монастыре. Там не смог смириться с нестроениями, ушёл, но так и остался монахом. Живёт теперь в миру и помогает при храме.
Новые знакомые дали мне туесок «ручного» чая, и дома я, наконец, его оценила! Всего каких-то пять гранул дают и цвет, и вкус.
Горный аул Кичмай
Летом жильё в Лазаревском стало слишком дорогим, и знакомые приютили меня в ауле Малый Кичмай. Андрей Степанов из Кирова, но уже десять лет живёт на Юге. Рассказывает про свою большую семью: «С лёгкой руки наших детей мы стали обладателями кусочка Северного Кавказа. “Давайте останемся здесь жить навсегда!” – сказал один из сыновей, когда мы очутились в этом месте первый раз. Через пару дней я смог занять денег на эту землю. Так начался наш путь к тому, что сейчас мы здесь уже местные жители».
В православной семье Степановых шестеро детей. Трое уже ходят в местную школу с обязательным изучением адыгского языка. Женя, супруга Андрея, шутит: «В ауле испокон веков было два клана – Нибо и Хушт. Теперь стало три». Семья Степановых положила начало новому православному роду в адыгском ауле. Адыги хоть и мусульмане, но на Крещение местные забираются в море в национальной одежде всем миром, включая собак.
В саду у Степановых растут хурма, яблони, груши, персики, фейхоа, фундук, виноград – настоящий кусочек рая! И, как сад Едемский, его нужно «возделывать и хранить». Для этого я там и поселилась. Это был очень необычный опыт – вместо привычной картошки окучивать ростки пальм, вместо моркови или петрушки поливать виноград.
Аул Малый Кичмай стоит в окружении высоких лесистых вершин на берегу горной реки. До Кавказской войны по её руслу на десятки километров тянулись адыгские селения, теперь вместо них фундаменты, могилы и заброшенные сады – на родной земле адыгов осталось очень мало. Живут они размашисто, по-хозяйски: с конями, коровами, двухэтажными каменными домами. Заборы металлические, сады ухоженные, обочины выкошенные. И местная власть эту горную глубинку не забывает, судя по всему: на дороге – свежая разметка, в каждом ауле – по хорошенькой детской площадке, а в Большом Кичмае ещё и отличная современная школа.
Меня удивляет, что по-русски адыги говорят без акцента, хотя свой язык не забыли – общаются на нём дома. Характер у адыгов сдержанный: они не станут расспрашивать или шутить с незнакомцем, а если нужна помощь – помогут. Младшие, встретившись, всегда здороваются со старшими. Вообще у адыгов есть «Адыгэ Хабзэ» – свод неписаных правил, предписывающий добропорядочность, честность, скромность, уважение к старшим.
Елена-отшельница
Как-то гуляя по лесу, я приметила в заброшенном садоводстве аккуратно выкошенный участок с оградой и маленьким домиком. На нём висела табличка: «Продаю» и номер телефона. Потом табличка исчезла, зато появилась солнечная батарея. Ещё через какое-то время заметила с полдюжины коз, а позже – собаку. Наконец я встретила хозяйку…
Лене лет 50, энергичная, моложавая, общительная. Она променяла устоявшийся столичный уклад и цивилизацию на домик, от которого до ближайшего магазина пять километров пешком и автобусы не ходят. Нет связи, водопровода, отопления и электричества.
Лена коренная москвичка, никогда в таких условиях не жила, а здесь впервые в жизни завела коз и столкнулась с печкой, дровами да ушлыми лесниками, которые «нагрели» её на пару кубов.
Когда мы встретились, Лена шла по тропинке, а из её телефона звучали валаамские распевы. Оказалось, она больше 10 лет пела на клиросе. Заходим в маленький домишко без сеней: в первой комнатке – печка и стол с креслом, вторую почти всю занимают две сдвинутые железные кровати с матрасами и перинами.
Лена ставит на стол парное молоко. «Как вы решились на такую жизнь?» – спрашиваю. «Меня благословил отец N, – она называет имя схимника со спорной репутацией. – Он сказал, что скоро будет война и в Москве оставаться опасно, благословил меня уехать в деревню. А в Лазаревском я была несколько раз, мне понравилось. Поэтому я выбрала домик здесь».
Собираем по окрестностям хворост, чтобы Лене было на чём готовить, пока не решится проблема с дровами. Здесь это действительно проблема: вокруг территория Сочинского национального парка, где рубить деревья даже на своём участке строго запрещено.
Все эти трудности Лену не пугают, она думает о расширении хозяйства. Успевает ходить и в храм – поёт там на клиросе. Удивляюсь недюжинной энергии и смелости этой женщины. Уточняю: «А медведь к вам не ходит? Говорят, он живёт поблизости». «Приходил, – спокойно отвечает Лена. – Видимо, учуял коз, подошёл прямо к забору у козлятника и рычал. Потом к соседу пошёл, у него пасека, но собаки залаяли и отпугнули».
Уходя, я думала, что не мне одной эти леса кажутся удобным местом для уединения и сугубой заботы о спасении души. Вот уже XXI век на дворе, а Кавказские горы так и остаются «пустынью»: их не тронула цивилизация, не особо заселили люди. И дай Бог, пусть подольше останутся они первозданными!
Русский грек
Как-то мне надо было ехать в дальнее село. Поймала у вокзала частника на красивой чёрной машине и по пути стала расспрашивать, кто он и откуда. Оказалось, настоящий южанин, местный житель, да ещё какой – потомок тех греков, которые в XIX веке обосновались в Красной Поляне!
Это сейчас Красная Поляна – дорогой горнолыжный курорт. А после Кавказской войны больше десяти лет она была заброшенным адыгским аулом. Адыгов русские войска после столетней войны, которой не было ни конца ни края, переселили ниже, в долины. Иные эмигрировали в османскую Турцию. Земли опустели.
В захваченном турками Понте греки узнали про изгнание адыгов (тогда их называли черкесами) и рассказали об этом своим ставропольским сородичам. Те сначала отправили несколько человек на разведку, а потом три десятка греческих семейств по горам и перевалам пришли в аул. Дело было осенью – греки увидели красно-бурый папоротник, ярко-красные клёны и назвали поляну Красной.
Внимательно смотрю на водителя: «Да вы не похожи на грека!» Оказалось, в нём есть и русская кровь, ведь местные греки не строго следуют обычаю жениться только на своих. Зовут его Янис, ему около 50 лет, он знает и русский, и греческий понтийский, и современный греческий.
Обрадовавшись настоящему греку, я стала хвастаться знанием греческих слов: «аксиос», «агапа», «кирие элейсон». И тропарь Пасхи по-гречески спела. Он удивился: «Откуда вы это знаете?» «Так мы же веру православную от греков приняли! А я когда-то на клиросе пела, вот и запомнила».
Своей церкви в Красной Поляне у греков нет, хоть диаспора и большая, около тысячи человек. Деревянный храм в честь святого Харалампия, который они в XIX веке построили, был разрушен в 1937-м. Теперь на его месте стоит каменная церковь, выстроенная Русской Православной Церковью, и служат там по-русски.
В 90-е Янис уехал с семьёй в Грецию по программе репатриации. Жил там довольно долго. И жил, по его словам, хорошо. Но потом случился финансовый кризис, стало туго и он решил вернуться. Сочинское побережье оказалось роднее, чем родина этническая.
Мы тепло попрощались с Янисом, и я вспомнила ещё одно греческое слово: «евхаристон» – «спасибо»!
* * *
Если мы ищем, Бог даёт нам те условия, которые больше всего подходят для спасения. Главное – искать ту жизнь, которая приближает к Нему. Южные горы располагают к уединению и жизни ради спасения души. Наверно, поэтому люди, стремящиеся жить так, здесь всегда были и появляются вновь.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий