Нарисованные часы

Красногорье, между прочим, ровесник Красноярска, Иркутска и Нью-Йорка – все они появились в семнадцатом веке, кто раньше, кто позже. Но судьба этого вятского села сложилась по-особенному.

Первое упоминание о нём встречается в переписных книгах за 1678 год: погост Красногорский, а на погосте новая церковь. В пяти домах жили бобыли, в шестом – семья священника. Так и повелось: больше пятнадцати-двадцати человек в этом месте не жило, даже в начале 1950-х – лишь несколько десятков. Зато на праздники сходилось много людей, так как приписана к погосту была 41 деревня, население которых доходило до четырёх тысяч человек. Не простояв и века, храм сгорел. Что-то, наверное, вместо него обустроили – эта часть истории покрыта мраком. А в 1841-м освятили каменную Смоленско-Богородицкую церковь.

Храм в честь Смоленской иконы Божией Матери в Красногорье

В начале прошлого века здесь были церковно-приходская школа для девочек, земское училище, библиотека, больница и попечительство борьбы за трезвость. Все сорок с лишним деревень жили по-прежнему как одно целое, но порознь. Сейчас, увы, от былого кипения жизни не осталось и следа. Как написал несколько лет назад один путешественник, «не только Красногорье носит красивое и сказочное название, местная речушка так же зовётся совсем как в сказке, только вслушайтесь – Ночная Черняница! Не удивлюсь, если в окрестностях обитают и другие сказочные создания, неподалёку есть деревня Кощеевы… С виду всё хорошо, вот только из 4 тысяч населения на территории сельского округа осталось жителей всего 600 человек и почти ни одной деревни. И ещё одна удивительная редкость – на колокольне Смоленского храма были установлены огромные часы, стрелки которых застыли когда-то в тридцатых, словно отметив то невидимое мгновение, когда началось медленное и неуклонное вымирание».

Спрашиваю матушку Наталью, супругу здешнего настоятеля отца Сергия Мусонова:

– Что за часы-то хоть?

Она в недоумении:

– Какие ещё часы? Ах, часы! Когда купол колокольни ремонтировали, видели, но они были нарисованные.

– Нарисованные?

– Нарисованные!

Ну, тогда стрелки и в самом деле застыли, но только не в тридцатые годы, а попозже. Как я понимаю, современный вид село приобрело в результате хрущёвского укрупнения деревень. Позакрывали деревни. А до этого страшный удар нанесла война, когда из шестисот человек не вернулось четыреста. А ещё раньше – коллективизация и укрупнение. Трудно, наверное, было догадаться, что, если люди триста лет жили небольшими общинами, трогать их не стоит.

Такие уверенные в себе партийные деятельные дядьки решили, что хватит ютиться по углам, нужно жить вместе. И церковь закрыли. Да, именно тогда, в начале 1960-х. Церковь, которая объединяла все четыре тысячи человек, как ниточка бусинки. И покатились бусинки, не сыскать. А дети решительных людей угробили всё в конец, развалив в девяностые здешний колхоз имени Чапаева. А какие ещё дети могли вырасти у тех дядек? Просто дурь нашла новый выход.

Отец Сергий Мусонов и матушка Наталия

Отец Сергий приехал сюда в 2013-м, спустя примерно полвека с той поры, как не стало прежнего священника. К этому времени население округи сократилось, как уже было сказано, в шесть-семь раз, а в Красногорье от 550-ти, живших на момент распада СССР, осталось около 200. Это значит, что очень скоро мир Красногорья исчезнет. Словно не звонили колокола, не играли гармошки, не справлялись свадьбы, не рождались дети.

– Хоть бы хозяйство какое появилось, – вздыхает матушка Наталия. – Главная беда – нет никакой работы.

Живут они с батюшкой на пенсию, как и почти все местные жители. Дохода, понятно, никакого, наоборот, своё тратят. Служат для души – два самоотверженных человека, которых Бог отправил сюда спасти это место. Вот только вдвоём не сдюжить и старушкам-прихожанкам не помочь. Бог не может силой заставить спастись. Но делает что может, не отчаиваясь в нас никогда. Молятся за родные селения четыреста не вернувшихся с войны солдат, их отцы и деды, погибшие в Первую германскую, молятся честные христиане, жившие здесь когда-то. Идёт смертный бой с небытием, которому отец Сергий противостоит, как когда-то, в Чернобыле, радиации. Упорно служит литургию.

«Сам, Владыко, по благоутробию Твоему, призри на ны и на святый храм сей, – повторяет он, – и сотвори с нами и молящимися с нами богатыя милости Твоя и щедроты Твоя». «Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение…» – произносит он вместо диакона. «Аминь», – откликаются с клироса матушка и две её подруги-певчие лет немалых – Надежда и Валентина.

Нарисованные часы показывают нарисованное время. А настоящее идёт куда-то, и неизвестно, что нам принесёт – горе или радость, забвение или жизнь. Но унывать всё-таки не надо, а то – точно забвение. Мы же, как заповедано, будем делать то, что должно, и будь что будет.

«Приходите»

Батюшка идёт по селу со службы. Время – около шестнадцати часов, но он всегда умеет найти себе работу. За грибами за десять лет два раза сходил. Некогда. Когда делаешь что должно, времени всегда не хватает.

Рядом останавливается машина, откуда выходит незнакомый отцу Сергию мужик.

– Здравствуйте! – говорит он.

– Здравствуйте! Слушаю вас внимательно.

– Как здоровье? – сурово спрашивает неизвестный житель. Это ж надо ухитриться, с учётом немноголюдности села ни разу не попасться священнику на глаза! Скорее всего, работает где-то далеко от Красногорья, бывая дома наездами.

– Здоров, слава Богу, чего и вам желаю, – отвечает отец Сергий, несколько приукрашивая своё состояние, и уточняет: – Вы ради этого остановились?

– Да, – басит мужик. – Мне сказали, что у батюшки со здоровьем плохо.

– Нормально, – улыбается отец Сергий, – здоровье по паспорту. Благодарю!

– А болели?

– Болел. Старики всегда болеют.

– У меня, знаете, работы много, – оправдывается мужик за то, что ни разу не зашёл в храм.

– Как работа маленько схлынет, приходите, – предлагает священник.

– Спасибо, Сергей Николаевич!

Машина уезжает.

– Народ здесь интересный, – говорит мне отец Сергий. – Насторожённый. Первое время всё поглядывали на нас с матушкой: кто такие, чего приехали, чего они тут замышляют – не хотят ли обогатиться? Они так обо всех священниках думают, и укоренено это сильно. Странно было видеть каменные лица, но когда увидели, что мы не обогащаемся, а работаем: станки жужжат, стружка летит, что-то меняется, преображается, – отношение сильно изменилось. И теперь я вижу, что они меня если и не любят, то уважают, и это очень здорово. Не было ни одного случая, чтобы попросил и отказали. Сами не напрашиваются, а попросишь – с удовольствием помогают.

– Это как в народной поговорке: «Службы не ищи, от службы не беги».

Батюшка смеётся:

– Хорошая поговорка, нужно запомнить. А прихожане нас любят, и я их тоже очень люблю. Приход у нас семейный, душевный. Жаль, народу мало. В основном пенсионеры, как и мы с матушкой. Детей видим только летом, когда их сюда привозят из разных мест, даже из Воркуты. А ведь какая школа здесь – трёхэтажная! Но закрыта, некому учиться. Остались всё больше старики да старушки. Но старички к нам на службы тоже не ходят. А мужики в основном на вахтах.

– А их жёны?

– Жёны – в пушки заряжёны. Не знаю, что и сказать про жён. Дома, наверно, сидят, там повеселее: телевизор включишь – и никуда неохота. Может, и придут когда. Мы их ждём.

Эшелон на Чернобыль

– Спаси Господи за ваши труды, с удовольствием читаю вашу газету. Вы большие молодцы, – говорит батюшка.

– Спасибо на добром слове, отче, – отвечаю я, обрадованный. С читателями «Веры» общаться куда проще, понимают с полуслова. – Отец Сергий, откуда вы родом?

* * *

…В 1854 году в посёлке Вахруши Слободского района крестьянин Тимофей Вахрушев с сыновьями создал небольшой кожевенно-обувной заводик. Выделывали шкуры, шили сапоги и прочую обувь, постепенно набирая силу. Но по-настоящему развернулись в русско-японскую войну, когда пришёл заказ от армии. Потом были Первая мировая, Великая Отечественная, когда освоили ещё и производство кирзачей. Так посёлок Вахруши, разросшийся вокруг комбината им. Ленина, стал одной из сапожных столиц России. Довольно сказать, что там в 1970-м выпустили 7,5 миллиона пар обуви, не считая юфти – прочной качественной кожи, именуемой русской. Шили офицерские яловые сапоги и солдатские кирзовые, был цех модельной обуви и цех рабочей…

Там отец Сергий и родился в семье электрика и медсестры. Отслужив в армии, устроился на комбинат.

– Вопросом, есть ли Бог, ни в детстве, ни в юности не задавался, – рассказывает он о себе. – Но однажды, лет в двенадцать, пришла мысль, что я умру. Представил себе: Вовка на велосипеде гоняет, Серёга пузыри пускает, а я в могиле лежу. Нет, я не согласен. Пусть все живут вечно. Ну а потом много раз Господь выручал, но я на это не обращал внимания.

На комбинат меня взяли художником-оформителем, хотя ничего я не оканчивал. Но наша бригада и оформлена была в качестве штукатуров-маляров. Производство огромное, так что и работы у нас, оформителей, было много: стенды, витражи, объявления.

Женился, двое детей уже родилось, когда пришла повестка. Пункт назначения – Чернобыль. С момента аварии прошло уже полгода, но не миновала судьба. У меня ведь воинская специальность – дезактиватор, в химвойсках служил на Урале, так что понятно, почему выбрали именно меня.

В эшелон погрузили и повезли. К этому времени палатки там уже утеплили, клуб свой был, столовая, большая библиотека. Обустроились неплохо. Сами блоки АЭС я не видел, они от нас были в 27 километрах. Задача у нас была ездить по заражённым деревням – определять, что с ними делать. Деревни большие, и было там жутко, особенно когда безветренно. Абсолютная тишина – ни людей, ни собак, ни кошек. Сначала офицеры замеряли, где сильнее фонит, где слабее. Но решение сносить тот или иной дом было за мной. Если крыша ветхая, возиться нет смысла. Если дом хороший, нужно мыть. А следом за нами шли специальные команды – разрушали или обрабатывали дома.

Мне было 27 лет. Я понимал, что пребывание в зоне радиоактивного загрязнения даром не пройдёт, но печалиться в такой ситуации нельзя, это может плохо закончиться. Ребята, которые обрабатывали, выглядели похуже нас, видно было, через что прошли: глаза совершенно дикие. Но развеселишь их: пошутишь, анекдот расскажешь – и глаза становились человеческими. А своего взгляда видеть я не мог, когда возвращался из мёртвых деревень.

Вернулся домой и занялся прежним, привычным делом. В начале 1990-х новая напасть – та же, что поразила и всех: производственные связи комбината оборвались, денег не стало, так что несколько лет нам платили суммы более чем скромные. И решил я податься в экстрасенсы – людей лечить.

Несостоявшийся экстрасенс

– Шёл 1992-й. Учили нас в так называемом университете людей в транс вводить, внушать им. Мне повезло, что я только два курса окончил. После третьего избавиться от этой напасти было бы куда труднее – человек становится бесноватым. Задача любого экстрасенса – прицепить личного беса к человеку. Об этом сам «целитель» может и не знать, но после этого он начинает меняться, так что к вере прийти всё труднее, исполняешь распоряжения нечистого.

А спасло меня то, что разговорился я с соучеником, и он вдруг заявляет: «Нужно взять благословение Церкви!» – «Где?» – «У тебя Волково недалеко, а там хороший храм».

Туда я и отправился получить благословение Церкви на то, чтобы заниматься экстрасенсорикой. Расспросил старушек, как добраться, да что там добираться-то – пять километров от нас.

– А сам-то он, ваш товарищ, получил благословение?

– Не сказал. Но когда я пришёл к отцу Геннадию Кочурову за благословением, то он на меня так посмотрел, что я понял: непременно получу, но не благословение. Спрашиваю неуверенно: «А что, от наших никого не было?» «Не было, – отвечает батюшка, – ты первый».

Тут-то разговор и пошёл серьёзный. К тому времени я прочитал Библию. По телевизору говорили, что это Книга книг, но найти её было почти невозможно. А у меня дядя в своё время был баптистом, и у него она имелась – дал прочитать. Прочёл её от первой до последней буквы, но ничего не понял. Так и сказал отцу Геннадию. А он: «Конечно, как тебе понять? Дорасти надо!» Про экстрасенсов сказ пастыря был короткий: «Враги Божии, которым прямая дорога в ад. Точка». Тут я понял, что врагом Божиим я не хочу быть и в ад к сатане попасть не желаю.

– Что, вот так сразу поверили батюшке?

– Не всё было так просто. Отец Геннадий говорит, а у меня такое ощущение, что голова лопнет. Стою молчу, а сам думаю: «Либо лопнет голова, либо нет». Батюшка – человек опытный. Понял, что со мной что-то происходит, и тоже замолчал. А у меня в голове война. Когда утихло, продолжили. Потом я сказал, что всё нужно обдумать. Вышел на свежий воздух, за ограду, и почувствовал, что меня что-то пытается оттащить от церкви: «Иди отсюда, давай-давай!» Вот тут я батюшке и поверил, что не с теми связался: не по нраву им, что я со священником говорю.

Правда, сразу после этого с учёбой не порвал, какое-то время волокло по инерции. Верующим-то я всё-таки ещё не был, хотя и допускал существование Бога. Но брошюрку про лжецелителей, которую дал отец Геннадий, прочитал и ещё глубже задумался.

«А ты, парень, причастись», – сказал батюшка в один из моих приездов. «Как это?»

И тогда он мне ещё одну брошюрочку дал. Исповедовался я, и оказалось, что у меня много грехов, хотя считал себя человеком почти безгрешным. Вот это уже была встреча с Богом. Когда батюшка прочитал разрешительную молитву, я почувствовал, что с моих плеч была снята великая тяжесть. А после причастия ощутил удивительную радость и понял, что такую радость на земле не смогу ощутить. Вопросами, есть ли Бог, я с тех пор не задавался. Это было под самый конец моего «целительства».

– Какие-то способности к нему у вас были?

– Прежде не занимался, но когда решил попробовать – начало получаться. Бес даёт способности. Скажем, обратилась женщина с язвой на ноге, хирурги ничего не могли с этим поделать. Провёл я с нею сеанс – и через день язва исчезла. Это было как раз после причастия. И тогда Господь, видя мою нерешительность, показал, что все эти «исцеления» – переливания из пустого в порожнее: на месте большой язвы у женщины появилось несколько маленьких.

Стал ходить с тех пор на службы и помогать батюшке, чем мог. Видел, как тяжело живётся отцу Геннадию – приход у него был таким бедным, что беднее некуда. Денег на руках у прихожан не было вовсе, но после воскресной службы они набирали для отца настоятеля две корзинки еды. С ними он и садился в автобус – машины не было, какая там машина! – и ехал домой кормить своих восьмерых детей. Такой был человек – верный Богу. Царствие ему Небесное!

– А ведь я его помню. Когда в первый раз был в Великорецком ходу, он был нашим предводителем. Какая-то женщина, глядевшая на ход из-за забора, подозвала меня и сунула денежку: «Передайте батюшке!» Передал, а отец Геннадий, растроганный, так раскраснелся. С большим смущением взял: «Что это? Мне?» С тех пор, когда слышу, что все попы жадные, вспоминаю об этом. Царствие Небесное батюшке!

«Для добрых дел»

– После прихода в Церковь я продолжал работать художником на комбинате. В 1986-м, в Чернобыле, нам сказали, что лет десять у нас будет нормальное здоровье. Правду сказали. Инвалидность я получил как раз через десять лет. На здоровье не жаловался, а потом – бах! – гипертония. Сердце стало не то.

Получив пенсию, уволился, потому что многие в посёлке едва сводили концы с концами, а раз у меня появился другой источник, решил освободить место для других. К этому времени дела на комбинате начали поправляться; хоть и немного, но платили – хлеба можно было купить, масла подсолнечного, как-то жить. И думаю: «Господь дал тебе возможность не работать. А зачем? Для добрых дел!»

– И какие добрые дела стали делать?

– Пошёл к знакомому отцу Владимиру, сменившему отца Геннадия в Волково. Он решил восстановить церковь в селе Ильинском, там храм красоты необычайной. Стал батюшке помогать, а когда у нас в Вахрушах занялись своей церковью, Господь дал возможность поработать уже в полную силу.

Матушка к тому, что я пришёл в Церковь, отнеслась спокойно. То в экстрасенсы подался, то в православные – стала ждать, куда ещё меня занесёт. А потом и сама стала у меня регентом, очень хорошо поёт – я и не знал, что Господь ей такой талант дал. В духовном училище мы изучали гласы, так я над ними целый семестр мудрил, а она вмиг всё поняла. Думаю: «Ничего себе! Во даёт!» Прирождённый регент. Так что мы всегда вместе с нею во всех делах абсолютно.

* * *

– В училище я пошёл не столько для того, чтобы стать священником, сколько чтобы понять, куда двигаться, что читать. Там сдружились с отцом Михаилом Цепелёвым, мы теперь соседи – его приход совсем рядом, в Юрьево. Учился заочно, всегда ждал встречи с ребятами, такими же женатиками.

Из историй той поры вспоминается, как мы с отцом Михаилом сидели в разных концах класса. Я впереди, чтобы лучше видеть и слышать, а он на задней парте – видно, другого места не досталось. Он был единственным человеком, который не боялся показаться дураком. Это потому что умный. Преподаватель говорит что-то, никто в классе его не понимает, а переспросить боимся. Я вообще самый старый в группе был, мне как-то совсем неудобно было спрашивать. А Михаил: «Батюшка, я не понял, объясните». Тот снова объясняет, так что всем становится понятно, и весь класс был Михаилу благодарен за это.

Ещё помню, на выпуске владыка Хрисанф, когда нам, заочникам, дипломы выдавали, сказал про одного: «Жалуется, что у него никаких талантов нету, а сам на отлично окончил училище». А на меня владыка поглядел и решил, что я не готов. «Мусонова не рукополагать», – объявил он свою волю. А я и правда не был готов, так что была Божия воля, чтобы не торопиться. После этого в течение десяти лет узнал церковную жизнь изнутри: и клирос, и болезни Церкви, и болезни прихода, и как его нужно создавать и укреплять. Поэтому, когда стал настоятелем, знал достаточно, чтобы возобновить церковную жизнь на том месте, где служб не было с начала 60-х годов.

* * *

– Десять лет в ожидании рукоположения я не сидел сложа руки. Когда отца Михаила рукоположили, я приехал к нему. «Рамы в храме совсем плохи», – посетовал он. Я говорю: «У меня станки есть, давай помогу!» И взялись мы за работу, а было её много. Случались забавные истории. Как-то, в самом начале, включил станок в два часа ночи, не подумав совершенно, как далеко будет слышно. Всполошил все окрестности – народ прибежал проверить, не грабители ли пилят решётки. А я думаю: «Что за люди бегают в такое время?» Оказывается, они меня ловят. Дело в том, что в храме есть чудотворная икона «Достойно есть», которую несколько раз пытались украсть, так что люди были настороже. Мне тоже приходилось храм караулить по ночам, но воров не видел.

С деревом я научился работать потихонечку ещё на комбинате. Для своих ребятишек сделал мебель, а потом пошло-поехало. Станки мне сделали ребята-слесаря на деньги, полученные мною за отказ ехать в санаторий. Они и сейчас мне служат – круглопильный, рейсмусовый, долбежник, фрезерный. Рамы, двери, иконостас – всё сами сделали в Красногорье. Приход у нас бедный, своими руками всё делаем – экономия великая, только материалы покупаем, остальное своё.

Иконостас, сделанный своими руками

Как отец Сергий глянулся ангелу

– Как вы оказались в Красногорье, отче?

– Я здесь раньше уже бывал, когда помогал отцу Михаилу Цепелёву. Попросили меня помочь и в Красногорье, где мы с одним старичком взялись ремонтировать крышу храма. Не ведал, что не пройдёт и несколько лет, как придётся продолжить эту работу уже в качестве священника. Думал, это будет чудо, если покроем главный купол железом, и чудо совершилось.

– Видно, глянулись вы ангелу-хранителю Смоленской церкви в первый приезд, – говорю батюшке.

* * *

Уже после этого разговора поинтересовался темой – об ангелах храмов. Один случай описан в «Луге духовном» Иоанна Мосха. Однажды в воскресный день авва Леонтий пришёл в церковь причаститься и увидел ангела по правую сторону от престола. А затем услышал голос: «С тех пор, как освящён этот престол, мне заповедано неотлучно находиться при нём».

Другая история приключилась со святителем Иосафом Белгородским. Как-то увидел он 130-летнего священника, совсем немощного, и подумал, что Господь его, видно, не принимает из-за какого-то страшного греха. Так и оказалось. Как-то некий голос пытался его отговорить от служения второй литургии подряд. Один и тот же священник делать это, согласно Уставу, не может, но опоздавший на службу помещик уж очень настаивал, наверняка не безвозмездно. «Не дерзай, если же дерзнёшь, проклят будешь», – убеждал голос. «Сам будь проклят!» – в ярости воскликнул настоятель. Выслушав это, святой Иоасаф воскликнул в большой печали: «Несчастный, ты проклял ангела Божия, хранителя того места святого!»

* * *

– Спустя какое-то время, – продолжает отец Сергий, – было собрание в Котельниче, где епископ Яранский Паисий посмотрел на меня, а вскоре – это было 21 апреля 2013-го – рукоположил в Успенском храме города Яранска. Там интересный момент был. На первой литургии после рукоположения служил протоиерей Александр, с которым мы впервые оказались в одной церкви. А я смотрю, как он стоит за престолом, возглашает, и понимаю, что всё это уже помню, видел во сне. И сделал вывод, что всё идёт так, как Богу угодно.

Впервые со мной подобное случилось в детстве, лет в десять. Папа шёл с работы, и я вспомнил, что уже видел это. А больше вроде ничего такого не было… Ах да, ко мне ведь целитель Пантелеимон приходил ещё до того, как я воцерковился. Пришёл точно такой, как на иконе, но ничего не говорил. Побыл-побыл и ушёл неизвестно куда. А когда я в Церковь пришёл, то стал образа покупать для дома: Спасителя, Божьей Матушки Иверской. И вдруг увидел целителя Пантелеимона. Узнал. Только во сне он был ярче, чем на образе. Я тогда сделал для себя вывод, что всю свою жизнь буду прибаливать. Так оно и есть.

Первого мая того же 2013 года началось моё служение в Красногорье, куда мы приехали с владыкой Паисием. «Согласны здесь служить, Сергей Николаевич?» – спросил он. «Как благословите», – отвечаю. Хотя, если честно, не очень хотелось. Но сейчас рад, что всё так вышло.

Населения немного, в воскресенье в храм ходит обычно десять-двенадцать человек, на большие праздники побольше. Постепенно удалось всё поставить как надо – поначалу сопротивлялись, а потом поняли: раз священник сказал, нужно делать.

Прихожанки кто доярками работали, кто в школе. Валентина Алексеевна Кокоурина, одна из старейших, вспоминает, что, когда прежний батюшка тут был, в пятидесятые, они в церковь играть бегали.

– Ваша прихожанка?

– Очень даже прихожанка. Помнит, как батюшка за храмом картошку садил – прижимали тогда сильно.

Храм, когда мы приехали, был в печальном состоянии. В нём прежде ремонтировали колхозную технику. Стали восстанавливать. Одной нашей прихожанке, Галине Ивановне Коршевой, было тогда 74 года. Она у нас мастерица – то картины и наряды делает из конфетных фантиков, то ещё что придумает. Работала в колхозе маляром, когда молодая была, потом бухгалтером. А тут взялась храм штукатурить. Я думал: «Как на верха-то залезет?» И просто глазам своим не поверил – молодые так не смогут залезть, как она залезла. Подавали ей наверх песок, цемент, воду, и Галина Ивановна работала. Так всем миром храм в Божий вид и привели.

Рассказ матушки Наталии

– Мама моя была буфетчицей в столовой, она 1926 года рождения, а папа 1913-го, работал на обувном комбинате в Вахрушах. Я третий ребёнок в семье – поздний. Папа у меня со Смоленщины и, похоже, был верующим. Открыто не молился, но отцовская икона всегда стояла на кухне.

А сама я пришла в Церковь через мужа. Мы были в компании вместе, когда я ещё училась в школе. Сергей на гитаре играл, и это нам, девчонкам, нравилось. Пел, помню, «Там, где клён шумит», фотографировал, хорошо рисовал. Женились, родились Оля и Костя.

В Чернобыль муж уехал в свой день рождения, в октябре. Мы тогда не понимали, что это опасно, так что не слишком волновались. Было трудно. В пять часов я вставала, вела детей в садик к половине шестого, в шесть на работу. И так полгода. Беспокоиться начала, когда узнала, что после Чернобыля заболевают вертолётчики и энергетики. Стало страшновато, но была надежда, что всё обойдётся – на реакторе Сергей, слава Богу, не работал. Он письма писал каждую неделю, присылал раскраски для детей, сам их делал. Сыну Косте – танк, самолёт, машину, дочке Оле – бабочки, цветы. Он и когда дома был, всё старался их занять. Горки делал, канат повесил, много всего мастерил. Когда сад взяли, домик сложил – клал кирпич, доверив мне месить раствор, а дети поднимали наверх стройматериалы.

А потом стал уставать, сердце слабеть начало. Чернобыль давал о себе знать, и чем дальше, тем больше.

Когда он пришёл в Церковь, я увидела, что это идёт на пользу и ему, и нам – его семье. Сама поначалу не очень воцерковлялась, а у него всё было серьёзно с самого начала. Ездил то в Слободской, то в Киров, то в Волково на службы. Потом собрался народ, чтобы построить храм в нашем посёлке. Батюшку выбрали председателем, меня – бухгалтером. Постепенно я становилась его помощницей.

Его идея стать священником меня пугала, потому что нужно будет переезжать. А мы ведь там, в Вахрушах, столько лет прожили, квартира была хорошая, родня, дети выросли, внучка родилась. Но согласие всё равно дала. Без подписи жены не рукополагают, и я подписалась, что согласна, – как я буду мужу-то мешать? Стали обустраиваться, как переехали. Народ добрый: позовёшь – помогут. Отличие Красногорья в том, что здесь не так тяжело пережили 90-е, как мы, когда перестали платить на комбинате. Нам хлеба купить было не на что, а здесь у людей хозяйства, коровы.

Сейчас я понимаю, что вся моя жизнь была подготовкой к служению в храме. Скажем, как-то работала в ателье и научилась там шить. Потом это не раз пригодилось. Когда к нам в Вахруши приехал отец Богдан Голод, именно я шила ему облачения, а потом уже своему батюшке стала шить. Когда церковь в Вахрушах открылась, стала служить в лавке. А через год отец Богдан услышал, как я подпеваю хору, и спросил: «На клирос не хотите?» «Как благословите», – отвечаю. Стали мы вместе с матушкой Ксенией петь и много чего разучили. Ну а я следила за службой и научилась. Это потом очень пригодилось в Красногорье.

Здесь трое нас на клиросе: я и ещё две девочки – Валентине семьдесят, Надежде семьдесят два. Читаем, поём: «Слава Богу за всё», «Царица моя преблагая», «Ты моя Мати». Молодые в селе есть, в клубе поют и танцуют, им всего пятьдесят – пятьдесят пять, но к нам не идут. Говорят: «Бог в душе». Молодёжь разъехалась, работы нет. Земли-то много; если бы кто-то организовал производство, село бы жило и жило, а так не знаю, сколько ему осталось. Поют у нас все прихожане, особенно за трапезой. Мы тексты распечатали и всем раздали. А дома иногда не только церковные, но и родительские песни поём. У меня мама на гармошке играла, много их знала: «Ой, цветёт калина», «Расцвела под окошком белоснежная вишня», «Вот кто-то с горочки спустился».

Места здесь красивые. Село на горе, вокруг лес, но не сплошной, а с полянами. Землянику ходим собирать, грибы белые, красноголовики, рыжики. Маслят много. Край плодородный. Кто приезжал, говорят, что и храм очень смотрится. Наверху оцинкованное железо, а в кресте, видно, есть зеркала, и как свет упадёт, крыша начинает светиться. Облака необычные в небе плывут. Люблю фотографировать.

Храм муж восстанавливал своими руками – платить рабочим было не из чего, да и специалистов не найти. Но благодаря батюшкиным умениям смогли всё сделать. Вся столярная работа на нём, покраска – вместе с прихожанами, а клумбы вокруг – это мы, женщины.

Квартиру приход купил. После нас другой батюшка приедет, будет где ему жить. Есть в селе четыре благоустроенных дома с отоплением, в одном из них мы живём, как в городе. Вместе с певчей Надеждой огород держим, соленья закатываем.

Счастлива ли я?

Конечно. Рядом муж, всё делаем вместе и мыслим в одном направлении. Что ещё нужно, когда человек становится старым? Радость от детей, внуков, мужа, который всё понимает, любит, жалеет, во всём помогает.

Последний рубеж

– Единственное желание – жить тихо, спокойно, – задумчиво произносит отец Сергий. – Видно, это старость. Хочется просто служить. Никуда не ехать, не идти, а так вот… тихонечко. Господь даст ещё три годика послужить, слава Богу.

– А почему три года?

– Мы, чернобыльцы, долго не живём, чё там… И на пенсию выходим на десять лет раньше не просто так. Мы с Натальей почти одногодки, но у неё здоровья ещё много, а я слабею. Десять лет назад с утра до вечера работал, а теперь часа два потружусь и нужно уже отдохнуть. До обеда поработал – отдохнул, после обеда поработал – снова отдохнул, ночью поработал, поковырялся – утром снова нужно отдыхать.

– Ночью тоже работаете?

– Раньше было, конечно, проще. Встал – и весь день не устаёшь.

– Живите дольше, отец Сергий!

– Постараюсь. По грехам нашим терпит пока Господь. Слава Ему!

Он так и будет стоять здесь до конца, этот русский священник, с верной матушкой своей, на последнем своём рубеже.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска