Райский уголок

Уже тридцать два года Игорь – наш подписчик и распространитель газеты. Давно мы с ним переписывались, но воочию ни разу не виделись. И вот нынче с главным редактором газеты Игорем Ивановым отправляемся в его края, на запад Ленинградской области, в Сланцевский район. И две новости. Первая: ещё в ноябре прошлого года наш верный читатель ушёл добровольцем на войну на Украине. Вторая: отвоевав полгода, он приехал домой в отпуск. И мы успели его застать – за день до окончания отпуска и возвращения на фронт.

Встретил нас Игорь в деревне Сижно, у въезда на храмовую территорию. Первый вопрос к нему:

– Так молодо выглядите! Не верится, что с 91-го «Веру» читаете.

– Так я тогда молодым и был. Взял просто почитать и вскоре подписался. Тогда ведь о православии никакой литературы не было. Потом других стал привлекать, – односложно ответил он.

– Отпуск удалось полностью отгулять?

– Да, тридцать дней, включая дорогу. Командир сказал: «Смотри, если понадобишься, из отпуска вызовем». Сейчас там обострение, «контрнаступ», но ни разу не звонили.

Сижненский храм с прилегающей территорией окружён добротной кованой оградой. Мы ещё не дошли до ворот, а уже встречает стенд с сообщением, что храм работает ежедневно с 12 до 17 часов. Тут же расписание служб и… номера телефонов священника Александра Лукина, сотовый и домашний. Впервые такое вижу!

– Батюшка приезжает служить в субботу и воскресенье, – поясняет Игорь. – Он в Питере живёт, отсюда почти двести километров. Предыдущий настоятель, отец Владимир, с которым мы храм благоустраивали, тоже из Петербурга приезжал. Народу-то в деревне мало, постоянных человек сорок.

Слева от ворот установлен огромный камень с вмурованным мозаичным рисунком райской птицы и синих виноградных кистей и с надписью: «Некоторый человек насадил виноградник» (Мк. 12, 1-12). Сами врата тоже великолепны – с арками и мозаичными иконами святых. Проходим через них… И здесь я должен повториться: «Впервые такое вижу!»

Вроде бы дело обычное – ухоженное кладбище за храмом, с поднятыми с земли памятниками и новенькими крестами на них. Но тут же установлены белоснежные коринфские колонны – просто стоят, и всё. И уже другая атмосфера, торжественная, и хочется благоговеть перед седыми временами. В порядке вещей и выложенные плиткой дорожки, цветники, декоративные лужайки. Но с какой любовью сделано! Лужайка напротив храма разделена крестом на четыре части, а в них буквы, из которых вырастут цветы: IС ХС НI КА. Цветы пока ещё посеяны, благоустройство продолжается.

Дорожка к храму с «античными» колоннами

Лужайка разделена крестом на четыре части, а в них буквы, из которых вырастут цветы: IС ХС НI КА.

Идём по дорожкам – и на каждом шагу сюрприз. Вот на земле обычный серый валун, но в него вмурованы 12 разноцветных камней, а надпись сообщает: «Сие по образу двенадцати камней небесного Иерусалима». Дальше ещё камень и ещё – с цитатами из Евангелия.

«Сие по образу 12 камней небесного Иерусалима»

Встречаются и вертикально установленные плиты с мозаичными образами Пресвятой Троицы, Архистратига Михаила, святого благоверного Александра Невского… На одной из плит – мозаичный орден Святого Владимира, которым был награждён настоятель храма о. Фёдор Филимонов, служивший в деревне Сижно с 1795 по 1836 год. А на другой – музыкальные ноты и слова гимна, который так заканчивается:

Благословенный дивный храм
Архистратига Михаила,
Ты – Богу честь, вражине – срам,
Для верных ты – врата спасенья.
Так стой же днесь и на века
Как воин христианской славы.
Пусть гордо реет Божий стяг
Святой Руси – родной Державы.

– Гимн нашего храма прихожанка Надежда написала, – поясняет Игорь.

– Всё это благоустройство – силами прихожан? – спрашиваю.

– Разумеется. Моя семья тоже вложилась. На чём-то экономили. Вот эти плиты я задёшево в Петербурге нашёл и привёз. Оттуда и художников пригласили. Всё для них заранее приготовили, и они быстро мозаику выложили.

– Это у вас как бы подобие райского сада?

– У Бога должно быть всё красиво, я так думаю. И в храме, и рядом. Ещё надо доделать всё, а потом будем только ухаживать.

– А вон там что за странное сооружение? – показываю рукой. – На сторожевую вышку похоже.

– Это голубятня, для храмовых голубей. Но пойдёмте дальше…

Выходим на окраину храмовой территории – на мысок у заводи реки Сиженка. Здесь уже не евангельская, а военная тематика. Откосы мыса обложены толстыми плитами, как на военном броненосце, сверху за балюстрадой старинная пушка стоит. Внизу у заводи – колонна с орлом, копия знаменитого севастопольского памятника затопленным кораблям.

Парк возле храма на берегу речки Сиженки

– Недалеко граница с Эстонией, которая раньше принадлежала шведам, и оттуда была постоянная угроза, – объясняет Игорь. – И по велению царя Ивана III сюда были присланы стрельцы, они основали первое в здешних краях сторожевое поселение. Отсюда и название нашей деревни – Сижно, от слова «сижение», то есть стрельцы были посажены на охрану. Как понимаю, и речку Сиженкой так назвали – места-то были дикие, и всему придумывали в то время имена. Стрельцы построили деревянную церковь Архистратига Михаила. К 1730 году она обветшала, и местный помещик Хвостов с сёстрами возвели нынешний каменный храм. Посвятили его победе над шведами в Северной войне.

– Кстати, здешний народ не боится, что и через них война прокатится? – спрашивает Игорь Иванов. – Уже вовсю пишут, что если Украина не справится с Россией, то НАТО подтолкнёт Польшу и прибалтийские страны ввязаться в эту войну и могут ударить со стороны Эстонии.

– Наш-то народ спокоен. А если оттуда попрут… Понимаете, там ведь далеко не все хотят войны с Россией. Вот я слушаю эстонское радио – здесь четыре их канала принимаются, и там сообщают, что ни одного беженца с Украины не поселили в Нарву или приграничные к нам сёла. Почему? Потому что там русские живут, и как бы они не настучали этим украинцам. Такие там настроения.

На берегу реки

Спускаемся к заводи. На берегу её устроена купальня и стоит часовенка над святым источником.

– Источник древний и никогда не был заброшен, – поясняет Игорь. – Сруб стоял, когда я ещё пацаном тут бегал. А церковь стояла закрытой, так что мать возила меня крестить в Псковскую область. А своих детей я уже здесь крестил, когда храм восстановили. Отец Владимир тогда служил.

– Красиво у вас, – говорю. – Берёза плакучая, река. Не скучаете там по родине?

– В Новороссии? Скучаю, конечно. Говорю ростовским и краснодарским нашим бойцам: «Как вы вообще живёте без леса? Степи, смотреть не на что». А они: «Нам, наоборот, степь нужна, простор». У всех своя родовая память. Мои предки всегда с лесом были – и здешние, и те, что по соседству, в Волосово, жили.

– И как, богато жили?

– Да не жаловались. Прадеда Петра в 37-м году забрали. То ли за его зажиточность, то ли за веру в Бога, до сих пор не знаю. Так-то у моих родственников в советское время дома икон не было, не показывали свою веру. Только у бабы Натальи в спальне иконы я видел. Была она вдовой, замуж не выходила. Батя мне говорил, что она всё советское время, вплоть до смерти в 1986-м, прожила с «синим документом» – то есть со старым, ещё царским паспортом. Советский не принимала. Сидела дома, даже в храм не ходила. Её-то храм, Казанской Божией Матери, должен был под воду уйти, когда делали Нарвское водохранилище. Храм разобрали и в другом месте поставили, в селе Большие Поля. И был он единственным на всю округу. Но прабабушка этот факт не приняла, что церковь-то «переехала», и дома молилась.

– А вы сами тоже по крестьянской линии пошли, в совхозе работали?

– Совхоз наш закрыли, а попытка моя фермерствовать оказалась бесполезной – отдачи мало. Мы с женой что-то выращиваем и продаём, потому что если сидишь на земле, то её пользовать надо. Но основной мой заработок на извозе. Был у меня грузовик с манипулятором, возил лес и газобетон с цементных заводов. Я с детства увлекался техникой, и всё время на машине да на тракторе…

Возвращаемся к храму.

– Вот у нас ещё памятник в честь тех первых стрельцов, которые охраняли наши западные рубежи, – показывает Игорь. – А здесь табличка в память Хвостовых и Коновницыных, которые в 1730 году построили каменный храм. А это – в память о священномученике Алексии Ставровском. Он родился в нашей деревне, был прихожанином этого храма, затем поступил в семинарию и служил в Петербурге в храме военного госпиталя, а после стал благочинным Санкт-Петербургских и Новгородских церквей армейского ведомства. В 1918 году Патриарх Тихон вновь назначил его протопресвитером военного и морского духовенства. То есть видите, какая у нас связь церкви и армии.

– И как он пострадал?

– В том же 18-м году его арестовали и вместе с другими батюшками заточили в тюрьму в Кронштадте. Было отцу Алексию тогда 84 года. Узникам объявили, что каждого десятого расстреляют. Десятым оказался молодой священник, и отец Алексий сказал ему: «Я уже стар, иди себе с Богом, а я стану на твоё место». И этих десятерых расстреляли на барже, а баржу утопили в море.

 «Ненависти нет»

Помолились мы у местных святынь. Игорь, посмотрев на часы, предложил съездить ещё в одно место: «Для читателей “Веры” это будет интересно». Но мы останавливаем его: «Подождите, вы о себе-то ничего не рассказали. Про специальную военную операцию и как в добровольцы пошли. Не страшно было?»

– Боялся – что не возьмут по возрасту. И жена: мол, без тебя справятся. Но знакомые говорили, что наших там мало, а их много, у них ведь мобилизация волна за волной. И наши там бессменно, без ротации, их заменять надо. Да и вообще, чего сидеть и на дверь смотреть, когда она откроется и враг уже к нам заявится? Был во Пскове у дочки, там нашёл объявление о наборе, пошёл в ближайший пункт. И меня приняли. Сначала добровольцем, а когда мобилизацию в стране объявили, то я уже в воинской части подписал контракт.

– Получается, жена не против?

– Сейчас уже не против.

– А срочную вы прежде где служили, с какой военно-учётной специальностью?

– В МЧС служил, в Питере. Теперь вот и боевую специальность приобрёл. Ну и с машиной не расстаюсь: сажусь за баранку «Урала» и еду, куда прикажут. По мне, так «Урал» и «КамАЗ» самая лучшая техника. Говорят, что мы отстаём по электронике, надо всё модернизировать. Но это не для войны. У современной техники какой-нибудь датчик вылетит или коробка-автомат шалить начнёт – и всё, машину на прикол. А старую технику я на коленке пересобрать могу, и если запчастей не хватит, то на базаре в Луганске куплю – не дожидаясь, пока из ремроты пришлют. Мне же задачу выполнять надо. Пусть она не боевая, но очень нужная – например, обед по подразделениям развезти. Бойцам же кушать надо. Или дров привезти. Мы их сами пилим на лесопосадках – там, где знаем, что не заминировано. Да много текущей работы здесь и сейчас.

Игорь «кормит акулу». Фото его боевых товарищей

– Как наши бойцы к противнику относятся? – задаю непростой вопрос. – Понятно, что на войне врага расчеловечивают, чтобы легче в него стрелять было. «Укропами» называют?

– Ненависти нет. Те пленные, кого видел, вроде нормальные люди. И население адекватное. Но есть такое: подходишь в военной форме, человек напрягается весь, а когда спрашиваешь вежливо: «Извините, пожалуйста, можно спросить…» – он прям выдыхает и начинается нормальный, хороший разговор.

– То есть на войне не так уж черствеют, звереют?

– Люди везде разные. В отпуск я приехал, и все тоже спрашивают: как там? Да так же, как в обычной армии – она же проекция общества. Какое здесь общество, такое же всё и там. Вот у нас везде есть энтузиасты, которые всё двигают, – и в армии то же самое. И есть просто работники, слава Богу. Молча делают свою боевую работу.

– Говорят, что на войне по-чёрному пьют.

– Если человек адекватный, то он на боевых пить не будет ни в коем случае. Может, домой приедет и расслабится, но не там. Пьяницы гибнут. Но, повторяю, люди разные – есть такие, кто на гражданке пил и без этого не может. Дай Бог, чтоб живым вернулся.

– Ещё у нас пишут о ПТСР – посттравматическом стрессовом расстройстве ветеранов войны, – продолжаю расспрашивать. – Я как-то ехал в поезде и видел парня, который возвращался с СВО. Так он ни с кем не общался, словно окружающая мирная действительность стала ему чужой.

– Раньше говорили проще: афганский синдром. Пока что по себе этого не чувствую. Единственное, что угнетало, когда сюда приехал, – очень тихо, ничего не гремит, не бухает. То есть как будто это ненормальное что-то, потому настораживало. Ну и странно, что на небо не надо озираться – есть над тобой беспилотник с гранатой или нет. Сверху же должно что-то падать, а тут этого нет.

Батюшка меня тоже спрашивал – и могу всех успокоить: в СВО большинство людей заряжено нормально. И местные поддерживают. Видели бы вы, как в ЛНР 9 Мая праздновали! Еду на своём армейском грузовике, и процентов 70 встречных машин мне сигналят. На многих легковушках наши флаги. Внутри казаки сидят с наградами нынешней войны. Все радостные – реально для них праздник. И я не представляю, как мы бросили бы этих людей, чтобы туда зашла Украина. Да никак! Это невозможно. Поэтому и началась война, она была неизбежна.

Но знаете, спустя время понимаешь, что происходит что-то большее. Война не только из-за этого. Нас всех хотят подчинить. И кто? Вот я приезжаю в отпуск и узнаю, что в наших краях поселились беженцы из Швеции. Пообщался с ними. Говорят, что для них последней каплей стало, когда с храмов стали кресты снимать, потому что они не «толерантные». И детей из семей по каждому чиху забирают. Что-то тёмное оттуда идёт… И как мы можем этому подчиниться?

Часовня из ящиков

Интересуюсь у фронтовика:

– После частичной мобилизации там, «за ленточкой», полегче стало? Ротации бывают?

– Кого-то меняют каждые три месяца, а кто-то сидит семь месяцев, и у него начинает уже крыша ехать – даже если он не на боевых. Жена меня спрашивала, как чувствую себя, и отвечал: «Как на подводной лодке». Блиндаж, окопы – и ни шагу оттуда. Одни и те же лица.

А вообще это проблема везде. У нас в Михайловском храме есть прихожанин Георгий, бывалый моряк. Так он говорит, что раньше в плавание ходили на полгода и даже на девять месяцев и у людей «кукушка съезжала». Поэтому теперь три месяца – и плавсостав меняют, даже если судно на другой стороне шарика, на самолётах моряков возвращают.

– Но это на корабле, а вы же там на «большой земле».

– Там земля уменьшается до твоей позиции. Спишь – три квадратных метра твои, только чтобы вещи положить и растянуться во весь рост.

– Причащаться в храме вам удаётся?

– Батюшка в Луганске называет нас «заезжанами». Иногда вот езжу на машине за боеприпасами и прочим, и когда храм по пути, то обязательно заезжаю. Но мне-то проще, я разъездной, на машине, а другие из моего подразделения только один раз смогли съездить, исповедаться и причаститься.

– Говорят, что на войне неверующих не бывает.

– Если рядом бамкает, то все Бога вспоминают. Все крестики носят, повязки с молитвами. Но это не значит, что люди церковными становятся. Когда праздник церковный, бывает, отхожу в сторону, чтобы одному побыть.

– Чтобы мат-перемат не слышать?

– Да не в этом дело. Кому-то Господь даёт эту радость – веры, кому-то не даёт. Вот как Пасху в нашем подразделении встречали? Как в миру. А я ночью в часовню пошёл – по рации сказал, что буду проходить, чтобы часовой знал. В часовне свечку зажёг, с иконкой вокруг часовни прошёл, пропел «Христос воскресе», тропарь прочитал, часы. И был там один. С Богом.

– А что за часовня?

– В соседнем подразделении её построили фактически из ящиков, и отец Виктор освятил во имя Георгия Победоносца. Я-то мало принимал участия, только пустые снарядные ящики им привозил.

Часовня из снарядных ящиков

Бывает, думаешь: «Зачем часовню построили, если она пустует?» Но иной раз приходишь, а там множество свечек горит – нет, всё-таки молятся! Есть такие, кто тянется к православию, а потом в сторону отходит. Вот ко мне обратился один: «Можно с тобой в часовню схожу?» Пришли, он свечку поставил, говорю ему: «Я сейчас помолюсь, а ты, если хочешь, иди». Он: «Можно постою послушаю?» Выстоял, спрашивает: «Ты службу служил?» Да какая служба, просто молитвы читал. Стал объяснять, как всё в Церкви устроено, и про веру в Бога. Он послушал и ушёл. Может, чего-то и останется.

А вообще мы – те, кто в Церкви, – только своим поведением можем что-то показать и доказать. Говорили за моей спиной: «Вот скоро пост закончится, Игорь, как и все, станет материться и кого-нибудь отметелит». Закончился пост, а я продолжаю не употреблять в речи матерные слова. Удивляются…

– Ещё такой вопрос: мы на нашем приходе посылки для бойцов собирали, сынок мой письмо солдату написал с рисунками. Как на фронте такие посылки воспринимаются?

– Знаете, все эти письма никто не выкидывает. Я когда приехал в своё подразделение, то все их собрал и в ответ написал благодарности с фронта. Или вот такой был случай. Привезли мы в полевой госпиталь бойца после боя, раненого, да ещё и обмороженного, пальцы на ногах белые. Весь грязный, кровью заляпанный. Уложили его на койку. Медсестра: «На, сынок, тебе носочки». И протягивает ему шерстяные носки, связанные какой-то женщиной и присланные с гуманитаркой. Он взял носки и под голову положил. Я потом заезжал раненого проведать, так санитарка рассказала: «Он когда проснётся, то носочки трогает, проверяет, на месте ли, и снова засыпает».

Там и обычной гуманитарке рады. Хлеб у нас армейский, один и тот же, – и печенье влёт идёт. Кормят гречкой да сечкой, так что даже «бомжпакеты» в радость, вермишель эту паришь. Хочется разнообразия.

– А что скажете в целом об армии? В чеченскую войну у нас одна армия была, во время грузинской в 2008-м – уже другая, пособраннее, и показала себя неожиданно в 2014-м в Крыму, солдат даже «вежливыми людьми» стали называть. А как сейчас?

– У нас везде памятки, да и устно говорят, что мы – лицо России. Поэтому если кто-то ведёт себя не так, позорит, мы это пресекаем. Армия, по моим ощущениям, сейчас боевая и умелая, всё время учится. И главное – люди мотивированные. А как иначе? Едешь по сёлам, по городам – и дети тебе руками машут, бабушки крестным знамением осеняют. На Вербное воскресенье женщины вербочками крестили. Вот уже ради этого надо было ехать туда. Понимаешь, зачем мы там.

Это ведь не сейчас началось. Лёху вёз я, двухсотого, сослуживца своего. Он был к нам прикомандированный, а сам донецкий, из казаков. И вёз его тело домой. А второй трёхсотый был, раненый то есть, в кабине сидел, Андрей. Тоже местный. Он с Лёхой ещё в 2014-м республику защищал. Спрашиваю: «Скажи, Андрюха, как там было? Может, у нас по телику про это не так рассказывают?» Он: «Да всё так. Во время майдана мы, шахтёры, поехали в Киев, чтобы антимайдан устроить. Организаторы наши ничего, кроме чёрного хлеба и водки, нам не давали. Ни палаток у нас, ни обеденных наборов, тем более оплаты, как у евромайданцев. Потом вернулись мы в своё село, выгнали проукраинцев и въезд загородили бетонными блоками. С этого и началось. А потом защищали своё шахтоуправление, чтобы его не разграбили». То есть были люди с идеей, знали, на что шли. И были те, кто грабил, в мутной воде рыбку ловил. Но таких мало было. И другой парень, Денис, мне тоже говорил: «Вот как в фильме “Солнцепёк” показано, так всё и было. Нас убивали, резали, мы защищались».

Я сам помню, как в 14-м году с женой новости посмотрел о том, что творится на Донбассе, и телевизор выключил – больше мы не смотрели. Потому что невозможно это видеть, всё внутри закипает… На Донбассе ведь обычные русские люди – такие же шахтёры, как у нас в Сланцевском районе. А их – минами и снарядами.

– С каким чувством обратно едете? Не хочется, наверное?

– Тут нет вопроса какого-то хотения. Когда не знаешь, что там творится, как русских убивают, женщин и детей – это одно. А когда знаешь – тогда совсем другое. Я – знаю. Если не мы, то кто? Если все русские мужики соберутся… И ещё такую вещь понимаешь: если нас там сломают, то и всех здесь потом сломают. Такой маховик запущен, который можно остановить только там, а иначе он ещё сильнее раскрутится и прикатит сюда.

Страшно ли? Сложно сказать. Я делаю свою работу, водительскую, машина у меня боеготовая, и работы вагон. И чего бояться? Все выполняют свою работу.

– Говорят, что на войне люди быстро стареют.

– Не знаю. Я-то, наверное, молодею: люди не верят, когда узнают мой возраст. Там все в тонусе – что на передке, что в тылу. Если знаешь, за что воюешь, то это тебя, так скажем, окрыляет. Ведь даже «музыканты» там не из-за денег. Один мой знакомый из ЧВК «Вагнер» рассказал: «Я один раз сходил в военкомат – меня не взяли, второй раз сходил – и снова не взяли. Тогда в ЧВК подался». На гражданке он попивал, а у «музыкантов» строгий сухой закон, так он говорит, мол, и без этого закона не стал бы пить, потому что не за этим приехал. Хороший мужик, мотивированный.

– Как думаете, спецоперация затянется?

– Не знаю. Когда мы приехали, вообще затишье было, только укрепрайоны строили, и я бетонные эти «зубы дракона» возил. А после 9 Мая пошло движение. Но мы сейчас в обороне.

Весточка оттуда

По ходу разговора вспомнили мы наши очерки из Новороссии и Украины – их Игорь, как старый наш подписчик, конечно, читал. Игорь-редактор спрашивает его: «Интересно, памятник князю Игорю, который у переправы через Северский Донец, уже отреставрировали?» В 2016 году, когда мы там были, памятник стоял на высоком холме на нашей стороне, а из-за реки постоянно стреляли атошники и всего князя пулями посекли. Игорь отвечает, что не видел этого памятника. «Как же! Он стоит примерно на том месте, где в “Слове о полку Игореве” поётся: “А Игорь к Дону воинов ведёт… О Русская земля! уже ты за холмом!” Дальше были уже половецкие степи».

Игорь-редактор дальше вспоминает, как ездили мы на окраину Луганска, на кладбище, где похоронен старец Филипп Луганский. Выходим из часовни – и с той стороны, где памятник князю, короткие автоматные очереди и мины бухают. А люди так спокойно по кладбищу ходят, о вечном думают и ноль внимания на выстрелы («Новороссийский дневник», № 775, апрель 2017 г.).

– Так люди попривыкли уже, – кивает Игорь-воин.

Смотрю на его лицо – простое и спокойное. Ничего героического, так сказать, в его чертах. И про войну говорит как про тяжёлую, но нужную работу. Русский солдат. Такие все вой­ны и выигрывали.

– Кстати, вы же в Луганск со стороны Краснодона заезжали, – припомнил он. – И видели у села Хрящеватое на обочине танк, цветами усыпанный, – ещё фотографию его в газете поместили. А там дальше справа храм строился. Так вот он уже действует, освящён во имя Георгия Победоносца. И в нём вашу газету выписывают. А ещё я организовал коллективную подписку в самом Луганске, в соборе. Туда недавно прилёт был, совсем рядом взорвалось. Говорю батюшке: «К вам из этой газеты в 2014-м и в 16-м годах приезжали, переживали за вас, почему бы на газету не подписаться?» Вот сейчас приеду, посмотрю, как в киоске газету раскладывают, чтобы по порядку, по номерам было.

– Погодите, – не понял я, – что значит подписаться…

– Так Луганск – это же теперь Россия. И наша почта там работает, на все российские издания идёт подписка.

Вот те раз! А я и не подумал – не привык ещё к этому…

– Слушайте, ребята, сейчас время семь, – Игорь-воин посмотрел на часы. – Давайте я вас отвезу в одно место – красивейшее, на самой границе с Эстонией. Там Ильинский храм и подворье Пюхтицкого монастыря за рекой. Без меня вас не пропустят, потому что погранзона.

– Ни в коем случае! – возражаю. – Вы и так время на нас потратили, а у вас последний день.

– Миша-а! – Игорь-редактор вращает глазами, обращаясь ко мне. – Не последний, а крайний!

– Так я про отпуск говорю. Вам же с женой, с детьми побыть надо.

– Да ладно, ребят. С детьми уже виделся. Одна дочка в городе живёт, после девятого класса сказала: «Буду учиться на медсестру и жить отдельно». Самостоятельная такая. Вторая дочка пограничником служит, кинологом. Такие у меня детки.

– В папу, наверное.

Фамилию Игоря мы решили не указывать, потому что война не только на передовой идёт. Сотрудники украинского ЦИПсО (Центра информационно-психологических операций) находят адреса военнослужащих и звонят их жёнам: мол, ваш муж в плену, бегите в военкомат и требуйте его обмена. И жёны бегут, плачут, а в военкомате отвечают, что сведений о пленении не поступало, и снова слёзы: «Вы что-то скрываете!» Или сообщают, что погиб, приезжайте и забирайте труп. Хотя человек жив-здоров. В общем, кошмарят жён и матерей. Ни на одной войне не было, чтобы так пакостили гражданским. Что-то в этом есть инфернальное, за гранью, бесовское. «Тёмное оттуда идёт», – точно ведь Игорь сказал. И война идёт с этой тьмой.

* * *

Спустя время от Игоря пришла весточка: в Новороссии он ещё один церковный приход на «Веру» подписал – на 10 номеров газеты – и на очереди следующий. Пишет: «Вы хорошие люди, и я рад, что Бог нас познакомил. Спасибо. Читатели ваши на вас похожи, семья. Людям я говорю: “Газета про нас, простых людей”. Они отвечают: “А мы что, простые и есть”».

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска