К 200-летию со дня рождения Константина Ушинского

Своя педагогика

Третьего марта 1823 года в семье отставного подполковника Дмитрия Григорьевича Ушинского родился мальчик. Отец был участником наполеоновских войн, а сыну суждено было прославить себя в иной области – создать русскую систему образования, основанную на уважении к православной вере, родному слову и русской истории.

Довольно сказать, что хрестоматия Ушинского для начальных классов «Родное слово» разошлась до революции тиражом десять миллионов экземпляров, а руководство для преподавания этого учебника выдержало 147 изданий. Вспомним также, что одиннадцать томов педагогических трудов Константина Дмитриевича были изданы в СССР сразу после войны, когда силы и средства тратились лишь на жизненно важные цели. Советская педагогика не только не отвергла Ушинского – наоборот, он стал для неё звездой первой величины.

Правда, с определёнными оговорками. Один советский автор огорчался: «Были ли у него ошибки? Да, были. О них много писалось. Он не был атеистом». Дальше пояснялось: «Его этика строилась на религиозной основе, а воспитание связывалось с религией, с верой в патриархально-нравственные устои народа… Религия в его понимании – синоним нравственной чистоты и поэтической одухотворённости».

Всё это, конечно, отвергли. Вопрос в другом: почему его признали, несмотря на убеждения, весьма далёкие от революционных? Дело в том, что Ушинский подробно описал, каким должно быть воспитание и образование ребёнка, если мы желаем вырастить «совершенного человека», способного повести страну в лучшее будущее. Это одинаково подходило и для монархистов, и для коммунистов, ведь о том, каким он видит лучшее будущее, Константин Дмитриевич не сказал. Будут достойные люди, будет и прекрасная страна – такова его мысль. Не будет людей, хоть тресни – всё обречено на провал.

Ушинский считал, что абсолютно бессмысленно сводить образование к запихиванию в школьника бесконечных и бесполезных знаний. Наоборот, это вредно. «Лучше иметь одного хорошего воспитателя в школе, чем целый десяток отличных учителей», – говорил он. Воспитывать нужно способного этими знаниями овладевать – человека крепкой веры и сильной воли, крепкого нравственно и любящего Отечество. Без этого даже самые прекрасные способности не принесут пользы стране.

Разумеется, это лишь общая картина. Огромное значение придавалось нервной системе ребёнка и её защите во время образования. Много он писал о необходимости хорошо знать свою страну: её историю, географию и так далее. Читая Ушинского, отчётливо понимаешь, что наше образование в последние тридцать лет строилось вопреки Ушинскому и вообще педагогической науке, начиная от запихивания в бедные детские головы бессвязных сведений и заканчивая полным игнорированием нервной системы ребёнка. В СССР из педагогики устранили Бога, вера в Которого, согласно Ушинскому, формирует полноценную личность. Но после распада СССР из педагогики выбросили вдобавок ещё и подходы к педагогике, созданной Ушинским на основе лучших мировых образцов, хотя другой у нас не было и нет.

Однако, когда нынешний 2023 год был объявлен Годом педагогики, подумалось, что это, скорее всего, связано не только с юбилеем Ушинского, но и с началом поворота к созданной им системе. Вдруг обнаружилось, что идейный и нравственный хаос в умах чрезвычайно ослабил страну. В последнее время начали подступаться к новому-старому преподаванию истории, обсуждается возвращение уроков труда – что-то сдвинулось, начало меняться. Хотя нужно понимать, что восстановление образования, можно сказать, из руин – трудный процесс, потому что повреждены оказались и власть, и общество.

Вступив в очередную чёрную полосу своей истории, мы рано или поздно задумываемся, как её преодолеть. Тогда и появляются ответы, одним из которых стали в своё время труды Ушинского. Его приход в педагогику пришёлся на поражение России в Крымской войне, которое, если говорить о военной стороне дела, не было сокрушительным, ведь армия избежала разгрома. Сокрушительно было другое – понимание, что печальный финал войны стал следствием расслабленности и безверия, отсталости и чудовищного воровства.

Внешняя политика просто рухнула, после чего пришло, наконец, понимание того, сколь безнадёжны были попытки России встроиться в Западную цивилизацию. Мы, безусловно, были связаны с нею культурно, религиозно, интеллектуально. Объединяли нас в середине XIX века и общие победы 1812–1815 годов, когда удалось остановить рвущегося к мировому господству узурпатора. Что же было не так? То, что, теряя себя, мы ничего не добились. При этом год за годом накануне Крымской войны усиливая в Европе страх и раздражение. После поражения Наполеона военная необходимость в нас отпала, а больше мы ничего дать не могли.

Россия была слишком сильна, чтобы подчиняться, но слишком слаба, чтобы господствовать. Наша Церковь с петровских времён была в загоне, образование вторично, наука слаба, государственные институты обветшали. Единственное, в чём наша страна держала первенство, – это миллионная армия, которая вызывала у соседей по континенту не самые добрые чувства. Особенно после вмешательства в европейские дела в конце сороковых годов – неудачных попыток остановить сразу несколько буржуазных национальных революций.

События Крымской войны, когда Европа практически в полном составе объединилась против России, заставили нас очнуться и начать действовать. Масштаб реформ, последовавших за войной, был грандиозен: отмена крепостного права – лишь один из многих эпизодов. Перемены шли сверху вниз и снизу вверх. Из летаргического сна вышла Церковь, сердцем которой стала наследница Афона – Оптина пустынь. Родилось новое законодательство, великой стала литература, окрепла наука. Все эти перемены были связаны с именами вполне определённых людей. Скажем, в медицине это Пирогов, в армии – Милютин, в литературе – Достоевский и Толстой. А самым ярким явлением в образовании, конечно же, стал Ушинский, провозгласивший, что педагогика должна быть живой и национальной.

Это не было вызвано желанием вернуться в европейское сообщество, для которого Россия слишком грандиозна, чтобы перед нею распахнулись двери. Ушинский многое перенял из Европы, особенно его восхищало швейцарское образование, но вывод его был предельно чётким: на Западе нет ни одной идеи, которая бы нам подошла, ни одной системы образования, которую стоило бы копировать. Даже самые совершенные из них родились из собственных традиций, характеров народов, своих историй, но, кроме великих достоинств, имели и громадные недостатки.

Россия – отдельная цивилизация, не западная и не восточная, и может строить себя лишь согласно своим особенностям и предназначению.

Начало пути

Происхождение рода матери Ушинского, Любови Степановны, по сей день точно выяснить не удалось. Известно лишь, что в качестве приданого она получила два хутора и дом в Новгород-Северске. Сохранился портрет, с которого на нас смотрит красавица из тех времён, что описаны Львом Толстым в «Войне и мире». Столь же красив был отец. Когда смотришь на эти два благородных, утончённых лица, думаешь о том, что почти все жития святых начинаются со слов о благочестивых родителях, даже когда о них ничего не известно. Но в случае с Константином Дмитриевичем можно уверенно сказать, что семья Ушинских была одухотворена любовью.

Дмитрий Григорьевич Ушинский

Любовь Степановна Ушинская

В этом доме в городе Туле в 1823 году родился Константин Ушинский

Дом Ушинских в Новгород-Северске

Жили – в момент рождения Кости – в Туле, где жизнь не столь дорога, как в столицах, однако было рукой подать до Москвы. С Первопрестольной отца связывали дружеские связи и многочисленные знакомства – в своё время он закончил пансион при Московском университете, получив весьма приличное образование. Тем не менее воспитанием сына занималась мать, которой, увы, не стало, когда Ушинскому не исполнилось и двенадцати. «Трудно выразить в словах, – вспоминал он в конце жизненного пути, – то особенное светлое нечто, что рождается в душе нашей, когда мы вспоминаем теплоту родимого семейного гнезда». Он поражался тому, что в Германии, Англии и во Франции, а зачастую и в России ребёнка рано вырывают из дома, передавая в руки чужих людей в различных пансионах, хотя «все великие педагоги, начиная с Песталоцци, видят в учении детей матерью идеал первоначального учения».

Спустя несколько лет в жизни Константина появилась мачеха – славная женщина, с которой они хорошо ладили, но семья перестала быть для Ушинского центром притяжения.

* * *

В двенадцать лет Ушинского отдают в 3-й класс гимназии Новгород-Северска, с которой ему, в общем-то, повезло. Директором там был профессор Илья Фёдорович Тимковский – доктор права и философии, автор нескольких учебников. От учителей он требовал знания предметов, в механическое заучивание не верил. В гимназии директор появлялся не так часто. Например, во время Великого поста приезжал лишь на чтение Канона святого Андрея Критского. Куда больше времени он проводил у себя в имении, полагая, что хорошо поставленное дело не требует ежедневного вмешательства.

Илья Фёдорович Тимковский

Это имело своеобразные последствия. Четыре сотни сорванцов вели себя порой довольно буйно. Находилась гимназия в живописном месте, под боком был монастырский сад, где росли ветвистые яблони и груши – их обдирали мальчишки, стоило монахам зазеваться. Борьба шла год за годом, и не раз розги отцов-пустынников гуляли по спинам пленённых гимназистов. Ученики постарше любили устраивать пикники с девицами лёгкого поведения из соседней слободки, правда, по уверениям Ушинского, границ не переступали. Шалили дети и на уроках.

Константин Дмитриевич не без юмора вспоминал это время, поясняя, что имел возможность сравнивать жизнь Новгород-Северской гимназии со строжайшим воспитанием в закрытых пансионах. И что же? Несмотря на дисциплину, там заводились те же пороки, с той лишь разницей, что ученики тщательнее их скрывали. Как следствие, начальство ничего не замечало и не могло вовремя исправить, так что болезни не стоит загонять внутрь ради показного благочестия.

* * *

От усадьбы, где слишком многое напоминало о матери и ушедшей с нею радости, до гимназии лежал путь, который Ушинский любил и помнил всю жизнь:

«Из хутора я ежедневно должен был ходить в гимназию и ещё до города пройти версты две по живописному берегу Десны. Боже мой, сколько перемечталось на этом прекрасном берегу… А как оживлялась и наполнялась впечатлениями жизнь моя, когда приближалась весна: я следил за каждым её шагом, за каждой малейшей переменой в борьбе зимы и лета. Тающий снег, чернеющий лёд реки, расширяющиеся полыньи у берега, проталины в саду, земля, проглядывавшая там и сям из-под снега, прилёт птиц, оживающий лес, шумно бегущие с гор ручьи – всё было предметом моего страстного недремлющего внимания…»

Ушинский никогда не мог понять, почему так мало уделено внимания общению детей с природой и вообще визуальному ряду в педагогике, и постарался восполнить это в двух своих главных пособиях, написанных для детей: «Детском мире» и «Родном слове».

Вот несколько строк из «Детского мира», где сначала занимательно описывается Петербург, после чего дети оказываются в поле, а следом их коляска заезжает в лес, где «между деревьями царствовали тень, прохлада и тишина. В высокой, сочной траве видно было много цветов, а кое-где блестели, как коралл, ярко-красные ягодки вызревшей земляники. Кукушка отзывалась где-то далеко в глуши леса; иногда раздавался звонкий, резкий крик иволги».

Нам не понять Ушинского без его восхищения красотой Божьего мира, воспитательное значение которой, как он считал, огромно.

* * *

А затем была радость встречи с Москвой. Косте было всего шестнадцать, и новизна впечатлений ещё могла его пьянить. На подъезде к Первопрестольной извозчик спросил Ушинского и его одноклассников, втроём решивших поступить в Московский университет: «Не хотите ли, господа, взглянуть на Москву?» До неё оставалось ещё тридцать вёрст, но древняя столица уже занимала половину горизонта.

* * *

Значительную часть университетских преподавателей составляли люди не только знающие, но и горячо увлечённые своим делом. Из восьмисот пятидесяти студентов пятьсот были медиками, но учились также будущие юристы, геологи, географы, зоологи, физиологи, антропологи и так далее.

Студенты делились на аристократов, державшихся обособленно, сыновей священников, поляков и всех остальных – чаще всего детей небогатых помещиков и чиновников. К этому, четвёртому, кружку принадлежал и Ушинский, делившийся с товарищами «последним рублём и последней трубкой табака». Друзья любили его, но иным студентам порой перепадало – независимость характера Константина проявилась уже в университете. Аристократы, любившие пустить пыль в глаза, начали шарахаться от него, чтобы избежать метких насмешек, – высокомерия он не выносил.

Ушинский и дарвинизм

Кроме лекций по специальности, студенты посещали и другие, представлявшие для них интерес, так что порой в аудитории собиралось до двухсот человек: скажем, когда выступал юрист Пётр Григорьевич Редкин, заронивший в душу Ушинского искру любви к педагогике.

Что любопытно, несмотря на то что Константин Дмитриевич учился на юридическом факультете, его на протяжении всей жизни интересовали естественные науки. В университете ему особенно близки были занятия, которые вёл зоолог и палеонтолог профессор Рулье. От него Константин перенял свой взгляд на эволюцию, которого придерживался потом всю жизнь.

В советское время его упорно пытались записать в дарвинисты, что требует значительных оговорок. В одной из книг Ушинского, например, мелькает фраза: «…обезьяны, в которых материалисты не раз пытались найти наших прародителей» – что ясно говорит о его отношении к этой гипотезе. Дарвинизм – его взгляд на происхождение видов – имеет научную основу, которая не вызывает никаких претензий со стороны православного человека. Другое дело – попытка создать идеологию, которая низводит человека до уровня животного.

Против этого Константин Дмитриевич, как христианин, выступал категорически: «…мы живём посреди великого процесса творчества и вечного совершенствования, двигателем которого является неведомая, но чувствуемая нами причина, перед которой и самый гордый ум склонится с благоговением». Это о Боге. Физиологически человек мог меняться, в какой-то степени эволюционировать, из Библии мы знаем о его происхождении из праха земного, что можно понимать как угодно. Но с того момента, когда Господь вложил в Адама Божественную искру, человек решительно выходит из-под власти природы, являясь феноменом – ярчайшим доказательством существования Творца.

Он, человек, «идёт не тем путём, каким шло и продолжает идти приспособление других растительных и животных организмов», замечал Ушинский. Всё живое борется за существование, но человек выше эволюции, он – вызов эволюции и может идти наперекор её законам. Самым впечатляющим доказательством этого является христианство.

На пути к учению

Успехи Ушинского в университете были столь велики, что вскоре после выпуска ему предложили место преподавателя в ярославском Демидовском лицее. Учились там вовсе не отроки – это был престижный вуз, готовивший прежде всего государственных деятелей. В 22 года Константин Дмитриевич становится профессором. Вместе с ним должности получили ещё несколько выпускников университета, в том числе его приятели – Сильвестр Львовский и Василий Татаринов.

Ярославский Демидовский лицей

Но спустя какое-то время против талантливых коллег восстал сначала старый преподавательский состав, а затем дело и вовсе дошло до губернатора. В Министерство просвещения полетела жалоба, что молодые профессора «подали слишком невыгодное о себе понятие за свободу мыслей и передачу оных воспитанникам лицея». В результате изгнаны оказались все трое, один за другим перебравшись в Петербург и устроившись там чиновниками. Но если товарищи Ушинского едва ли не с радостью променяли педагогику на дело куда более спокойное, сам он скорбел.

Дело лишь отчасти было в маленьком жалованье, которое получал Ушинский в Министерстве внутренних дел – всего 400 рублей в год. Напомним, что такой же доход имел Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской «Шинели», живший в большой нужде. Теперь представьте положение Константина Дмитриевича, который, едва получив работу, женился. Супругой его стала подруга детства из Новгород-Северска Надежда Дорошенко. Вскоре родился первенец, так что положение стало ещё хуже, спасали лишь гонорары за статьи, публикуемые в нескольких журналах, главным образом в «Современнике».

Надежда Семёновна, в девичестве Дорошенко, жена Ушинского

Но ещё больше угнетала Ушинского невозможность работать на ниве просвещения. За несколько лет он разослал по училищам 30 прошений, на которые ему даже не ответили. Это, конечно, не могло быть случайностью – судя по всему, Константин Дмитриевич попал в чёрный список, запрещавший ему преподавать. Подозрения в вольнодумстве преследовали учёного до конца жизни, хотя по нашим меркам он был последовательным и строгим консерватором.

Довольно вспомнить, как Константин Дмитриевич расстался с «Современником», который из передового журнала постепенно превращался в революционный. К величайшей досаде советских биографов, Ушинский покинул издание совершенно осознанно. На вопрос: «Вам не нравится направление журнала?» – он ответил: «Всё ругать, всем быть недовольным, проповедовать утопии, притом каждый проповедует во что горазд – разве это может считаться направлением? Притом проповедовать одну безнравственность, и безнравственность во всём – этим нельзя ничего создать. Я вижу, что между такими апостолами я не на своём месте».

С революцией Ушинскому было совершенно не по пути. Одна из учениц Константина Дмитриевича, Елизавета Водовозова, вспоминала: «Во время моего знакомства с Ушинским после выпуска, какие бы разговоры и споры он ни вёл в кругу своих знакомых, мне никогда не приходилось слышать, чтобы он высказывал идеи социалистические или радикально-демократические: он всегда и всюду является лишь страстным поклонником, сторонником и пропагандистом просвещения вообще и распространения его среди простого народа в особенности».

Ушинский мечтал о русской школе, где детей учат думать и сострадать, но прежде самого себя, прежде любых самых прогрессивных идей любить Бога и Отечество. Потому что без любви погубишь всё, к чему прикоснёшься.

* * *

В ноябре 1854 года закончилось его отлучение от педагогики. Едва ли это было связано с тем, что смягчилась позиция Министерства просвещения. Дело скорее в том, что директор Демидовского лицея Пётр Владимирович Голохвастов, покинувший Ярославль вместе с изгнанными оттуда профессорами, спустя несколько лет возглавил Гатчинский Николаевский сиротский институт.

Едва вступив в должность, он вспомнил про Ушинского, который с радостью откликнулся на предложение стать учителем русской словесности и юридических предметов. Уже через полгода он был повышен до инспектора, то есть завуча, возглавив учебный процесс.

Гатчинский институт был чем-то вроде юридического техникума закрытого типа, куда принимали мальчиков-сирот из дворянских семей. Находился он под покровительством императрицы Марии Александровны, супруги государя Александра Освободителя, что впоследствии сыграло большую роль в судьбе Константина Дмитриевича. Так или иначе, чиновникам, заведовавшим образованием в Российской империи, он на какое-то время стал не по зубам.

* * *

Подарком судьбы оказалась библиотека института, где Ушинский обнаружил замечательное собрание книг по европейской педагогике восемнадцатого века и начала девятнадцатого. Оно лет двадцать было запечатано в почерневших от времени шкафах, но Константин Дмитриевич пренебрёг запретами – и не пожалел. «Этим двум шкафам я обязан в жизни очень, очень многим», – вспоминал он.

Собрал книги прежний инспектор института Егор Осипович Гугель, продолжатель учения Песталоцци. «Это едва ли не первый наш педагог, – писал Ушинский, – который взглянул серьёзно на дело воспитания и увлёкся им. Но горько же и поплатился он за это увлечение. Покровительствуемый счастливыми обстоятельствами, он мог несколько лет проводить свои идеи в исполнение; но вдруг обстоятельства изменились – и бедняк-мечтатель окончил свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя детьми, школой, педагогическими идеями».

С воодушевлением вчитывался новый инспектор в заветы Егора Осиповича: «Чрезвычайно важно различать, учимся ли мы только для того, чтобы знать что-либо; или смотрим ли мы на учение как на средство к нашему образованию и к созиданию нас способными к действованию». Это окончательно убедило Константина Дмитриевича в том, что учёба – часть воспитания, а не наоборот. Следуя этой идее, ставшей краеугольным камнем его системы, он начал с того, что искоренил в институте доносительство и воровство, убедив отроков самим начать борьбу с этими позорными явлениями. Это вовсе не было случайным действием, обязанным лишь благородству души Ушинского. Ко времени жизни в Гатчине относится ряд его статей, в том числе «Три элемента школы», где он обращается к истории закрытых учебных заведений, изобретённых в своё время иезуитами. В их системе содержится и огромная сила, и огромная опасность, когда «подслушивания и подглядывания, шпионство между воспитанниками, всякого рода безнравственные уловки» употребляются воспитателями для покорения воли воспитанников. Избави Бог Россию от такой напасти.

Как готовят счастье и несчастье?

Ещё одна статья, написанная в Гатчине, называлась «О народности в общественном воспитании». К этой теме учёный возвращался потом ещё не раз, развивая в других публикациях.

Почему нам нужна своя, русская педагогика и отчего не подходят чужие? Далёкий от крайностей, многое ценивший, скажем, в английском образовании, Ушинский внимательно исследовал системы образования Германии, Англии, Франции и других стран. Пытаясь понять, что в них достойно почтения, а что таит в себе опасности, он вольно или невольно создал беспощадный и во многом пророческий портрет Европы.

* * *

«Каждая школа, каждый педагог неизбежно выполняют одну из двух функций: или они готовят счастье своей стране, или несчастье», – полагал Константин Дмитриевич. Лучше всего эту мысль можно понять, обратившись к примеру Германии.

Сначала небольшое вступление. Канцлеру Бисмарку приписывается высказывание, якобы сделанное после победы над Францией в 1871 году: «Эту войну выиграл прусский школьный учитель». Слова эти на самом деле принадлежали другому человеку и сказаны были по другому поводу. За несколько лет до Франко-Прусской войны профессор географии из Лейпцига Оскар Пешель высказал мнение, что «когда пруссаки побили австрийцев, то это была победа прусского учителя над австрийским школьным учителем».

Мысль эта немцам ужасно понравилась, а к 1918 году они успели повторить её бесчисленное множество раз, но потом на время забыли, так как палка оказалась о двух концах. Не говорить же про Первую мировую, что эту войну проиграл школьный учитель! Едва оправившись от поражения, они вновь вознесли немецкого педагога на пьедестал, чтобы сбросить его окончательно в мае 1945-го.

Гибельность направления, которое избрало немецкое образование, Ушинский выявил задолго до его краха. С удивлением он обнаружил, что в германской школе практически отсутствует воспитание. Там считалось, что чем больше человек знает, тем совершеннее его дух. Но, внимательно вглядевшись, отчётливо понимаешь, что немецкая страсть всё изучить и систематизировать происходит из того же начала, что и воинственность. Это желание таким образом господствовать – над природой, над людьми, над миром. Что-то вроде строительства Вавилонской башни, только не из камней и глины, а из формальных знаний.

Как проявляется это с точки зрения психологии, которой Ушинский интересовался довольно профессионально? Русский педагог обнаружил губительное влияние немецкого образования на личность человека. «Эта страсть к абстракции и системе, – писал он, – создаёт великих учёных, познания которых обнимают мир… она же создаёт и немецких мечтателей, и мечтательниц в молодости, и самых мелочных формалистов, и педантов под старость». Если проще, немцы выработали систему чрезвычайно развитую и многообещающую, но ведущую к изнеможению и краху человека.

До 9 мая 1945 оставалось девяносто лет, но Константин Дмитриевич всё отчётливее видел будущее. Его тревога усиливается с каждым годом, постепенно перерастая в уверенность: «Владычество Пруссии в Европе грозит последней большей бедой, чем владычество Тамерлана. Это будет владычество бездонного рассудочного разврата».

В сентябре 1870 года, когда отношения с немцами были вполне дружественными, Константин Дмитриевич в послании к другу барону Николаю Корфу делится убеждением: «Если можно что-то предвидеть в человеческой истории, то я считаю войну России с Германией совершенно неизбежной, и если война французов с немцами показала так много зверства, то какова же будет немцев со славянами?»

Впервые в жизни этот мирный, спокойный человек говорит о том, что мы должны готовиться к страшному столкновению и отечественная педагогика не имеет права игнорировать эту задачу. Если немецкий учитель, немецкая философия готовят учеников к будущим нападениям, русский должен позаботиться о будущей защите: «Я думаю, что мы должны сделать наши школы воинственными, как ни противно это духу истинной христианской школы; но без независимости нет развития, и её-то прежде всего следует обеспечить».

«Страданий придётся выпить человечеству целый океан, – предсказывал Ушинский, – прежде чем немцы опомнятся, поймут, что с ними сделали Бисмарк и ему подобные. Но всё-таки опомнятся». Это пророчество тоже сбылось.

* * *

«В Англии, в отличие от Германии, знания вторичны, там главное – характер, привычка владеть собой», – пишет Ушинский. В жертву самообладанию приносится всё, начиная с детства, которое заканчивается очень рано. Оторванные от семьи мальчики попадают в пансионы, где из них растят людей с сильным характером, призванных господствовать. Это «производит ту раннюю сдержанность и замкнутость, – писал Константин Дмитриевич, – которые, конечно, полезны в жизни, но дышат холодом во взрослом человеке и неприятно поражают в ребёнке. Эти маленькие холодные джентльмены, так умеющие держать себя, не по нутру славянской размашистой природе».

Незадолго до появления статьи «О народности» голод опустошил Ирландию, население которой сократилось с 8 до 4 миллионов человек. Британия – самая богатая страна в мире – хладнокровно наблюдала. Умами англичан уже овладела теория Мальтуса, утверждавшего, что чрезмерный рост населения губителен для экономики. Безусловно, без великолепного владения собой джентльменам было бы трудно столь действенно справляться со своею совестью в таких ситуациях.

* * *

Своя собственная система образования имелась и у Франции. Революция расколола страну, лишив христианского стержня. Господство перешло к бюрократии, которая полностью подчинила себе школу. Как следствие, настоящим богом французских учителей стали такие показатели, как, например, победы школьников в бесчисленных соревнованиях. Ради этого все силы вкладывались лишь в наиболее способных детей, которым прививалось бешеное тщеславие. «В самолюбии французская педагогика нашла сильнейший рычаг и работает им беспощадно», – отмечал Ушинский.

* * *

Ни одна из этих систем Ушинского не вдохновила, но лучшей он признавал американскую, где обычным явлением стала «девушка восемнадцати или девятнадцати лет, преподающая алгебру или изъясняющая Цицерона перед аудиторией, состоящей из молодых людей». Это было следствием не феминизма, а скорее нехватки учителей. Обязательное всеобщее образование в Североамериканских штатах обещало стране выдающуюся роль в будущем, хотя и там не всё было Константину Дмитриевичу по сердцу, в частности чрезвычайная политизированность.

Русское образование должно быть совершенно другим. Статьи Ушинского произвели на русское общество огромное впечатление, во второй половине пятидесятых годов он становится властителем дум в России.

Мысли о вере

«Та вера хороша, которая удовлетворяет человеческой натуре, открывая ей бесконечную и не эгоистическую деятельность; даёт терпимость; даёт место науке, свободе мысли; не признаёт ничьей власти над моей совестью, стоит за своё. Но не навязывает; не допускает произвола; хранит исторические предания; признаёт свободу воли, а не фатализм, как турки и протестанты, – словом, наша святая вера».
* * *
«Я прежде всего старался везде держаться фактов; но если, за недостатком их, мне приходилось выбирать одну из двух одинаково достоверных научных гипотез, то я выбирал ту, которая не противоречит коренным религиозным верованиям человечества, потому что в самой силе этих верований есть уже залог истины».
* * *
«Вид распятого Христа – уж с одной художественной стороны действует победоносно. Смирился до смерти, смерти же крестныя, – тут смирению пределов уже нет; оно разорвало все пределы и стало Божественным творчеством. Чтобы так смириться – нужно смирение, создавшее мир».

(Окончание в следующем номере)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска