Отношение Чехова к войне было, как нетрудно догадаться, крайне негативным. Он однажды то ли пошутил невесело, то ли всерьёз сказал, что правители начинают боевые действия со скуки. При этом искренне считал, что, когда заговорят пушки, он как врач должен быть рядом с ранеными соотечественниками.

Вспомним его письмо к издателю Суворину, датированное 2 декабря 1896 года. В тот момент назревал конфликт с Англией в связи с её политикой на Дальнем Востоке, и Чехов не без юмора, но вместе с тем серьёзно писал: «Если весной война, то я пойду. В моей личной жизни было столько всякого рода происшествий (на днях даже пожар был в доме), что мне ничего не остаётся, как ехать на войну, на манер Вронского – только, конечно, не сражаться, а лечить».

Писатель не судит, не оценивает, кто прав, а кто виноват в вероятной войне, но при этом чётко понимает, где свои и что он для них может сделать. Мне кажется, его позиция была созвучна той, которую высказал в 2002-м актёр и режиссёр Сергей Бодров-младший: «Даже если твоя страна неправа во время войны, ты не должен говорить о ней плохо. Это очень старый, простой и примитивный принцип, но это так. Когда ничего не угрожает, когда война кончилась – тогда да, можно говорить: вот это было не так и то было не так, давайте постараемся, чтобы в будущем такого не было».

Война в 1896-м, к счастью, не состоялась – Великобритания так и не отправила свой флот на Дальний Восток. Однако за восемь лет англичане смогли вооружить и воодушевить Японию. И хотя именно японцы напали на Россию, а не наоборот, часть нашего общества во всём обвинила императора Николая Александровича. «В университете что-то не всё ещё ладно, – писал русский мемуарист и драматург Сергей Минцлов. – Уверяют, что среди студентов и курсисток отыскался кружок лиц, решивших выразить своё сочувствие микадо и японцам посылкой ему приветственной телеграммы и сбором денег в его пользу». Студенты не надеялись, что телеграмма дойдёт до микадо, но рассчитывали таким образом уязвить своего царя.

А что же Чехов? В советское время родился миф, что Антон Павлович желал поражения своей стране. Весной 1904 года, в разгар русско-японской войны, он встретился в Берлине с младшим братом своей жены, Владимиром Нардовым (Книппер). Тот оставил странное воспоминание:

«Увлекаясь игрой на скрипке и пением, я совершенно не задумывался над политическими событиями, войной с японцами и близостью революции. И когда я выразил надежду на победу русских войск, то отлично помню, как сидевший на диване Антон Павлович, волнуясь, снял пенсне и своим низким голосом веско мне ответил: “Володя, никогда не говорите так, вы, очевидно, не подумали. Ведь наша победа означала бы укрепление самодержавия, укрепление того гнёта, в котором мы задыхаемся. Эта победа остановила бы надвигающуюся революцию. Неужели вы этого хотите?”».

Что же здесь странного? Думаю, любого непредвзятого человека насторожат лозунги про недопустимость «укрепления самодержавия» или желанность революции – это не чеховский язык и не чеховские взгляды. Писатель при всей своей отстранённости от политики революционером не был, страну свою любил и поражения ей желать не мог.

Загадочный рассказ оперного певца, профессора Московской консерватории Владимира Нардова был записан спустя 35 лет после встречи с Чеховым, когда что-то забылось, а что-то могло занять место забытого. Записала его Нина Гитович, достаточно серьёзный исследователь биографии Чехова, но представительница не старой интеллигенции, а советской, имевшей свои особенности. Она же и опубликовала воспоминания в «Литературном наследстве» в 1977 году, много лет спустя после смерти Нардова, когда он не мог уже ничего ни опровергнуть, ни подтвердить. Интересно, почему история так строго соответствовала линии партии в 30-е годы? То ли Нардов что-то додумал, то ли Гитович произвела «литературную обработку». В 1979 году Гитович публикует это снова – на этот раз в «Избранных сочинениях» Антона Павловича, в примечаниях к рассказу «Невеста». В наше время запись опять всплыла – только лично мне она попалась на глаза несколько раз. С её помощью пытаются доказать, что желать поражения своей стране вполне прилично – мол, даже Чехов этого не чурался.

На самом деле нелепа вся эта история о том, как Чехов открылся шурину, которого едва знал, с какой-то неизвестной нам стороны. Реконструировать подлинную позицию писателя можно по воспоминаниям сотрудника газеты «Крымский курьер» Александра Бесчинского, с которым Антон Павлович был хорошо знаком. «Он сознавал, – писал Бесчинский в 1910 году, – что неудачная война может дать толчок к коренным реформам, но ему не хотелось и поражений».

А ведь это совершенно другая картина. Лишь внешне воспоминания Бесчинского похожи на те, что мы видим у Нардова – Гитович, по сути же они бесконечно далеки друг от друга. У Нардова Чехов якобы против наших побед, а у Бесчинского переживает о поражениях, но надеется, что они помогут трезво взглянуть на наши слабости. В то время были торпедированы и выведены из строя два лучших русских броненосца. Ещё один погиб, нарвавшись на мину, вместе с ним на дно ушли адмирал Макаров и художник Верещагин. Японская армия вторглась в Маньчжурию, где нанесла поражение корпусу Засулича и блокировала Порт-Артур. То есть речь идёт не о будущих неудачах, а о тех, которые Чехов застал той печальной весной.

Ну и, наконец, дадим слово самому Антону Павловичу. Вот его реальный, а не выдуманный кем-то отклик на войну. Из письма жене, 12 марта 1904 года:

«Если в конце июня и в июле буду здоров, то поеду на войну, буду у тебя проситься. Поеду врачом. Будь здорова, не волнуй меня молчанием…»

В июле он не был здоров. В начале месяца его не стало.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска