Как время летит! 16 лет прошло с тех пор, как наша редакция опубликовала с писателем Владимиром Крупиным четыре интервью под общей рубрикой «Год России» – с разбивкой по временам года. Мы задавали ему вопросы о разных сторонах нашей российской жизни (4-й, 10-й, 17-й и 24-й выпуски за 2006 г.), и это были даже не интервью, а свободные беседы «за жизнь». С тех пор мы не раз виделись с Владимиром Николаевичем – что называется, постоянно поддерживаем связь. А вот поговорить о «Русском времени» (так озаглавлены тогда были публикации) как-то не получалось. Зато к 80-летию писателя в прошлом году вышли десятки интервью с Крупиным в разных изданиях. Читаешь – и кажется, уже спросили обо всём, о чём только можно.

Всё же созвонились, выбрали день и встретились, как обычно, у него дома, в квартире в Камергерском переулке, в самом центре Москвы. А тут такое! Как раз в этот день террористы подорвали Крымский мост. Вот сразу и тема…

Портрет В.Н. Крупина. Художник В. Харлов

ВОЙНА

– Владимир Николаевич, как вы встретили эту новость?

– Как раз в это время я сидел в студии, где записывали передачу на телевидении. Меня эта новость так поразила, что какое-то время я говорить не мог. Красавец-мост, чудо инженерной мысли… И что же теперь, получается, символически уже нет единой России с Крымом?

– Но ведь лишь повредили, не разрушили совсем-то. Я минувшим летом ехал по Крымскому мосту, смотрел вниз, а там на воде баржи с пирамидками – такая защита от ракет. Думаю: «Молодцы, приготовились». Как-то мне даже в голову не приходило, что машину подорвут. Не думал, что, как исламские террористы, объекты в тылу будут рушить… Эдак ведь и в столице могут что-то подорвать.

– А у меня тревога была. Они постепенно придут и к террору. Там уже столько врагов наплодила война: много убитых на фронте, а это отцы, братья, сыновья. «Клятые москали их убили, внучок, отомсти…» Война продолжится, и это будет взаимное изнурение. Но нам-то, как Украине, никто миллиарды давать не будет, нам самим надо выкарабкиваться. И всё это опять ляжет на многострадальный русский народ.

Давай-ка посмотрим новости, как там трактуют (В.К. включает ненадолго телевизор. На экране – бегущая строка: «Состав с дизельным топливом потушен, Путин поручил сформировать комиссию для выяснения причин произошедшего»…). Вот пишут, что основания моста не пострадали. Слава Богу, я уже думал, там всё провалилось. Сыну говорю, мол, слушай обе стороны, с обеих сторон врут, но с нашей стороны всё-таки меньше. Я Ютуб смотрел, а там почему-то сплошняком идут новости украинские – ужасные, оскорбительные.

– Странно, если б они описывали подвиги русских солдат. Ведь Ютуб принадлежит нашему главному противнику в этой войне – американцам. Украинцев пичкают оружием, нас – пропагандой. А мы-то к войне, может, и готовились, создавая оружие для поля боя, а про информационное оружие забыли. Помнится, несколько лет назад вы сделали прогноз: «Нашествие на Россию, давление на неё будет увеличиваться. Будет страшнее и хуже». Ну и вот…

– Ясно, что взрыв был сделан профессионалами, ведь он прогремел в то самое время, когда по мосту шли цистерны с нефтью. И когда крейсер «Москва» потопили – это ж тоже надо было подготовиться! Украинцев западные инструкторы учили делать это все прошедшие с 2014-го годы. Теперь они умеют воевать. А мы все эти годы сидели да анекдоты про сало рассказывали, вроде как они недоумки.

У меня одно желание – чтобы нам победить обязательно. И мне нравится древняя восточная мудрость: «Сначала победа, потом сражение». То есть с каким духом войско выступает, таков и будет результат. Почему фашисты нас в 41-м году допятили до Москвы, а мы всё равно знали, что победим? Дух победный был. Мы, когда мальчишками были, жалели, что на войну не попали. А вот теперь война нам досталась пострашнее – она не только тела, но и души захватывает. Но что ж, мы не выбираем время.

Мы должны разгадать замыслы Божии о нашем времени. Господь поразит зло, но Он поразит его в полном объёме. А для этого зло должно открыться в полном объёме. И сейчас открытие зла идёт во всей его силе. Почему началась вся эта катавасия? Потому что они дошли до последней грани и потеряли Христа, а мы сохранили. Вот и злобствуют и раз в сто лет идут на Россию – Наполеон, Гитлер… Они не видят у себя цели в жизни, но видят, что у нас она есть. Кто главный? Господь Бог. А дальше, кто ближе к Небу? Конечно, Россия. Но вера ослабла и у нас, мы охладели и безо всякого иноземного нашествия можем получить поражение. Господь же всегда всё нам на пользу даёт: попускает очищение, как во время Всемирного потопа. По масштабу, конечно, меньше того, но урок этот нам надо усвоить, чтоб жертвы были не напрасны. Чтоб мы стали ценить, что нам дано: и возможность в храмы ходить, и доступность образования, и много чего.

Будем уповать на Господа, надеяться на очищение. Потому что так тяжело после проигранных тридцати лет, когда всё русское корёжилось и калечилось. Россия никогда никем не была побеждена, и в этот раз не будет побеждена. Лишь бы крови-то поменьше лилось. Но настоящего понимания этой войны нет в нашем обществе. Постоянно слышу в Москве: мы захватчики чужих территорий, ватники, зачем стали воевать… Те, кто от сохи да от станка, – они всё же более государственные люди. Я надеюсь, когда откроются документы, что мы на самом деле спасли заблудший мир от нацистской заразы, тогда начнётся поворот сознания.

– Сейчас иду сюда по площади Революции – вот название-то сохранили! – и кругом народ праздношатающийся. Прислушиваюсь, что говорят. Какой-то дед-инвалид собрал вокруг себя тёток, и, слышу, из этого кружка громко доносится: «Измена!» Прямо дохнуло на меня русской историей, напомнило времена Смуты, поляков в Кремле…

– Это наверняка о взрыве говорили. Можно сказать, что измена. Ведь как-то провезли взрывчатку через несколько границ. Ведь кто-то же докладывал нашему руководству, что на Украине нас будут встречать с цветами и благодарить за освобождение от нацистов, в то время как они были уже настроены, чтобы у дяди Сэма питаться. А преступная амнистия бандеровцам при Хрущёве, когда их десятки тысяч вышли на свободу, разве не измена?

В Советском Союзе проводились декады литературы в союзных республиках. Как-то белорусские писатели принимали украинских. И вот Олесь Гончар совершенно язвительно сказал, что у нас-то, на Днях белорусской литературы на Украине, вас лучше принимали: галушками угощали, а не бульбой. Тогда белорусский прекраснейший писатель Янко Брыль встал и говорит: «Да, вот бедные мы, белорусы, такие, что в войну даже полицаев у вас занимали». Это сейчас мы знаем, а тогда, в 70-х, как гром грянуло. Украинская делегация встала и ушла – обиделись. А теперь этих полицаев сами на щит поднимают у себя официально. Ещё при Алексее Михайловиче присказка появилась: «Мама, мама! Бесы в хату лезут!» – «Дарма, дочка, лишь бы не москаль». Она в сборнике Даля есть – то есть лучше чёрта приветить, чем русского. При Алексее Михайловиче была очень крепкая Русь, поэтому тогда и состоялась Переяславская рада, соединившая Московскую и Малую Русь. Но уже сын Богдана Хмельницкого то к татарам побежит, то к польским панам. И поляков ты упомянул – тоже народ хитрый, всегда работают на сильного. Американцы сейчас сильные, а раньше сильным они считали Наполеона – и жену шляхтича Валевского, полячку Марысю, подложили под него из политических соображений, и на Москву в составе французского войска ходили. Бывал я в Польше в 70-х, когда сильным был Советский Союз, – книжки у меня там выходили. Но уже тогда там зрела жадность до прежних владений Речи Посполитой «от можа до можа».

– И вот опять мы противостоим всему Западу… Вам не хочется на Донбасс съездить?

– Очень хочу, да и прошусь в состав какой-нибудь делегации Союза писателей – они туда ещё до военной операции ездили. У нас ведь Союз монолитный в этом отношении. Когда началась военная операция, из его состава вышли только два члена. Но не берут, мол, в годах уже. Я и в Сирию просился: мне там в прежние времена доводилось бывать и я очень люблю её – но не взяли. Сказали, что не вынесу эти перелёты. А я без конца летаю по стране, вот только что побывал в Мурманской области, в Иркутске…

– В Донбасс же самолёты не летают, туда только поездом, а потом на машине…

– Но вот не хотят со стариком возиться.

– Это мне только кажется, что русские, что угодно делая, постоянно в голове держат мысль понравиться – будь то другим народам, или прогрессистам-демократам, или каким-нибудь известным личностям? А похвалили нас – кричим об этом с ликованием! Просто позор какой-то. А другие сильные народы ни разу не задумываются об этом: плевать им на любовь других народов, подчинили их – и этого достаточно. Это что, «всемирность» души русской так проявляется? Вообще, нужно это?

– Не нужно. Лишь бы Бог от нас не отвернулся – так надо жить и действовать. И главное – не отчаиваться никогда, потому что уныние очень выгодно дьяволу. Я очень переживаю за Россию. Страна-то наша величайшая, и если б мне сказали: умри вот сейчас же, чтоб Россия возродилась, – я бы тут же согласился (В.Н. широко крестится), потому что больше жизни её люблю. Господь дал нам такие богатства, а вот эта война – она выгодна тем, кто наживается на войне.

РОССИЯ И МОСКВА

Крупин всегда, не стесняясь, подчёркивает свою «вятскость». Критикует Москву за то, что она нависает над Россией, сеет разврат. Некоторые московские журналисты его с ехидством вопрошают: дескать, раз вятский, чего в Москве живёшь? Он отвечает обычно, что для него есть две столицы: одна – зажравшаяся, другая – хранительница святынь… Решился снова задать Владимиру Николаевичу вопрос о Москве, но под другим углом.

– Я ехал в Москву сейчас, как обычно, на машине, заезжал и в маленькие городки, и в сёла, оставляя в храмах бесплатные подборки нашей газеты – пусть люди читают. Смотрю, как бедно живут, и обидно за глубинку. Вот заехал в Орлов: стоит ухоженный храм, а улочка в триста метров, чтоб к нему подъехать, – трактор нужен. Но какая-то сосредоточенность в стране в связи с войной чувствуется. А приехал в Москву – и такое впечатление, что она живёт какой-то своей, отличной от России жизнью.

– Совершенно правильно. Ну зачем День города проводили с таким размахом, ухнули огромные деньги на это? Эстрадные певцы надрывались, Шнур просто похабщину пел – одним словом, стыдно. День города совпадает с моим днём рождения, я выхожу – гремят громкоговорители, гуляет праздная толпа, всюду обжираловка… Нет чтобы деньги пустить в помощь армии! Представить, чтобы такое было в Отечественную войну, невозможно. Тогда был лозунг «Всё для фронта, всё для Победы!», а у нас что? – всё для желудка, всё для увеселения. Зато в провинции некоторые города отменяли такие праздники – молодцы.

– После, можно сказать, всероссийского негодования по поводу столичного праздника некоторые администрации городов оповестили, что отменяют новогодние торжества, прежде всего фейерверки.

– Всё равно будет пальба-стрельба, пусть хоть не за государственный счёт. А вообще Новый год, считаю, надо бы отпраздновать. Хотя это Рождественский пост для православных, но ведь это смена года, праздник каких-то надежд, подведение итогов, а главное – это всё-таки тёплый семейный праздник.

– Московское и вятское борются в душе у вас?

– Я не стал москвичом, я вятский, так что нет, абсолютно. Как по чужой земле тут хожу, точнее как в командировке, как временно приехавший. Хотя я Москву знаю лучше многих москвичей. И писал много о ней. Но у меня понимание такое: я гражданин Отечества, знаю, для чего здесь и что такое Москва для страны, для мира. Я-то считаю, что в Москве живу по праву. Москва стоит на земле вятичей. А эту свою вятскость я всегда подчёркиваю. Бывал за границей, там обычно приглашали в посольство, и я всегда хвалился своей родиной. И что удивительно, обязательно находится вятский. Вятские не без недостатков, порой обидно за своих, но вот в чём молодцы, так это что везде держатся друг за друга.

Помню, в молодости, когда призвали в армию, из части в Кубинке в политотдел меня отпустили на партийный учёт ставиться в Москву. Первым делом я помчался на Красную площадь. Как же поразило меня, что Красная площадь такая маленькая! У меня аж сердце сжалось: ведь мы привыкли по телевидению видеть, как по ней техника без конца идёт, бесчисленные шеренги войск стоят… Но от этого я ещё сильнее её полюбил. Потом я был в Пекине на площади Тяньаньмэнь – она больше нашей Красной площади почти в двадцать раз, но там совсем другое ощущение: она холодная какая-то, неживая.

Конечно, между богатством Москвы и нашей провинцией огромная пропасть. Так давно повелось. Есть очень толковый анекдот: «Деревенский мужик спрашивает у Брежнева, когда наступит коммунизм? “Вот видишь, стоит моя «Чайка», – отвечает он, – а вон – «Чайка» Косыгина. И вот когда между ними будет стоять твоя машина, тогда коммунизм и наступит”. Приходит мужик домой, жена спрашивает: “Ну что тебе ответили про коммунизм?” – “Я не знаю, как тебе пересказать. Но вот твои лапти, вот мои лапти… А когда между ними будут лапти Брежнева, тогда и наступит коммунизм”».

Когда начинают хныкать москвичи о неудобствах, я думаю: «Господи Боже, не о том вы думаете. Ведь война». В прошлую войну мы, деревенские дети, ели крапиву да лебеду, а здесь этого ничего не знали. Помню, меня брала сестра, она 1938 года рождения, и мы ходили стричь крапиву и лебеду, а мама запаривала. Крапива ещё ничего, а лебеда – это горечь, но понимаешь, что надо хоть чем-то набить животишко. Зато продукт естественный, не химия (смеётся).

В 1947 году был сильный голод – до сих пор помню, как мы, детишки, нашли за иконой корку. Хлеба нам всегда хотелось, и однажды у нас так животишки подвело – невмоготу. Старшая сестра зачем-то полезла на божницу и за иконой нашла засохший кусок хлеба, большой такой ломоть, отрезанный от каравая. Кто его туда положил, я до сих пор не знаю. Мы так обрадовались, что даже исполнили какую-то языческую пляску по этому поводу. Конечно, родители бились, чтобы нас прокормить. Нас в самом прямом смысле спасла корова, её молоко. А то, что отец в лесхозе работал, давало огромное преимущество: в лесхозе работникам разрешали делянки обкашивать плюс дрова были – тоже великое преимущество. Плита, а ещё подтопок рядом, чтоб ночью согреть дом, – на плиту этого подтопка мы клали порезанную на кружочки картошку, посыпали солью, переворачивали и пекли пекурки. Мой внук, когда попробовал, сказал, что это лучше любых чипсов.

Вот живу в Москве, а воспоминания о жизни в Кильмези больше всего согревают. Всё равно, в конце концов, мысли возвращаются к тому месту, где родился и где тебя похоронят. Я написал завещание, чтоб меня похоронили возле Троицкой церкви. Теперь-то моя жена Надя уже привыкла, успокоилась, а ведь я боялся поначалу ей сказать. Сама-то она себе место отвела на Домодедовском кладбище – там у тёщи и тестя могилы. Но недавно вдруг вышло преткновение в Кильмези. Мне батюшка говорит: «Владимир Николаевич, нам запретили делать там могилу». Оказывается, должна быть ограда вокруг церкви, тогда только разрешают хоронить возле храма, а эта ограда стоит гигантских денег…

Храм в Кильмези, на родине В.Н. Крупина. Надпись на столбике:
«До Москвы 900 верст»

– Разве есть разница, где быть похороненным?

– Огромная разница! Я в молитвах прошу: «Господи, упокой меня на родине». Я даже в Кильмези, когда выступаю в школе или где ещё, говорю: «Миленькие, приходите на мою могилу!» У пророка Иезекииля Господь Бог говорит костям, что введёт в них дух – и оживут. Это же не просто так! Все косточки русские соберутся именно в тех местах, где люди родились, где Господь вывел нас на свет.

СВОЁ И ОБЩЕЕ

В окна квартиры Владимира Крупина в Камергерском переулке видна строительная площадка: во дворе здания Государственной Думы возводят жильё «под старину». А прежде на этом месте стоял Георгиевский женский монастырь, основанный более 500 лет назад. Он горел в 1773 году, полностью был уничтожен огнём и в 1812-м…

Квартира Владимира Николаевича в доме 1929 года постройки тоже горела.

– Вся квартира выгорела в 1991-м вместе с рукописями и картинами, а вот эта икона единственная в пожаре уцелела… – говорит Владимир Николаевич, показывая на большой образ на стене.

Икона мучеников Гурия, Самона и Авива, уцелевшая в пожаре

Это писаная, явно храмовая икона мучеников Гурия, Самона и Авива, «покровителей супружеств, в любви и единомыслии сия утверждающе и от всех злых и бедственных обстояний избавляюще».

– Даже офицер пожарный был поражён тем, что она уцелела. Наверно, когда она висела, верёвочка перегорела, она упала вниз и на полу, где меньше было огня, стояла. Первый раз, когда въехали сюда, мы батюшку приглашали освящать квартиру. Прежде в ней жил писатель Джек Алтаузен, автор чудовищного стихотворения:

Я предлагаю
Минина расплавить,
Пожарского.
Зачем им пьедестал?
Довольно нам
Двух лавочников славить,
Их за прилавками
Октябрь застал.
Случайно им
Мы не свернули шею.
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь,
Они спасли Расею!
А может, лучше было б не спасать?

Есенин, пришедший к нему в гости, набил ему за это морду. Тут же сильно пьянствовавший Михаил Светлов на антресолях прятался от своей жены. Валентин Распутин, побывав здесь, сказал, что квартиру надо дважды освящать после прежних хозяев. И так получилось, что напророчил: после пожара, который выжег всю нечисть, остававшуюся ещё тут, мы снова приглашали квартиру освятить.

Несмотря на уничтоживший всё пожар, сейчас на стенах нет ни одного свободного местечка – они увешаны купленными и подаренными иконами, фотографиями, картинами – с видами храмов и пейзажами в основном. Даже пасхальные яички на гвоздиках на стене подвешены. Спрашиваю, какая из многочисленных картин ему всего ближе. По-видимому, Владимир Николаевич никогда не задумывался над этим, встаёт с дивана, и мы идём по комнатам, разглядывая всё как будто в первый раз. Художники по большей части вятские – хозяин и в этом верен своей малой родине. Возле одного из полотен, подписанного «АБ-86», он останавливается.

– Наверно, вот эта. «Три богатыря». Это была большая картина, она сгорела на пожаре, и автор сделал мне маленькую.

«Три богатыря» – так писатель называет одну из своих любимых картин

Изображены три старухи в душегрейках, с посохами, стоящие в снегу на фоне «обрезанного», без хозяйственного двора, деревенского дома.

– Заброшенная деревня, сзади видна изба, остававшаяся пустой, и они ею стали топить. Каждая жила в своей избе, и только вечером сходились, как они говорили, на «водные процедуры» – попить чаю. А потом расходились по своим избам. Общежития у них не получалось – баба есть баба. Мужики бы собрались вместе да и зимовали под одной крышей.

Тут же, в комнате, сразу несколько больших портретов самого Крупина. Все очень разные.

– На всех вы узнаваемы внешне, а внутренне? – спрашиваю. – Вы со всеми портретами согласны?

– Ну а куда денешься, так художники увидели. Не везде на них я мыслитель, но по крайней мере не злой, – смеётся он. – Вот замечательный зимний портрет – работа Виктора Харлова. Он народный художник, вятский, расписывал Храм Христа Спасителя…

– Да, наша газета о нём рассказывала («Последние жители деревни Русиново», № 521, август 2006 г.)…

– Этот, где я в красной рубахе сижу, написал Александр Алмазов.

На портрете иконы на заднике, на столике раскрытое Евангелие и дымковская игрушки – похоже, будто Крупин в своей квартире… Но нет, на картине зелёные стены, а здесь светлые.

– …Филипп Москвитин изобразил меня на Великорецком ходу.

– А вот какой огромный портрет, чуть ли не в человеческий рост. В таких белых костюмах, как мне представляется, ходили писатель Алексей Толстой со Всеволодом Ивановым по Переделкино в конце 30-х…

Портрет в «наградном» костюме

– Хоть дача у меня и есть в Переделкино, но я не люблю бывать там. Заборы, интриги, склоки. Вроде бы там место для работы, но выходить-то надо в магазин или ещё куда: выходишь – и навстречу два прозаика, три драматурга и три бабёнки, которые будут тебя терзать вопросами.

Разглядывая картины, идём в следующую комнату. Из шкафа там высовывает плечо тот самый белый костюм, который на «переделкинском» портрете.

– Точно он, надо же, вылез! – удивляется Владимир Николаевич. – Я когда его надеваю, супруга Надя смеется: «Не позорься уж, всё равно тебе никто в нём не подаст». Этот костюм для меня памятный – я в нём получал Патриаршую премию Кирилла и Мефодия в 2011-м. И вот, кстати, когда меня представляют лауреатом Патриаршей премии, люди на это обращают внимание, а так, что академик или член президиума – это никому не интересно.

Тут надо заметить, что получение Патриаршей премии «За значительный вклад в развитие русской литературы» было для самого писателя исключительным событием ещё вот почему. Дело в том, что с 1989 года Владимир Крупин отказался от получения всех литературных премий, кроме церковных, – с того случая, когда ему присудили премию имени Льва Толстого, но он её не принял, так как не разделяет взгляды Толстого на христианскую веру и Церковь.

– Зато у вас, наверно, целая коллекция всяких орденов, медалей и прочих наград? – вдруг приходит мне в голову.

– Да, много, в ящике лежат, и я их увожу на родину, в Кильмезь. Вот завтра как раз ещё одну медаль вручают на Монархическом собрании, надо будет о чём-то говорить.

Судя по интонации, Владимир Николаевич ещё не решил, о чём скажет.

Коллекции дымковских игрушек в доме Крупина отведён отдельный шкаф. Яркие игрушки сразу бросаются в глаза – их можно долго разглядывать. Нечто похожее по богатству я видел только дома у вятского искусствоведа Генриетты Киселёвой, Царствие ей Небесное.

Коллекции дымковских игрушек отведён отдельный шкаф

– Это авторские работы, национальное достояние! Что-то куплено, что-то подарено. Появлению вот этой игрушки я обязан юбилею писателя Альберта Лиханова. У него готовилось шумное празднование, и мастерица сделала ему игрушку: стоит писатель с книгой в руках, а рядом маленькие читатели. Пришёл из обкома куратор торжеств и говорит дымковской мастерице: как так, у Лиханова же много читателей, а вы только двух тут изобразили! Она сделала ему другую игрушку, облепила писателя фигурками читателей, а эту отдала мне, только вместо «Лиханову» написала «Крупину». А мне что, мне и двух хватит. А вот игрушка, сюжет которой придумал я. Как-то говорю мастеру: «Есть выражение “найти ребёнка в капусте” – сделай такую игрушку». Она и слепила… Но у меня уже нет желания собирать. Игрушек было штук пятьсот, а осталось штук, может, сто. Погибли во время пожара…

«Ребёнок в капусте»

«Писатель и читатели»

Надо сказать, что пожар у Крупина был не только в этой квартире, но и в родном доме в Кильмези, где он создавал что-то вроде музея. Он сам был свидетелем, как горело, – можно представить, как это тяжело. Рассказывает:

– Я как чувствовал… До этого была в районном музее выставка из моих вещей, там со всего света были игрушки, куклы… Сроки выставки вышли, но я говорю организаторам: «Оставьте, пожалуйста, ещё у себя». А они: «Что вы, как это возможно!» Вот всё и сгорело.

Отнёсся писатель к беде как должно православному человеку: «Это Господь меня вразумил по грехам, чтоб не копил богатство на земле, а копил богатство на небесах». Мысль-то евангельская, вот только «богатства» из разных поездок плюс дары людей ведь собирал не для себя, а для музейной экспозиции. Может, оттого заставить себя заново начать собирать трудно…

Владимир Николаевич теперь то и дело повторяет: «Это надо увезти в Кильмезь, в музей». Дом сгорел в 2011-м, и полученная в том же году Патриаршая премия пришлась весьма кстати. Спустя два года на пепелище на эти средства и на пожертвования добрых людей был построен Дом-музей православной культуры. Он полнится новыми экспонатами. Около дома – как символ – растёт отросточек Мамврийского дуба: на месте умершего – новое старое.

– Мы же русские, мы как птица феникс. Как Владислав Артёмов написал про русских: «Народ таинственный и жуткий… Он отрастает, как щетина из-под земли на третьи сутки». Зато я как цыган теперь, – шутит Владимир Николаевич, – мне стало не стыдно просить. Ведь не для себя – для детей прошу, для музея…

Забыл упомянуть, что в квартире везде книги: на полках, на столах, на диване и на спинке дивана; ходим – чуть не спотыкаемся о них.

– Возьми себе две или три книги, – предлагает Владимир Николаевич. – Какие хочешь, какие рука возьмёт – рука не обманет. У меня вот гигантская проблема, куда всё это девать. Ни сыну, ни внукам это не нужно.

Честно сказать, я бы и взял, но только что мы говорили про музей, и у меня такое чувство, что вот заберу – и как будто из музея украду. Отказываюсь и произношу пламенную речь о том, что, если музей есть, ничто не пропадёт. Потихоньку надо туда перевозить, если здесь не помещается.

Возвращаемся на кухню пить чай. Это и в самом деле чай, а не иное что: назавтра Крупину причащаться, а значит, сегодня пост – в этих вопросах он к себе строг…

Здесь в силу ограниченности газетной площади придётся прервать беседу, перенесём окончание на следующий выпуск. Там будет о писателях, писательстве и читателях, но не только.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска