«Приходите ещё»

Когда подъезжаешь к этому заполярному посёлку, то будто мираж видишь. Только что была бескрайняя стылая тундра – и вдруг среди голых сопок городок с многоэтажными домами. Как он сюда попал, каким титаническим ураганом, словно домик Элли из «Волшебника Изумрудного города», занесены сюда эти «136 жилых здания разной высотности» вместе с огромным заводом, чьи полосатые красно-белые трубы высятся за крышами домов этакими безмолвными стражами городку, чтобы он никуда больше не улетал?

Полосатые красно-белые трубы завода высятся безмолвными стражами

Между тем люди здесь живут испокон веков. Сначала это были саамы, разбившие на берегу речки Колосйоки своё зимнее стойбище. Затем здесь появились русские и стойбище стало именоваться Пазрецким погостом. В 1936 году, когда эта часть Кольского полуострова принадлежала финнам, геологи обнаружили в сопках более десятка месторождений медно-никелевых руд, и на месте погоста вырос рабочий посёлок Колосйоки. Никель – стратегическое сырьё, которое используется в производстве высокопрочной стали, чем во время войны воспользовалась фашистская Германия, державшаяся за эти рудники вплоть до 1944 года. Когда наши войска вошли в Колосйоки, то никелиевые шахты и обрабатывающий комбинат вновь заработали, уже для промышленности СССР. Посёлок переименовали. Ничего выдумывать не стали, так и назвали – Никель.

Чем известен Никель в наше время, помимо горно-металлургического комбината? Энциклопедия сообщает, что здесь, на сопке Лысая, находится самый северный в России горнолыжный склон. Также в посёлке действует самый северный в мире зоопарк, где содержится единственная у нас в стране белоносая мартышка. Ещё туристов может привлечь Кольская сверхглубокая скважина, что в пятнадцати километрах от Никеля. Длина её более 12 километров, глубже в недра земли ещё никто не проникал. Но я не турист. Спрашиваю у прохожего, где находится православный храм. Он показывает на окраину посёлка, за которой высятся трубы комбината: «Там, на взгорке, увидите».

Иду в ту сторону. Встречаются старые финские и сталинские дома, но больше здесь безликих зданий брежневской поры. Стену одного из них, чтобы разнообразить пейзаж, кто-то украсил портретом рок-музыканта Виктора Цоя, под которым начертал строку из его песни: «Если есть шаг – должен быть след. Если есть тьма – должен быть свет». Что-то такое жизнеутверждающее. Или нет? По смыслу получается, что свет – это следствие тьмы, то есть вначале тьма, а потом уже свет. Для городка, находящегося в «стране полунощной», наверное, так и есть? Но этот край также называют «страной полуночного солнца», поскольку здесь не только полярная ночь имеется, но и полярный день, когда солнце не сходит с неба. Так что с какой стороны посмотреть…

Церковь Преподобного Трифона Печенгского

Вот и взгорок, из которого словно бы лезут наружу серые валуны – весь усеян камнями. На вершине – бревенчатая церковь с фигурной, в русском стиле кровлей. Рядом стоит ещё один сруб, но пустой, незаконченный. Церковь освящена во имя преподобного Трифона Печенгского, просветителя здешних саамов. Крещусь на его образ, затем подхожу к свечнице:

– Храм новеньким выглядит, давно его построили?

– Пять лет назад, – отвечает матушка Елена.

– А что за сруб рядом стоит?

– Это будущая просфорная и столовая для кормления неимущих. Но, наверное, будем его разбирать, нет денег на достройку.

– Комбинат вам не помогает? Рядом же находитесь.

– Вы о чём! Строили в основном на пожертвования горожан, а комбинат немного помог, когда внутри обустраивали.

– Прихожан сейчас много?

– Сегодня посреди недели на литургии человек тридцать стояло. А по воскресеньям по полсотни. Для нашего посёлка с населением в десять тысяч человек, наверное, нормально. Настоятель наш, отец Андрей, местный, его очень любят. Он в Заполярном живёт, оттуда на службы приезжает.

– Ну, это рядом, полчаса на машине, – прикидываю. – Дорожных пробок ведь у вас не бывает?

– Какие пробки! Степь да степь кругом, – шутит матушка.

– А вы неместная?

– Я из средней полосы, из Мурома родом, сюда приехала в 1982-м. Работала в торговле, а когда начала ходить в храм, то уволилась – не смогла уже, искушения там свои. Пошла в детский садик нянечкой.

– Народ уезжает из Никеля?

– Уезжает. Но по приходу это не заметно, одни и те же лица.

– Получается, уезжают неверующие?

– Не знаю, наших-то я вижу постоянно. Честно сказать, я сама с мужем два раза уезжала в Муром, на родину. Но оба раза не выдерживали, возвращались. Я готова была каждый камешек здесь целовать.

– В Муроме-то леса, луга, а здесь тундра, – говорю.

– Ну и что? Вы посмотрите на сопки осенью – прям цветёт, и жёлтым, и оранжевым. А какие озёра! Рыбалка здесь у мужиков на первом месте. Но главное – люди очень хорошие. Туда приедешь – суета какая-то, жадность до всего материального. А здесь открытые души.

– Замечал это на северах, – поддерживаю. – Особенно поразили люди в Нарьян-Маре, там тоже в тундре живут.

– И все друг друга знают, – продолжает Елена, – если не по фамилии, то в лицо-то точно. И когда уходят из жизни, то так тяжело, словно с родным человеком прощаешься.

– Старое поколение уходит?

– Молодёжь тоже. Но детей у нас в Никеле, слава Богу, много, три школы действуют. В газетах писали про увеличение рождаемости, которое началось с 2008 года, не знаю почему. Очереди в детские сады выстроились, так что пришлось новый садик открывать. Здесь много коренных людей, приехавших сюда сразу после войны, так что уже несколько поколений в Никеле народилось.

– А ваши дети здесь живут?

– Дочка долго с нами была, потом уехала с мужем. У меня внук уже женатый, академию в Красноярске окончил. А внучка в 10-й класс перешла. Но они к нам не ездят, только мы к ним в Красноярск, с севера на север.

– Норвежцы у вас бывают?

– Конечно, граница-то рядом. Подходят к храму, брёвна оглаживают. Им нравится всё деревянное. Иконы рассматривают. Они ведь тоже были когда-то православными – говорят, у них в древних храмах кое-где тоже иконы остались, хотя сами они уже протестанты.

– На каком языке с ними разговариваете?

– На норвежском, – матушка улыбается. – Знаю несколько слов.

– Как по-ихнему «здравствуйте»?

– Очень просто: «хей». А «пожалуйста» – «веннлигст». А если «большое спасибо», то «тишен таг».

– И как вам норвежцы?

– Они похожи на русских, такие же простые люди, доброжелательные. Когда им скажешь что-то по-норвежски, так радуются! У нас в администрации работает Татьяна. Она, как Лавров, по иностранным делам и очень хорошо говорит по-норвежски. Я к ней, бывает, прибегаю: как сказать то, другое. Например, «приходите ещё». Она мне пишет русскими буквами. Так понемножку выкручиваюсь.

Матушка смеётся и добавляет:

– А сама я в Норвегию съездить так и не собралась, хотя документы несложно выправить, у нас же упрощённый режим. Просто желания нет. Мне и в Никеле хорошо!

«Образ Николая Чудотворца написан на пожертвование»

Матушка ведёт меня по храму, показывая: «Этот образ Николая Чудотворца написан на пожертвование – денежки дала наша прихожанка, 150 тысяч рублей. А этот образ мученицы Агнии написала наша иконописица, правда, она потом уехала, в Тверской области живёт. Иконы Трифона Печенгского, Сергия Радонежского – они тоже писаные!»

Исход из Никеля

Прп. Трифон Печенгский

Для матушки Елены, как я заметил, очень важно, что иконы писаные, а не печатные. Видно, не сразу приход разбогател, долго молились на бумажные иконки. Есть в храме и святые мощи мученика Евгения Севастийского. Подарил их приходу в 2009 году владыка Североморский Тарасий. Почему мощи именно этого святого? Позже в одном из описаний я нашёл: «К этому святому мученику обращаются за молитвенной помощью в личных сомнениях в вере, в моменты уныния и душевных колебаний». Судя по свечнице храма, для прихожан всё это не столь актуально. Но если взять городок в целом… Из разговора с настоятелем протоиереем Андреем Старостиным стало понятно, что впереди у Никеля жесточайшие испытания.

Отец Андрей Старостин

– Отец Андрей, люди уезжают?

– Отток населения и раньше был. Когда меня в 1998 году поставили сюда на приход, столкнулся со следующей проблемой. Приходит человек в храм, воцерковляется, глядь, а его уже нет – уехал. Или, например, в больнице сложились добрые отношения с врачами, стали пускать в палаты исповедовать и причащать больных, и вот уже этих врачей нет. И сам Никель тогда, в 90-е, на глазах менялся – с тех коммунистических времён, когда здесь был как бы полурай.

– Полурай – потому что пользовались особым северным снабжением, с мандаринами зимой?

– Не только. Люди были мягкие, доброжелательные, как будто в своей деревне жили. Сейчас такие отношения между людьми у нас на приходе, такие домашние, и приход потихонечку растёт. А за посёлок я сказать не могу. Он вообще опустел за последние три года, в течение которых комбинат закрывался. Идёшь по улице – тишина. А рядом, в Заполярном, жизнь кипит. Контраст очень ощутимый.

– В 98-м комбинат вроде работал, почему же уезжали?

– Платить стали мало. А люди сюда в своё время за большими заработками приехали. Да ещё климат тяжёлый. Человеку постороннему объяснить это невозможно, тут самому надо прочувствовать. Вот, например, мы приезжаем в отпуск в среднюю полосу – и кровяное давление сразу в норме, все болячки утихают. А здесь погода такая дёрганная, в один момент атмосферное давление может измениться, плюс полярная ночь, отсутствие света.

– Вы здесь родились, в городе Заполярном, и за всю жизнь не акклиматизировались?

– Человек к этому не привыкает. У нас есть прихожанка баба Маша, местная долгожительница, 80 лет ей. И постоянно болеет – смотришь на неё и видишь, что её только Господь держит. И по себе чувствую – пока был молодой, не замечал, а потом стали появляться разные болячки. Жена рассказывает, что у неё на работе даже молодые жалуются, когда давление скачет. Это наша данность, Заполярье.

– Но сами не уехали отсюда…

– Где Господь поставил, там и надо служить. Опять же я с 98-го года всех здесь знаю, близкие мне люди, молюсь о них. Даже кто уехал из Никеля, они всё равно здесь, за них весь приход молится. Это такое… необъяснимое словами.

И ещё надо сказать: мы же не в пустыне. Задолго до нас, в середине девятнадцатого века, служил здесь протоиерей Константин Прокопьевич Щеколдин, приехавший из Холмогор и всю жизнь посвятивший этому краю. На месте нашего Никеля, в Пазрецком погосте, он основал школу для лопарей, в которой и сам преподавал, и его дочь, ставшая учительницей. Саамы его помнят. Жил отец Константин по нынешним меркам очень бедно, многие тяготы перенёс, но не бросил своё дело, похоронили его в этой земле. И что же мы?

– Необычно, что вы семинарию закончили в Вологде, а не в столицах. С чем это связано?

– Начинал я в Москве, но недоучился, потребовалось вернуться домой. А потом владыка Митрофан (Баданин) благословил меня съездить в Вологду. У меня ведь отец оттуда родом, и он возил меня ещё в трёхлетнем возрасте к себе на родину. А у владыки Митрофана там был родственник святой, преподобный Александр Вологодский, который, судя по дореволюционной фотографии, даже на лицо с владыкой схож. Так-то их род Баданиных происходит из Никольска Вологодской губернии, это уже потом протоиерей Александр Баданин стал служить в Вологде в Вознесенской церкви. Отец Иоанн Кронштадтский, когда проезжал через Вологду, говорил местным: «У вас есть свой молитвенник, к нему обращайтесь», – и называл имя отца Александра Баданина. Он, как и его матушка, бессребреником был, все деньги отдавал бедным. И вот с владыкой разговорились мы о Вологодчине, он благословил съездить – и очень мне там понравилось, словно в родные края приехал. И Спасо-Прилуцкий монастырь по душе пришёлся, в стенах которого семинаристов обучают.

– Можно ли сказать, что 98-й год вернулся в Никель?

– Сейчас всё по-другому, абсолютно. Тогда ведь шёл развал страны, депрессия всеобщая, что сказывалось на настроениях людей. Сейчас пооптимистичнее. Но и пустых обещалок много. Из-за того что комбинат почти уже закрылся, у посёлка много проблем, в том числе коммунального плана, и они со скрипом решаются. Какой-то год мы сидели месяц без воды – водопровод прорвало.

– В своё время писали, что норвежцы готовы вложить свои средства в реконструкцию комбината. Если бы воспользовались, то комбинат не пришлось бы закрывать?

– Там реконструкция предлагалась в плане экологии. Норвежцы уже давно жаловались на содержание серы в воздухе, их леса пожухли по берегу приграничного с нами озера, даже митинговали там, проводили экологические акции «Остановите советские облака смерти». Да и наши экологи не молчали. Всё ведь воочию видно – земля в сторону Заполярного буквально выжжена. Комбинат сам небедный, мог бы потянуть реконструкцию без норвежцев. Но в «Норникеле» финансисты посчитали, каковы затраты, сколько руды осталось в шахтах, и… решили всё свернуть. У них во главе – голая выгода. В этом не раз убеждались: сколько бы ты туда ни писал, сколько бы ни обращался за помощью, отклика почти нет. Проблема в том, что всё решает руководство концерна, которое сидит в Москве, а поди до него достучись. У меня такое впечатление, что мы для них «неперспективные» – в Норильске-то они православные соборы строят, но не здесь.

Ветер перемен

Заговорили с батюшкой о перспективах – от малого, так сказать, к большему. Спросил у него, какие имеются проблемы на приходе.

– Хотелось бы, конечно, привести в порядок и не заботиться о здании, просто служить и молиться.

– А мне здание храма крепким показалось.

– Так дело не в толщине стен. Только в этом году мы смогли, наконец, закончить их обшивку, утеплиться. А год назад, когда было за три градуса холода, дул шквальный ветер и всё тепло выдувал. Такое редко бывает, чтобы две недели в одном направлении дул ветер при минусовой температуре. Как бы показал Господь нам: давайте утепляйтесь! Хорошо ещё, что мы не разморозились тогда, котёл работал. Но внутри невозможно было находиться.

– Наверное, был знак и в том пожаре, с которого начиналась история храма?

– История началась с того, что нам передали в пользование здание бывшего магазина. На крышу поставили купол, пристроили звонницу, иконостас установили, стали служить, а в подсобном помещении потихоньку стали складировать закупленный брус и прочий стройматериал для строительства храма. И вот это всё сгорело. Дотла, ничего не осталось. Наверное, в этом был Промысл Божий, потому что мы-то дерзнули быстро отстроиться, видно, без должной молитвы. А после пожара всё стало вдруг ладиться. Это как с Трифоно-Печенгским монастырём. Шведы пришли и всё сожгли, а потом на этом месте монастырь вырос краше прежнего. Затем был период нового запустения, при советской власти. И когда в 2007 году монастырь власти вернули, случился пожар – сгорел главный храм с некоторыми постройками. И вновь его отстроили краше прежнего. Ощущение такого Воскресения – по пророчеству преподобного Трифона. Он ведь обещал, что монастырь возродится на прежнем месте. Ждали этого триста лет, а потом, с приходом соловецких монахов, всё расцвело моментально, как бывает здесь после долгой зимы. Как Пасха после долгого поста. Наверное, это намёк на то, что в конце концов сей мир сгорит вообще и все наши социальные вещи не столь важны, но Бог может восстановить всё в новом виде, и будет новое в жизни.

– В вашем храме Преподобного Трифона Печенгского я видел икону Соловецких святых. Какую-то связь с Соловками вы поддерживаете?

– Сейчас нет. Мы же теперь в разных епархиях, а до революции были в одной, почему здесь и подвизались монахи соловецкие.

– Так и в советское время разделения не было. Нашу газету учреждала Архангельско-Мурманско-Коми епархия.

– Да, помню то время. Владыка Пантелеимон приезжал несколько раз в Мурманскую область. Помню, был день памяти Трифона Печенгского, закончилась служба, пошли в трапезную – и тут его зовут к телефону: «Патриарх звонит». Владыка поговорил, возвращается и объявляет, что образуется отдельная Мурманская епархия. Так совпало с днём преподобного Трифона, нашего покровителя.

– И всё же у посёлка есть какие-то перспективы? Слышал, что здесь собираются открыть горнолыжный курорт.

– Навряд ли. Надежда была на то, что норвежцы будут ездить, деньги здесь оставлять. Потому что для них это удобно. Тут заодно и по магазинам можно пройтись у нас, всё дешевле, аптеки и всё прочее, особенно заправка. Но с пандемией всё закрыто, и неизвестно, когда откроется. Пока что точечно с частными лицами работают – этому предпринимателю помогли, другому. То есть человек выходит с проектом, его рассматривают, дают денежки. Смотришь: появилась кафешка какая-то. Но это несерьёзно.

– Но здесь ведь есть что посмотреть. Та же скважина глубиной в двенадцать километров. Она вроде как на слуху, только что в России вышел на экраны фильм ужасов «Кольская сверхглубокая», в котором из скважины адские силы полезли. Как бы его оценили?

– Да побасёнка просто. К тому же неоригинальная, в 2009 году американцы уже сняли картину «Ужас на глубине 9 миль» – про нашу скважину. Люди там под землёй с монстрами борются, хотя на глубине всего лишь семь километров, там температура 120 градусов жары, а на самом дне скважины – 212 градусов. Ничто живое там существовать не может.

– Так потому и ходят легенды про «колодец в ад». И будто бы учёные слышали чьи-то вопли снизу, якобы грешников. Такие вот фантазии.

– Я общался с буровиками, там ведь работы прекратили только в 1992 году из-за недофинансирования. Говорят, что датчики и вправду фиксировали какие-то шумы со взрывом, но природного происхождения. Вообще же бурение этой скважины учёным ничего не дало – по всей глубине обнаружились только граниты. Даже исследовать керн толком не получилось: поднятый наверх, он рассыпался из-за перепада давления. А что касается фантазий про ад, то враг может и через это искушать. Почитайте Серафима Роуза «Жизнь после смерти», там механика обольщения хорошо описана.

– А если почитать жития Кольских святых, то такое впечатление, что они всё время с бесами боролись. Будто нечистую силу вытеснили из Руси именно сюда, на край земли.

– Похоже, так и было. Чем местные лопари отличались от сибирских жителей тундры? У тех были шаманы, которые ворожили, а остальные в сторонке стояли. Здесь же все поголовно колдовали: и мужчины, и женщины. Как в евангельской стране Гадаринской, куда язычество глубоко проникло. Но вот что интересно. Господь не попускал людям самим победить беса. Гадаринский бесноватый чем был примечателен? – пытались его сковать цепями, а он их разрывал, не могли силой взять. И только Господь смог изгнать из этого человека бесов, вселив их в стадо свиней. Господь не требует от нас воевать с нечистым, достаточно быть просто с Богом, и бесы ничего не смогут сделать. Как это было с Трифоном Печенгским, который остался невредим в самом средоточии тьмы.

Такое же чувство у меня по отношению к нашему посёлку. Господь всё-таки держит его. Что дальше будет, я не знаю, но по внутреннему ощущению – живём вроде, жизнь здесь есть.

– Хотя бы пенсионеры-то останутся?

– Да многие останутся, кому нравится здесь. Наблюдаю интересную тенденцию: в Никеле стали покупать жильё. Когда комбинат только начали закрывать, некоторые продавали свои квартиры за бесценок – за двухкомнатную просили даже 30 тысяч рублей, только бы сбросить её. И никто не покупал. Сейчас цены подросли – и вдруг покупать стали. Кто, спрашивается? Да те же самые никельчане, которые переехали в Заполярный и другие города. Вроде и невыгодно это экономически: платить коммуналку, а приезжать лишь на время. Но почему-то покупают. Человек ведь не только экономическими категориями мыслит. Они здесь родились, это их земля.

Дворец культуры «Восход», построенный в 1964 году, с рельефами советского времени на фасаде – главное украшение города

– Извините за личный вопрос: а ваши дети не уехали на Большую землю? Обычно-то молодёжь в центр стремится.

– Сын постоянно при нас, он болеет. А дочка здесь вышла замуж и пока уезжать не собирается.

– И вы тоже?

– От здоровья зависит. Сейчас с этой пандемией ничего загадывать нельзя. Но мы с женой поговорили: ну зачем будем искать другое место жительства, лучше о Царствии Небесном радеть. Там наше ПМЖ, если Господь примет.

* * *

Уже после поездки в Никель прочитал в прессе, что обрушилась 10-метровая эстакада на территории бывшего плавильного цеха, по которой проходил трубопровод, снабжавший посёлок Никель водой. Произошло отключение холодного водоснабжения, горячего водоснабжения и теплоснабжения. В ту ночь температура на улице была -4 градуса. Плавильный цех – главнейшее подразделение комбината, с закрытием его в декабре 2020 года был окончательно поставлен крест на градообразующем предприятии.

Но посёлок всё равно живёт. Вот из новостной ленты: «В Никеле завтра, 13 января, заканчивается полярная ночь. Она длилась 45 дней…»; «15 января в спортивном комплексе “Металлург” прошёл марафон ползунков и бегунков под девизом “Шустрый малыш”»; «16 января на никельской лыжне в районе Заречья для детей и взрослых – участников проекта “Встаём на лыжи!” – состоялся очередной мастер-класс». И далее в том же духе. Праздник Крещения прошёл в храме Преподобного Трифона Печенгского при большом скоплении народа. Самые смелые купались в проруби на озере Куэтсъярви. Всё же наш народ непобедим.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска