Картинки детства золотого

Окно моего детства

Татьяна КВАШНИНА

 

Моё окно на юг, солнце сквозь берёзовые ветви посылает солнечных зайчиков на мою тетрадь – и поэтому мне весело. И рам будто не существует, и вся улица рядом со мной! Весёлые берёзовые почки легонько дотрагиваются до стекла и зовут меня пообщаться с весной. Прислушиваюсь к птичьему гомону, слежу за хозяйственными хлопотами скворцов, подбирающих прутики, пёрышки и соломинки. Вышли на дорогу куры, сейчас начнут кудахтать и что-нибудь обсуждать, разгребая сбившуюся в кучу солому и старую траву возле ручья…

Прошли первые тёплые дожди, и весна, как бабочка, пролетела так быстро, что не успела я даже наглядеться на блеск ручьёв и цветение яблонь. Я ходила от дерева к дереву и разглядывала опадающие бело–розовые цветы, трогала на тополях липкие почки.

…Вот и лето. Каникулы, я отсыпаюсь. Моё окно закрыто ставнями. Только чувствую, как отец, уходя на работу, касается губами моего лба, и я просыпаюсь. Изнутри через форточку толкаю ставни и жмурюсь от солнца. Улица пуста.

Я совершаю обход вокруг дома, прогуливаюсь по саду. Ранетки ещё маленькие и кислые. Земля такая горячая, что без обуви невозможно на ней стоять. Бегу за сандалиями и взбираюсь на тополиную ветку напротив моего окна. До чего же интересно смотреть на свою комнату через окно снаружи! Снаружи моё окно кажется маленьким. Неужели я за ним живу?

Птицы опять выщипали вату из оконных щелей себе на гнёзда. И как они умудряются делать это незаметно?..

А дом у нас большой и красивый, с узором по карнизу и воротам. Для меня он – самое радостное место на Земле. Здесь я счастлива. Как трогательно заботятся обо мне родители! Пришёл на обед отец. Поприветствовал меня своей доброй улыбкой, ласково погладил по голове и пошёл на кухню резать хлеб, а потом позвал меня обедать. Мы едим из одной тарелки, и он поперчил «свою сторону» супа. Последнюю ложку супа мы любезно оставляем друг другу.

Потом я провожаю отца. Он машет мне рукой, а я гляжу через окно на его удаляющуюся быструю фигуру. Вот он заходит за тополиную аллею, и его уже не разглядеть… Я плачу от расставания. Мама, видя мои слёзы, говорит: «Отец тебя лелеет, но мы здесь не вечны. Я вас тоже очень люблю, но знаю, что всегда нужно помнить о смертном часе. Всё, что мы имеем, принадлежит Богу и поручено вам только на время».

Иду в свою комнату и думаю о маминых словах… Я понимаю, что сказанное ею правда, но тогда она казалась мне такой далёкой, а родители – вечными. Берусь за шитьё, но оно падает из рук. Снова смотрю в окно, словно ища там утешения.

Через дорогу в большом окне летней кухни мелькает фигура соседки тёти Юли. Она напекла блинов, нажарила зелёного гороха и несёт нам через дорогу гостинец. Я отрываюсь от окна и бегу открывать ей двери, благодарю её. Она возвращается, загоняет во двор кур и переводит телёнка в тень. А у меня на столе появилось неожиданное вкусное Божье утешение.

Вот Витька в голубой рубашке несётся на велосипеде, чуб на ветру поднимается кверху, рубаха надувается на спине. Он по сторонам не смотрит, летит гордо: у него новый велосипед. А я встаю со стула, прижимаюсь к стеклу и пытаюсь как можно дольше проводить его взглядом. Мне совсем не завидно, и Витька не кажется таким уж важным. «Подумаешь, чуб на ветру… – вздыхаю я. – И велосипед-то поручен ему только “на время”», – вспоминаю мамины слова. Иду помогать маме, а вечером с отцом укладываю наколотые дрова. Кладу берестой вверх, как учит отец, чтобы дрова не намокли. Уже стемнело. Не включая свет, захожу в свою комнату. От лунного света узор тюлевых занавесок переселился на пол, и я кружусь на нём под звуки вальса, который плывёт над сонными домами.

Всё детство я мечтала о том, чтобы у меня было большое окно и его не закрывали ставнями. Мне хотелось ночью видеть светлую луну, и всё небо, не разделённое маленькой рамой на кусочки, и все звёзды…

Какое счастье спокойно засыпать после благословления отца!

Начало осени. Разноцветный сентябрь. Мой стол завален красными и жёлтыми ранетками. Жёлтое яблоко откатилось от всех. Солнечные лучи прокрались в самую его середину, показывая сочность и прозрачность плода. Аромат яблок заполняет комнату, и состояние радости так ощутимо. Яблочные семечки неуловимы во рту. Хочется их раскусить и поймать маленькую сердцевину большого дерева.

Бьются о стекло пчёлы. Божественными созданиями называет их отец. Он привёз пчёл с пасеки, скоро начнёт качать мёд. Я мою медогонку, сушу её на солнце и уже предчувствую вкус янтарных сот. Отец готовит пчеловодный нож, окунает его в кипящую воду и начинает открывать рамки с мёдом, срезая восковую запечатку. Я убегаю от пчёл в дом. Из окна кухни наблюдаю за работой отца. Вот он открывает кран медогонки, кладёт на флягу сито, и через него начинает течь сладкий ручей из цветочного нектара.

…Пью чай, а потом, отмыв липкие от медовых бутербродов руки, несу баночку мёда тёте Юле.

Возвращаюсь к урокам. Из портфеля доносится запах новых учебников. На тетради тени от оконной рамы. Солнечная сухая осень торопит меня на прогулку, но я занята. Светлые лучи ворвались в мою комнату, и она божественно преображается: яркий квадрат ковра передаёт весёлость красок и мягкие переходы цвета, а белые покрывала на кроватях становятся ещё белее. На шкафу становятся заметны срезы дерева. Берёзу за окном не узнать: она сменила наряд и торжественно покачивает жёлтыми ветвями.

Тёплый осенний день. Через открытую створку окна пахнет кострами с огородов, где копают и пекут картошку. Доносятся крики птиц, собирающих свои стаи. Сегодня они, наверное, выбирают вожака и суетятся, готовя молодых птиц к отлёту: строят клин, делают прощальные круги над родиной. Как их много!

Мы с мамой вставляем вторые рамы. Промазки нет, и нам приходится замазывать щели разноцветным пластилином, а потом подкрашивать его белой краской… От двойных рам в комнате стало темнее. За окном – неожиданный первый снег. Он праздником лёг на землю. В душе состояние новизны и ожидания чего-то таинственного, словно раннее предвестие Рождества.

Бабушка Поля, брат Вова – на санках, я – на лыжах. Окно моего детства – крайнее слева

Моё окно в мир. Всё детство пред тобой. Маленькая задвижка на форточке, сделанная руками отца. Полукруглая канавка, вырезанная рубанком на подоконнике для стока весенней воды от растаявших снежных узоров. На гвоздиках с обеих сторон подоконника когда-то висели ведёрочки. Их развешивала бабушка, чтобы от стекавшей воды не гнили пол и рамы.

Зимы у нас в Западной Сибири холодные, вьюжные. Дома иногда до крыш заносит. У ворот глубокие проходы. Детские горки из снега возле домов. За крышами и огородами сизый дым столбом из печей.

В комнате холодно. Я рассматриваю толстые наморозки между рамами, скоблю ногтем снег на стекле внутренней рамы, дышу на неё и приклеиваю монетку. Ставни на крючках постукивают от ветра, некоторые прикрыты, чтобы не выдувало тепло. Слышно, как от сильного мороза гудят провода. Тревожно. К ночи может разыграться пурга. Сильный порывистый ветер будет громыхать кровлей и рвать провода.

Мама заранее доит корову и готовит керосиновую лампу. В русскую печь на прогоревшие угли ставят поджаривать семечки, чтобы всей семьёй скоротать время до сна, слушая рассказы отца о войне. Мы ждём его с работы. Я отодвигаю штору и всматриваюсь в тёмное окно. Приоткрыв форточку, слушаю завывание вьюги. От ветра стучит садовая калитка.

Вот пришёл отец. Не заходя в дом, первым делом он торопливо прикрывает ставни, прижимает их болтами, чтобы ветер не открыл их ночью. Под ставни вставляет щепочки, чтобы не стучали от ветра – иначе не уснуть. Закрывая моё окно, отец прижимается к замёрзшему стеклу. Я вижу его весёлое лицо и белые отмороженные щёки. Шапка надвинута на лоб и завязана под подбородком. Брови и ресницы в инее, значит, на улице больше тридцати градусов мороза.

Сейчас я буду перебегать от окна к окну – это наша с отцом любимая игра, пока он не закроет последние ставни. А в доме восемь окон. Он долго будет улыбаться мне, а я – ему.

Вот он заходит домой. Я помогаю ему снять кожаные меховые варежки и осторожно растираю ему руки, повреждённые ожогами войны. Отец переодевается и идёт управляться: поит корову, даёт ей сено, заносит к печи дрова и уголь. Я раскладываю за печь дрова для сушки, выгребаю золу. Отец топит печи, я сажусь напротив огня, слушаю потрескивание и грею озябшие руки. Здесь же, у печи, доучиваю уроки. Ах какую спасительную печь сложил мой дедушка Арсеня! Как долго она держит тепло!

Отец проверяет мои уроки, и я засыпаю. Завтра у меня праздник… Он едет в город и берёт меня с собой. Я обещаю не замёрзнуть, хотя знаю, что степные дороги будут переметены снегом и добираться будет трудно. Машины могут встать и долго буксовать, пока мощный бульдозер не пробьёт им дорогу. Но если удастся доехать вовремя, мы пойдём в храм Петра и Павла, чтобы встретить там Татьянин день…

Сидит Прошка у окошка

Надежда ВЛАСОВА

 

Сидит Прошка у окошка, а на воле дождь поливает как из ведра. С уголка крыши вода ручьём течёт в полную деревянную бочку и переливается через край. Прошка глядит не отрываясь, а когда закрывает глаза, ему видится, что стоит он в лесу у ручья: маленький водопадик падает сверху в овраг и бежит хрустальная водичка, и журчит так, словно птички поют, – это она подпевает птичьему хору, что прячется в листве…

Прошлым летом Проша стоял возле такого ручейка-родничка. Над головой шептались берёзы, а скозь их листву пробивались солнечные зайчики и прыгали по его лицу, рукам, рубашке… И ему было так хорошо и весело! И почему-то сейчас пришли в голову слова батюшки Сергия о том, что Господь сотворил человека по любви и весь мир сотворил по любви, оттого так много на земле прекрасных цветов и вкусных фруктов и ягод и так много разных животных, которые нас любят, потому что мы любим их.

У порога лежит Тузик, дворовый пёс. Подняв голову, он тянет носом запахи из печки. Его впустили в дом, потому что дед сказал: «В такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выпустит».

Баба Маша, как всегда, у печки гремит чугунками. Сказала, что блинков напечёт.

Павел Петрович Попов. Бабушкины пирожки

Пришёл дед Саша, разулся у порога:

– Ну, мать, я тебе грязи принёс! Смотри, что деется: пришёл месяц май – коню сена дай, а сам на печь полезай.

Прошка вышел из другой реальности, в которой созерцал дождь, и спросил:

– Дед, а когда же лето наступит? И прошлый месяц, и позапрошлый всё холодно, и холодно, и холодно… А когда же тепло?

– Дак, сынок, в наших-то краях испокон веку так: девять месяцев зима, остальное лето!

Прошка посчитал на пальцах:

– Так это же только три месяца!

– Верно, молодец, правильно сосчитал! У нас всё не как у всех: то вьюга, ни зги не видать, то водополица – без лодки к дому не подъедешь… – дед вздохнул. – А с нас всякая беда, как с гуся вода! Терпеливый мы народ.

Показалась из горницы Лиза:

– С добрым утром.

– Выспалася! – отреагировала баба Маша. – Ровно белой лён вылежаласа! Чай, в городе-то до эких-то пор не спишь? Поди-ко умывайса. У меня всё готово.

Прошке пять лет, а Лизе – двенадцать. В деревне они уже почти месяц. В городе карантин. Родители и городские бабушки и дед работают. Вообще-то дед Саша и баба Маша –  прадедушка и прабабушка. Они уже давно на пенсии. Вот и отправили Прохора с Лизой к ним в деревню.

Лиза загремела рукомойником, и Прошке сразу же расхотелось смотреть на дождь.

– Дакось я водички подолью, – дед Саша ковшиком доливает в рукомойник.

– О-ёй, не надо! – кричит Лиза. – Она же холодная!

– Ну вот и проснёшься, – смеётся дед, – а то глаза-то, гляди-ко, не видят!

Баба Маша несёт на стол блюдо с горой блинов. Дед Саша достал из чулана кринку с топлёным молоком и разливает по кружкам.

– Кому пенки? – спрашивает.

– Мне, мне! – кричит Лиза.

– Знаешь ли, что от пенок-то борода ростёт?

– Врёшь, дедушка! Это шутка?!.

– Да кому как! Вот у меня гляди какая выросла!

– Это потому, что ты мужик, а у женского полу борода не ростёт, – успокаивает Лизу баба Маша. – Ну что, помолимся сперва. Давай, дед. А может, Проша сам? Ну-ко…

Прохор читает «Отче наш». Дед благословляет трапезу.

– Эх, хороши блинки-то, – похваливает дед Саша бабушкину стряпню, – язык проглотишь!

– Дед Саша, а почему «язык проглотишь»? – спрашивает Прошка, осторожно прикусывая край блина, и запивает молоком, которое вкуснее всякого йогурта и даже мороженого.

– Да это присказка такая, – отвечает дед. – Так вкусно, что нечаянно бы язык с блином не проглотить… А сестрёнка-то твоя, гляди-ко, с молочка-то какая красавица стала: белая да румяная – словно маков цвет! Не то что когда приехала!

– Верно, дед, – поддакивает баба Маша. – И волосёнки виться стали. В добром-то житье кудри вьются, а в худом секутся…

– Ну уж сказал, дед! Красавица! – смущённо опустила голову Лиза. – У вас даже зеркала-то нормального нет! Всё в разводах да крапинах… Мама говорит, что без косметики женщина блёклая и незаметная.

– Да ничего не понимает твоя мама, – словно отрубает дед, – красят лицо только восточные женчины, а у нас в России даже царицы никогда не красились… Царицы! Погляди-ко в своём Интернете-то!

– Ой, у меня в десять чат с Маринкой! Наверно, уже прозевала с вами!

– Да не бойсь, – успокоил дед Саша. – Глянь-ко, ещё целых полчаса ждать! – и показал на громко тикающий будильник в зеркальной шапочке, что стоит позади Лизы на подоконнике. В эту шапочку Лиза иногда украдкой смотрела на своё отражение. Съев три блина, она хотела взять четвёртый, да передумала. Мама сказала бы: «Хватит, скоро в дверь не влезешь». Буркнув «спасибо», хотела выбраться из-за стола.

– Погоди, Лиза, а Бога поблагодарить? Батюшке-то Сергию что скажешь? Помнишь ли, как он говорил: «Убежать из-за стола не торопись, а сперва Богу помолись!» – сказала баба Маша и сама прочитала молитву: – Благодарим Тя, Христе Боже наш… Ну, теперь беги, никуда не опоздаешь.

Лиза уходит в горницу, а дед ворчит:

– Нет бы помочь бабе Маше посуду помыть, а она скорей к своему сморфону бежит… Иди-ко, Проша, угости Тузика блинком. По кусочку давай… А то мы полакомились, ему тоже хочется.

Прошка отрывает кусочки и поднимает руку вверх. Тузик встаёт на задние лапы, служит, как говорит дед, а Прошка смеётся от радости и умиления.

Дождь перестал, а солнышка всё нет.

– Пойдём, Проша, на волю, скотинку проверим…

Прошка достаёт из печурки тёплые носки, обувает резики. Бабушка велит ему надеть башлык (так она называет капюшон) и опять ворчит:

– Только нерадивые родители отправляют из дому дитя на три месяца в эдаком картузике (это она так называет бейсболку).

– Почему на три месяца? – спрашивает Прохор. – Папа сказал, только на один.

– А тебе что, не нравится здесь? – спрашивает дед.

– Нравится… Только я соскучился, – тянет Прошка.

– Дак вот-вот лето наступит. Вы же всегда на лето приезжали к нам, тебе не было скучно. Завтра солнышко выглянет! Будете на улице гулять, купаться в речке. Будем с тобой рыбу ловить. Скоро козлята у Ларьки народятся. Будешь с ими играть… А соскучился ты из-за того, что солнышка нет.

– Смотри-ка, Проша, солнышко вышло! – вдруг радостно сказала баба Маша. – Беги скорей, встречай!

И вправду на кухне вдруг стало ярко-ярко! Дверь из горницы открылась, и Лиза радостно закричала:

– Смотрите, дождь кончился, солнышко вышло!

«И карантин скоро кончится. Приедут мама с папой, и все пойдут на речку. И все будем есть блины с топлёным молоком» – так думал пятилетний Прохор, распахивая дверь на волю.

Шёл май 2020-го.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий