Спала она в ванне, где друзья устроили ей ложе из сена. В сарае, стоявшем посреди сада, матушка жила словно в преддверии рая. Перенесённый инсульт не мешал ей молиться, а ещё она вновь взялась лечить нуждающихся, не забывших, что Амвросия (Оберучева) – замечательный врач. Позади – тюрьмы и ссылки, далеко на Запад ушла война, но главное – рядом были те, кто её любил. Подмосковье. 1944-й. В мае зацвели яблони, а в августе она успела попробовать их плоды. Последнее лето её жизни.

Александра Дмитриевна Оберучева

Детство

С чего всё началось? Со сна, увиденного русским офицером Дмитрием Оберучевым, служившим на Кавказе. Уже был взят в плен Шамиль, и хотя абреки продолжали нападать на небольшие армейские отряды, Дмитрию приходилось не столько воевать, сколько заниматься хозяйством. Его роту перебрасывали с места на место, и всякий раз командир первым делом разбивал огороды и устраивал пчельники. Во-первых, ему это нравилось. Во-вторых, помогало занять солдат. И, наконец, прививало интерес к мирному труду воинственным горцам. Они подходили, расспрашивали, а офицер охотно отвечал. Так вот, однажды увидел он сон. Входит пожилая женщина, ведя за руку девочку-подростка в коричневом платьице, и говорит: «Вот твоя будущая жена». Изумлённый Дмитрий вскочил с постели в чём был, бросился к денщику: «Где они?! Кто только что вышел?» Денщик удивился: «Дверь заперта, рано ещё».

Прошло совсем немного времени, и офицер увидел девочку наяву. Евгении не было и пятнадцати, ему – вдвое больше, но оба поняли – это судьба. Вскоре справили свадьбу. Мать Евгении и её тётя были типичными русскими кавказцами, не сходившими с лошадей, даже когда роте Дмитрия приходилось переправляться через быстрые горные реки. Евгения же была юной дамой, которую солдаты несли в кресле на длинных шестах, подчас по узенькой тропинке вдоль отвесной скалы, так что ноги её повисали над ущельем и приходилось жмуриться, чтобы не смотреть в бездну. Сначала носили её одну, потом с дочкой Сашей, родившейся в 1870-м. Это стало прообразом всей жизни Александры Оберучевой: пропасть всегда была рядом.

Дмитрий, несмотря на разницу в возрасте, жену почитал чрезвычайно, тихо объясняя Саше и её брату Михаилу, родившемуся двумя годами позже: «Мы все мамочку должны слушать». Властного в ней не было ни капельки, она вообще чаще молчала, но душевной силы у Евгении было довольно, наверное, чтобы управляться с полком. Главным правилом её был – всегда и во всём винить себя, никого не осуждая. После выхода в отставку Дмитрий и Евгения поселились в деревне на Смоленщине, где военная пенсия без остатка уходила на долги за небольшое имение, а чтобы жить и одеваться, нужно было много работать. И вставали чуть свет. Дети, едва подросли, тоже взялись им помогать. Матушка Амвросия в старости вспоминала, как они с братом носили снопы, выбирая, конечно, небольшие. Временами не хватало даже сахара, и тогда мамочка давала детям по несколько изюминок к чаю. К удивлению родных, семья жила радостно, словно ни в чём не нуждаясь.

В отрочестве Сашу поразила статья об англичанке Кэт Марсден, которая ездила в Сибирь, чтобы помогать прокажённым в Вилюйском крае. Она немедленно поделилась этим с Мишей, с которым они были самыми близкими друзьями до последнего дня его жизни. Он, впечатлённый, тоже захотел куда-то ехать, кого-то спасать. Не меньший интерес вызывала у них жизнь миссионера отца Дамиана де Вёстера, самоотверженного монаха, тоже помогавшего прокажённым. Заразившись, он счёл себя счастливейшим из миссионеров, потому что стал ближе к Богу. Но самым сильным впечатлением стали для брата с сестрой, бывшей во всём заводилой, «Братья Карамазовы» Достоевского, учившего, что не надо брезгливо относиться ни к какому человеку. Всё, о чём он писал, Оберучевым было хорошо знакомо, но вместе с тем осветило жизнь с какой-то новой стороны. Матушка Амвросия вспоминала, что, прочитав эту книгу, она словно очнулась от глубокого сна.

Медицинский институт

В том, кем стать, у Александры не было почти никаких сомнений. Хотя она рано начала задумываться о монашестве, характер её был очень далёк от желания уйти в затвор. Оставалась одна область, которая полностью ей подходила, – медицина. Но девушек к ней в то время не подпускали. Что же делать? Девушка решается на отчаянный шаг: ни слова никому не сказав, отправила письмо Государю Николаю Александровичу с просьбой позволить ей учиться в Московском университете. Спустя несколько месяцев неожиданно пришёл ответ. Царь, тронутый её желанием служить людям, предложил девушке поступить в Женский медицинский институт, который открывается в Петербурге.

Санкт-Петербургский женский медицинский институт был открыт в 1897 году

Конкурс был огромным. Баронесса фон Гиндельбрандт, заведовавшая общежитием института, удивилась, как Александре удалось поступить: не было ли протекции, в которой за неё просили?

«Нет, у меня нет никаких знакомств», – простодушно ответила Саша, чуть позже помянув письмо императора.

Ошеломлённая баронесса заметила, что оно превосходит все протекции. Слушать лекции и заниматься было для Оберучевой наслаждением. Экономя на еде, она скупала научную литературу. Никакого противоречия со Священным Писанием она не обнаружила. Писала: «Помню чувства, которые я испытывала, когда мы рассматривали под микроскопом строение живой клетки и ткани организма. Передо мной открывался особый мир, я удивлялась этому чудному строению и невольно благоговела перед Создателем всего этого. А какая мудрость в законах механики, по которым построено наше тело! Разве самый великий зодчий между людьми не должен брать для себя здесь уроки? Разве может гордиться он своим личным изобретением, когда всё это уже предусмотрено Творцом?»

Однажды ассистент профессора хирургической анатомии заметил, что Оберучева делает операцию как бы на живом. Действительно, работая с трупами, она перевязывала сосуды так, словно покойник был живым человеком, тщательно избегая опасности кровотечения – бесценное для медика качество.

Александра и революция

С другими студентками сошлась прекрасно. В любящей семье, где выросла Оберучева, не принято было замыкаться в себе, кукситься, смотреть на людей косо. Это, конечно, очень облегчало жизнь. Вместе с ещё одной слушательницей она бегала в Михайловское артиллерийское училище послушать знаменитого проповедника отца Григория Петрова, призывавшего ставить нравственное содержание христианства выше обрядовости. Перед лекциями отправлялась в Александро-Невскую лавру, часть пути проделывая на трамвае, остальную, около десяти вёрст, пешком по Невскому проспекту. Однажды, на Страстной неделе, отправилась приложиться к плащанице. Вдруг однокурсница, узнав об этом, со слезами на глазах сказала тихо: «Какая счастливица…» Александра не сразу поняла, что это значит. Оказалось, что в институте действовали революционные кружки, куда вовлекали девушек, опасавшихся прослыть ретроградками. На их хождения в храм смотрели косо.

Мимо Саши, конечно, тоже пройти не могли. Однажды двое юношей, студентов какого-то вуза, взялись проповедовать ей политическую экономию в революционном ключе. Саша слушала их внимательно, но на вопрос, прониклась ли она передовыми идеями, ответила: «Мне кажется, что всё это детский лепет». На этом её, конечно, не оставили. В секту свидетелей грядущего коммунизма старались вовлечь каждого петербургского студента.

«Да нормальна ли я? – испугалась, наконец, Александра, обнаружив, что практически все её знакомые ждут революции. – Я думала: ведь собираются хорошие, умные люди, почему же я против них иду?» С этими мыслями она отправилась к философу Владимиру Соловьёву.

Владимир Сергеевич Соловьёв

Он жил на Сергиевской. Оберучева вошла в комнату, где потолок был со сводами, а сбоку выступала небольшая лежанка, на которой стояла маленькая тарелка с узенькой корочкой от сыра. Владимир Сергеевич спешно освободил стул от книг, предложив присесть. Саша рассказала о своих переживаниях и услышала в ответ: «Вспомните, как в древности Сократ говорил истину, а кто за ним пошёл, его заставили испить чашу яда. А самый главный наш пример – Господь Иисус Христос. Все Его оставили, когда Он страдал за правду». Соловьёв объяснял, что не надо бояться стоять за истину даже в полном одиночестве. С тех пор Александра успокоилась и, послушав агитаторов, молилась про себя, а потом спокойно отвечала, почему она никогда с ними не будет.

* * *

Долго это тихое противостояние продолжаться не могло. Однажды Саша заболела ангиной, а когда пришла в институт, оказалось, что студентки решились устроить забастовку, но десять из двухсот слушательниц сорвали её, продолжив ходить на лекции. Это так возмутило остальных, что решено было объявить «прокажённым» бойкот, в числе прочего исключив из студенческой столовой, где можно было недорого обедать. Настроение несчастных было ужасным. Александра, игнорируя запреты, постаралась их поддержать.

Оберучева пришла на собрание, где решено было окончательно заклеймить девушек, желающих одного – честно учиться на врачей. В какой-то момент поднялась со своего места: «Прошу исключить меня из товарищества и вписать в группу тех, кого вы называете прокажёнными, потому что я думаю одинаково с ними». Воцарилось гробовое молчание. «Я не хочу быть в таком товариществе, которое так жестоко поступает; я тоже не буду пользоваться столовой…» – сказала она, бледная как полотно. На неё были устремлены десятки влажных от слёз глаз – ведь многие принимали участие в протестах лишь потому, что были запуганы. Возглавительница собрания прекрасно понимала, что, осудив Оберучеву, чьё мужество и нравственная высота были несомненны, они потерпят моральный крах. Поэтому исключать из товарищества Сашу не стали и даже назначали посредницей между «прокажёнными» и остальными студентками.

С этого момента Александра оказалась на особом положении. Никто не смел высказать ей неуважения. Больше того. Почитаемый всеми русскими медиками профессор Манассеин предложил Оберучевой принять участие в издававшейся им газете «Врач».

Вячеслав Авксентьевич Манассеин и издаваемая им газета

Саша начала бывать и у него дома, и на знаменитых приёмах, где каждый день бесплатно обследовалось 25 человек. Это была великая школа. Скажем, больного туберкулёзом доктор не просто осматривал, но и старался с любовью утешить и даже просил в следующий раз прийти с женой. Увы, это счастье продолжалось недолго – Вячеслав Авксентьевич скончался. У гроба его можно было увидеть множество горько плачущих бедняков, но никого из родных – жена Манассеина предпочла коллегу профессора, более практичного медика. Священника не позвали, зато устроили митинг, где покойного пытались представить борцом с режимом. Поражённая этим, Александра в первый же поминальный день позвала батюшку отслужить панихиду. Это вызвало протесты прогрессивных почитателей профессора, но Оберучева спокойно их осадила. Шёл 1901 год.

* * *

Преподаватели боялись передовых курсисток, можно сказать, панически. Одного из них Саша спросила, что он думает о том, что студентки, на которых скоро ляжет огромная ответственность лечить людей, вместо того чтобы учиться, занимаются политикой. В ответ услышала невнятное бормотание о неопытности и молодости протестующих. В один из дней вновь пришлось схлестнуться со всем этим не на шутку. Накануне была объявлена очередная забастовка по какому-то ничтожному поводу. Раздались угрозы, что те, кто попытается её сорвать, на этот раз дёшево не отделаются – в них будут стрелять из револьверов. Запрещено было появляться не только в аудиториях, но и в лабораториях и клиниках. Директор на это заявил, что это станет концом института – его придётся закрыть. Остервеневших депутаток это не испугало, институт был им безразличен. Их привела в него мода, она же ввергла их в нынешнее состояние.

На следующий день Саша встала рано. Надела форму и, приложившись к образу Божией Матери, начала готовиться к смерти. Сказала старичкам-хозяевам, у которых жила: «Прощайте», – не надеясь увидеть их снова. Пожилой швейцар, встречавший студенток на входе, увидев Оберучеву, взволнованно спросил: «Что же вы пришли? Ведь вас застрелят, там, за углом, стоят с револьверами!» «Это их дело, – ответила Александра, – а я должна сегодня быть на лекции, иначе медицинский институт закроют».

Профессор Д.А. Соколов

Профессора не пришли, но одного – специалиста по детским болезням, добродушного, но робкого Соколова – она всё-таки отыскала.

«Профессор, я пришла слушать лекцию». – «А кто-нибудь ещё пришёл?» – «Нет».

Испуганный профессор замялся и начал отказываться.

«Профессор, я требую, чтобы вы читали, иначе телеграфирую министру, что преподаватели сами устраивают забастовки», – произносит Саша.

Соколов, трепеща, силился понять, кто страшнее – революционерки или министр. Пришёл к выводу, что страшнее всех Александра Оберучева. Началась лекция, на которой присутствовала лишь одна студентка. Прошёл час. В начале второго в аудиторию, словно тени, проникли несколько первокурсниц, воспитание которых столица ещё не успела разрушить. Профессор сильно приободрился, стал читать более громко. Под конец подошли несколько студенток последнего курса, а когда лекция закончилась, он пожал Александре руку: «Благодарю вас, что вы настояли прочесть лекцию!»

Следующим «пленён» был в клинике профессор Волков, специалист по внутренним болезням. В аудиторию идти он гордо отказался, так что лекцию прочёл, стоя над больной, лежавшей в постели. Стрелять никто не стал, более того, не последовало вообще никакой реакции со стороны революционерок. Они молча признали своё поражение, а великий Бехтерев лично предложил Саше место ассистентки, о котором студенты медицинских вузов России могли только мечтать.

Она отказалась, ответив, что хочет лечить крестьян.

Земский врач

Перед тем как приступить к работе в Ельнинском уезде Смоленской губернии, недалеко от имения родителей, Александра написала краткое письмо старцу Венедикту (Дьяконову), подвизавшемуся тогда в Оптиной: «Ехать ли мне помогать врачу или домой отдыхать?» Родители в то время жили в Одессе. Ответ скитоначальника, будущего схиархимандрита, пришёл незамедлительно: «Только не выходи замуж».

Оптина пустынь. Старинная открытка

Оптина пустынь входила в жизнь Оберучевой постепенно, уже сам путь к обители через душистый сосновый лес наполнял душу святой теплотой и миром. Однажды увидела сон, как из белой могильной часовенки выходит радостный батюшка Амвросий. Саша берёт его под правую руку, а под левой – её любимая мамочка. Рядом невысокий холм и на нём беседка, вся из красных роз. На церковном столике лежат спелые фрукты, а рядом стоит отец в парадной одежде своего Мингрельского полка, с серебряными нашивками на рукавах и воротнике. Проснулась счастливая-счастливая.

* * *

Амбулатория, где ей предстояло работать, стояла рядом с кабаком. Местный фельдшер часто их путал – идёт вроде в амбулаторию, ан глядь, уже наливают.

Александра Дмитриевна махнула рукой, понимая, что человека не переделать, и начала приём. Первым привезли дифтерийного ребёнка, а сыворотки нет, чем лечить – неизвестно. Расспросив мать ребёнка, где они живут, дождалась конца рабочего дня, наняла извозчика и поехала к вечернему поезду на Смоленск. Попала в город уже ночью и выпросила там целый ящик лекарства. Заведующий больницей, восхищённый причиной её появления, подробно объяснил, как пользоваться сывороткой, и дал много ценных советов. Утром – обратно в деревню, где умирал ребёнок. Но там ребёнка не оказалось, мать с ним, оказывается, жила в пяти верстах, в соседнем уезде – солгала она, боясь, что из-за этого её не примут. Александра поехала к ней. Ребёнок был очень слаб, но, слава Богу, ещё жив. Спасла.

С каждым днём слава о новом докторе утверждалась в уезде всё прочнее. Одна помещица вспоминала, что вся площадь близ амбулатории была занята повозками и кибитками, а на соседнем лугу лежали на матрасах снятые с телег болящие. Председатель управы, как-то приехав навестить участок, выразился так: «Это что-то особенное – сюда съезжаются не в амбулаторию, а как на богомолье». Привозили три сотни человек в день, в том числе много сифилитиков – от этой болезни в деревнях сильно страдали. Зашёл как-то молодой человек, собравшийся стреляться, и не сразу и выговорил, стыдясь, чем болен. Саша осмотрела его рот, обнаружив, что от сломанного зуба пошла зловонная язва. Вскрыла её, очистила, утешив: «Нет у вас сифилиса». Лишь через несколько дней, почти поправившись, он поверил в чудо – был словно пьяный от счастья.

Днём – приём, ночью Оберучева отправлялась по деревням, где её ждали те, кто совсем плох.

«Редкий день мне не приходилось ездить ночью по деревням, большей частью не менее пяти подвод стояло в ожидании моего приёма, а это значит, что они целый день стояли во дворе амбулатории. Ну как было отказать?.. А когда сяду на подводу, чувствую такое изнеможение, что здесь же лягу и скажу вознице: “Ты присматривай за мной и придерживай за край шубы, а то я могу заснуть и упасть”». Нужно понимать, что врачей деревенские жители недолюбливали, даже поговорка такая была: «Врач обязательно зарежет». Александре доверяли все, как дети малые, она даже плакала тайком, думая, что не заслужила этого. А в ней всего лишь опознали родную христианскую душу. Избави Бог кому обидеть Александру Дмитриевну – другого человека, кого так почитали, не было.

Однажды пришла девушка-подросток лет шестнадцати, с красивым цветущим лицом и большими грустными глазами. Пожаловалась на сердце. Сердце оказалось настолько увеличенным, что Саша была на грани обморока. Так в её жизнь вошла Танечка, измученная тяжёлой работой. Матери у неё не было, мачеха не щадила, заставляя боронить пашню, печь хлеб для рабочих (семья держала крахмальный заводик и мельницу), носить воду из-под горы, бороться вместе с мужиками со стихией, когда весной чуть не прорвало плотину. Она была обречена. Но уже после отъезда Александры в Одессу Танечка, вся синяя, дрожащая, как-то обнаружилась на крыльце её дома. Каким-то образом добралась. Первое время лежала, ей было очень плохо, и Оберучевы боялись, что она не выживет. Но, окружённая любовью, вскоре поднялась и прожила рядом с Александрой ещё 14 лет. Это был ангел во плоти.

В Ельне по неопытности Саша взвалила на себя столько, что выдержать такое было просто невозможно. Изнеможение стало обычным состоянием. Нашёлся врач, который взялся её заменить. Когда она собралась уезжать и извозчик уже погрузил вещи, поднялся страшный крик: кричали на руках у матерей дети, кричали и взрослые, ставшие по обеим сторонам дороги, хватали за ноги: «Глянь на Бога, что ты нас оставляешь?!» Можно представить, как мучительно далось Оберучевой решение уехать – с её-то натурой! Но выбора не было. Такое не раз и не два случалось в истории медицины: в какой-то момент самоотверженным труженикам нужно было, чтобы не выгореть, позаботиться о себе.

* * *

Какое-то время она проработала в одесской больнице. В городе был расквартирован полк её брата, перебрались туда и родители. Если не считать первой революции, когда по Одессе открыл огонь броненосец «Потёмкин», всё было хорошо, рядом трудились опытные врачи. Но не ради лёгкой жизни она училась, отказала Бехтереву – желание целить крестьян никуда не исчезло.

В какой-то момент всё повисло на волоске – не зря предупреждал прозорливый отец Венедикт: «Только не выходи замуж». За Александрой начал ухаживать знакомый врач, которому она поначалу резко отказала. Но он не отступался, предлагая выйти за него замуж. Возникла угроза, что он или покончит с собой, или начнёт пить горькую. Наконец Оберучева совсем уж было решила: «Нет, более я не буду так огорчать человека…» Но врач вдруг проявил себя большим ревнивцем, и они разошлись. Из Одессы нужно было немедленно уезжать, пока новые искушения не разрушили все её планы. Впрочем, всё вышло само собой. Заболев, отец попросил: «Сашенька, оставь службу, мне хочется умереть на родине». Речь шла о Смоленщине. 9 ноября 1905 отца не стало. Тамошние крестьяне порывались нести его восемь вёрст до кладбища на руках, но дорога так заледенела, что гроб могли уронить, поэтому пришлось запрячь лошадку. Вскоре после этого Александру уговорили вернуться в Ельню, где её все любили. Место было хорошо ещё и тем, что от него было недалеко до Оптиной и Шамординского монастыря, где Оберучева начала, как врач, заботиться о сёстрах.

Оптина пустынь. Старинная открытка

Мечты об иночестве время от времени посещали её, но было три человека на свете, которых она бесконечно любила: отец, мама и брат. Пока она нужна им, уход в монастырь невозможен. Смерть отца стала первым шагом к монашеству.

Мамочка часто болела, и с каждым годом ей становилось всё хуже. Время от времени возле их домика в Ельне появлялись нищие, просили: «Подайте Христа ради». Мама всякий раз говорила: «Скорей подай… Ты, Сашенька, никогда не пропускай никого. Если нет у тебя денег или хлеба, то подай хоть конфетку, а если ничего нет, то хоть доброе слово скажи». Страдания переносила очень стойко, лишь однажды после укола в ногу забылась, а потом сказала: «Что-то вот ногу немножко больно». – «Прости меня, мамочка, ведь это я тебя уколола…» Как-то раз Александра в отчаянии воскликнула, что жить без мамы не хочет. Та ответила: «Нет, живи дальше. Ты будешь помогать больным, а они за меня помолятся». Её не стало 27 апреля 1911 года, в семь часов утра, когда зазвонили в церкви. Саша вышла на улицу, но сразу же села на каменную мостовую, облокотившись о стенку. Последним, кто её удерживал в миру, был брат.

* * *

Оставаться в Ельне, где всё напоминало о матери, было невозможно, и Саша вновь оттуда уехала – на этот раз в большое курское село Любажи, где незадолго до этого врачом был будущий святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Там приятно поразил её храм, построенный местным крестьянином. Со священником Евгением Оберучева мгновенно сдружилась. Для больницы купила несколько небольших образков и образ Спасителя во весь рост, перед которым всегда горела лампада. Больным очень понравилось. «Здесь как в церкви», – говорили они.

Но Саша твёрдо дала им понять, что храм стоит неподалёку и больница его не заменит. Её возмутило, что храм пустовал, а двор перед лечебницей был заполнен народом. В первое же воскресенье она вышла к болящим и их сопровождающим, сказав, что остаться могут лишь те, кому совсем худо, а остальным надо сначала сходить в церковь. Народ было возроптал, но когда вернулся после службы, один из крестьян, представляя всех, глубоко поклонился, поблагодарив за отказ принимать народ до обедни.

Батюшка был, конечно, тоже доволен. С тех пор они действовали всегда заодно. Случались забавные ситуации. Скажем, Александра стала не только лечить больных, но и спасать семьи, которые оказывались на грани распада. Супругов клали в больницу как людей не вполне здоровых, а батюшка приходил их увещевать и служить молебны. Однажды пришла на приём пожилая монахиня Серпуховского монастыря, тяжело страдавшая глазами. Она призналась, что видела сон, в котором ей велено было отправиться в Любажи. Лечение продолжалось несколько месяцев и закончилось успешно. Граница между больницей и Церковью, лечением души и тела становилась для Саши всё тоньше.

(Окончание в № 839)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска