Священник Николай Толстиков

В.С. Куткин. «Реквием»

Было отцу Флегонту Одинцову уже за восемьдесят; в епархии он давно числился за штатом, хотя в храме, где верховодили теперь молодые священники, ещё иногда служил. А ещё держал он «худобу» – в кирпичном тёплом гараже возле дома в стайке трескуче блеяли, стуча копытцами по настилу, две круторогие козы.

– Эх, миленькие! Соскучились?!

Отец Флегонт каждое утро приносил им пойло и, наддав зелёного с клевером сенца, подлезал с ведёрком с натянутой поверху марлей к тугому козьему вымени. Сегодня с дойкой старик управился споро. Повесив на ворота гаража замок, он бережно понёс ведёрко с парным молоком через двор и с продышками на лестничных площадках взобрался на четвёртый этаж.

Василиса ещё спала – в лицее выходной. Отец Флегонт осторожно приоткрыл дверь в спальню и залюбовался разметавшейся во сне внучкой. Господи, как время летит!

Пусть спит.

Есть ещё время погулять по улице. Старик любил этот ранний утренний час, особенно весной, когда под ногами похрустывал настывший за ночь в лужицах ледок, а с застрех уже принималась робко звенеть капель. Он неторопливо брёл по улочке, не встречая прохожих, – над крышами начинали только куриться из печных труб первые дымки. Доходил он всегда до приметного в улице места – стоящих в каре и намертво сцепившихся могучими сучьями столетних лип, под которыми крашеной вагонкой стен голубел дом, мало чем отличный от соседних. Но Одинцов помнил здесь, на этом месте, хоромы другие: двухэтажные, барские или купеческие и до того ветхие, с провалившимися потолками и полами, что семья, вселённая сюда после революции, теснилась кое-как в двух комнатах внизу…

2

В первую военную осень направлялся сюда, к зазнобушке, на короткую побывку перед отправкой на фронт двадцатилетний лейтенант Флегонт Одинцов, пытаясь унять в себе противное тягостное чувство, неотступно сосущее сердце. Была тому причина.

…Парашют, запрятанный под болотную кочку, нашёл поздний грибник. Диковинный роскошный трофей он протащил по пристанционному посёлку и напоролся на участкового милиционера. Тот недолго соображал, что к чему: хвастуна за ушко и звякнул по телефону куда надо.

Взвод солдат прочёсывать лес повели два молоденьких лейтенанта НКВД – Клинов и Одинцов. Ещё сельсоветчики снарядили им в подмогу десятка два переполненных боевым духом стариков, свистнули и допризывную молодёжь, комсомольцев. Винтовки были только у солдат, по пистолету – у лейтенантов, остальные вооружились кто чем: вилами, колами, топорами.

Но трое парашютистов с высоко поднятыми руками сами вышли на опушку леса.

К Клинову, засевшему в кабинете председателя сельсовета, на допрос их водили по одиночке. Флегонт прошёл в предбанник, прислушался. Из-за неплотно прикрытой двери доносились громкие восклицания Клинова вперемешку с матюгами. Сквозь щель Одинцов увидел лицо однокашника – злое, с выступившими на скулах багровыми пятнами.

– Ты будешь говорить правду, гад?!

Капризный, красиво очерченный рот Клинова хищно кривился, блестящие белые зубы закусывали алую нижнюю губу. Лейтенант отклонился назад и смачно, с оттяжкой пнул острым носком сапога в какой-то тёмный мешок, лежащий на полу. Раздался стон, и Одинцов, обмирая, различил окровавленного человека, шевелившегося у ног Клинова.

– Будешь говорить?! Будешь говорить?! – пылая разрумянившимися щеками, всё больше распалялся Клинов, волтузя сапогами дёргавшееся на полу скрюченное тело.

Человек, страшно вскрикнув, поднялся на колени и на четвереньках, запрокидывая залитое кровью распухшее лицо, пополз к Одинцову. Тот не заметил, что дверь предательски отворилась и он, остолбенелый, торчит на пороге на виду.

– Товарищ, милый, дорогой! Вы хоть мне поверьте! Мне, командиру Красной Армии! Не было иной возможности из плена бежать… Мы же сразу сдались вам. Чего же ещё он хочет?!

По разбитому лицу диверсанта текли слёзы, прожигая в запёкшейся кровавой коросте на щеках светлые проточины. Он, обнимая Одинцова за ноги, ещё что-то шептал распухшими чёрными губами. Флегонт наклонился, чтобы помочь ему подняться, но, вздрогнув от окрика и топота солдатских сапог, поспешно выпрямился, пряча, как школьник, за спиной руки.

Солдаты, подхватив пленного под локти, оттащили его в дальний угол кабинета. Клинов, ехидно улыбаясь, подошёл к Одинцову вплотную, уставился ему в глаза своим холодно-голубым взглядом:

– Врагов жалеем? Вон как жалость-то проняла! В училище ещё я к тебе присматривался: вроде как не наш ты, не советский. Может, ещё и в Боженьку веришь? Смотри, рапорт начальству подам!..

3

В городке, после встречи с невестой Варей, после поцелуев, объятий, ласковых слов, Флегонт вроде б как подзабыл злорадное обещание Клинова написать рапорт. Но пролетел день – и Одинцов не находил себе места.

Ночью плохо спалось. Он, стараясь не потревожить Варю, вылез из-под одеяла, ёжась, торопливо натянул обмундирование.

За окном густел непроглядный сумрак, долго ещё было до зябкого серенького рассвета. На крыльце на холоде не рассидишься, и Флегонт, выкурив папиросу, поспешил обратно в уют Вариной комнаты. По берущим за душу своим скрипом рассохшимся половицам в длинном коридоре старался ступать как можно тише, чтобы кого-нибудь не потревожить.

И тут он услышал наверху, на втором этаже, шаркающие неспешные шаги, даже почудилось, что кашлял кто-то. Знать, не одному Флегонту в раннюю пору не спалось. Одинцов подумал на хозяйку дома, дальнюю родственницу Вари Анну Гасилову, уже в годах женщину, но потом отметил, что хозяйка с детьми готовятся к ночлегу в смежной с Вариной комнате.

– Наверху никто не живёт, – ответила на вопрос Варя.

Но Флегонт на другое утро спозаранок пробрался по коридору так, чтоб уж точно ни одна доска в полу не скрипнула, бесшумно взобрался по лестнице. За тяжёлой, с трудом поддавшейся дверью в ноздри ударил запах керосиновой гари, возле белеющей в темноте печи затрепетало пятно света, Флегонт успел заметить тень, отбрасываемую чьей-то согбенной фигурой с «летучей мышью» в руке. Минута – и всё исчезло.

Одинцов прокрался к тому месту, долго шарил ладонями по гладко отёсанной стене, пытаясь нащупать дверной проём – напрасно. Заглянул он и в незапертые комнаты – пусто, лишь кучи всякого хлама угадывались в потёмках.

Флегонт уж начал прощупывать кирпичи печи, извозив руки в побелке, но забрезживший в окнах рассвет заставил его ретироваться – не увидел бы кто из жильцов.

Первой мыслью Одинцова было: шапку в охапку! – и рвануть в местный отдел НКВД. Он даже предвкушал, как затаившегося злобного врага выкуривают из дома. Надо – по брёвнышку хоромы раскатят и овчарку приволокут, чтобы унюхала! Но приутих – вдруг просто померещилось, поблазнило спросонок. На смех поднимут!

«Сам всё разведаю!» – твёрдо и отважно решил Флегонт.

Варя, хлебнув чайку, собралась на работу быстро, Флегонт пошёл провожать её, оставив незапертыми дверь и окно в комнате. Свернув за угол, он вроде б как всполошённо вспомнил об этом.

– Воровать-то там нечего, – попыталась успокоить его Варя, но Одинцов с озабоченным видом поспешил обратно.

За сарайками, за высоким плотным забором, да ещё пригнувшись, можно проскочить в дом незамеченным – Флегонт точно рассчитал. Растворив окно, он забрался внутрь комнаты и затих. Лестница, ведущая наверх, была возле стенки, так что самый тихий звук чьих-нибудь шагов по ней был бы отчётливо слышен.

Хлопали двери, топились печи. Хозяйка со своими чадами готовила еду, обряжала скотину. Долог показался Одинцову день. Флегонт уж поклёвывал носом и уснул бы, но тут услышал скрип ступенек лестницы – кто-то поднимался по ней. Одинцов осторожно выглянул и, дождавшись хлопка двери наверху, взлетел по ступенькам следом. И вовремя – Гасилиха стояла к Одинцову спиной в проёме открывшейся возле печи потайной дверцы.

– Руки вверх! Не двигаться! – срывающимся фальцетом истошно взвизгнул Флегонт и, подскочив, сунул ойкнувшей хозяйке под бок ствол пистолета.

Брякнулась об пол кастрюля, раскатилась исходящая парком рассыпчатая картошка; стоявший посреди крохотной комнатушки высохший, заросший седым волосом старичок захлупал глазами, будто сова, вытащенная на свет.

Бояться было нечего – руки старика пусты, в комнате он один.

Гасилиха опамятовалась, покосилась испуганно-любопытным глазом на Одинцова:

– Флегонт Иваныч, ты бы убрал наган подальше от греха. Не ровён час – пульнешь! А это… свояк мой, всё хотела знакомство с тобою свести, да больной он, почти не встаёт.

– Документики имеются? – прервал воркотню хозяйки Флегонт.

– Как же, всё есть. Печник он бывший, раньше-то – мастер нарасхват, а ноне… – обречённо махнула Гасилиха рукой и обратилась к старику: – Ты бы прилёг, Андреюшко, а мы вниз пойдём!

Флегонт, спрятав пистолет, по-настоящему разглядел деда, пока хозяйка усаживала того на кровать и поила из кружки остывшим чаем: пальцы у Гасилихиного свояка тонкие и длинные, с бледно-матовой кожей – нет, не такие у печников; у тех раздавленные, избитые. Но пуще – в облике старика почудилось что-то знакомое.

– Не убежит никуда, песок сыплется! – решил Флегонт, но пока на всякий пожарный случай замок на дверь повесил и ключ в карман опустил. Нужно было придумать, что с дедом делать, главное вспомнить – где встречал его.

Одинцов мучительно напрягал память, перебирая увиденное ранее лица, отвечал недовольно и невпопад Варе. Несколько раз в комнату за какой-либо надобностью заходила Гасилиха, садилась напротив Флегонта и, сложив на коленях большие натруженные руки, смотрела на него насторожённо и умоляюще.

И он, наконец, вспомнил! Конечно, в ту пору старик был много покрепче и побойчее и вид у него был не как сейчас – беспомощный и жалкий, а строгий и недоступный. Это же владыка Ферапонт! Викарный архиерей из города, в котором родился Одинцов. Что в детстве запомнилось – никогда не забудется! Он тогда стоял возле собора в высоком чёрном клобуке и с посохом в руке!

Флегонт, ликуя, что память не дала сбоя, даже напружинился весь, готовый конвоировать старика куда надо. Все они, духовные, враги народа, нынче по лагерям, а этот, значит, затаился под чужими документами. Тоже мне, хозяйкин свояк! Тут и на обещанный Клиновым рапорт начальство, пожалуй, особо смотреть не будет. Такая птичка попалась!

– Вы епископ Ферапонт? – отомкнув замок, прямо с порога громко спросил Одинцов. И был удивлён – владыка не стал запираться.

– Да, – глухо ответил он и перекрестился на красный угол, где перед иконами тускло мерцал огонёк лампады. – Вот и мой черёд настал.

Владыка стал тихо произносить слова молитвы.

Флегонт подошёл к окну, отдёрнул занавеску. Во дворе шумно боролись Гасилихины пацаны, сама хозяйка, на пару с дочерью снимая высохшее бельё, с тревогою поглядывала на окна.

«А ведь и их тоже всех! – мелькнула мысль у Одинцова. – Укрывали…»

Владыка Ферапонт, завершив молитву, обернулся, и луч солнца из-за занавески пролился на его бескровное, с чётко выделявшимися старческими коричневыми пятнами лицо и заставил затрепетать ресницы.

А Одинцов вдруг представил себе разбитое в кровь лицо того пленного «диверсанта», в смертном отчаянии обхватившего его колени… Нет, больше этого не будет!

Он подошёл к архиерею и, сложив ладони, приклонив голову, попросил:

– Благословите, владыко! Мне на фронт идти.

И ощутил почти невесомую ладонь на своём затылке…

На станцию возвращался Флегонт следующим утром – кончилась побывка. Он ещё не знал, не ведал, что поздним вечером того же дня, когда допрашивали диверсантов, во время бомбёжки станции шальным осколком был убит лейтенант Клинов.

2019 г.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска