Дополнение к впечатлениям от редакционной экспедиции 2018 года

Из записок М. Сизова:

“Полустанок”

Есть такое труднопроизносимое слово «экстерриториальный», то есть изъятый из подчинения данной территории. Вот железная дорога – она такая. Узкая полоска своеобычной жизни, разветвившаяся на тысячи километров. Кто работает на «железке», тот знает. Да и пассажиру знакомо – выйдешь на стоянке на каком-нибудь полустаночке, оглянешься округ: «Неужели здесь люди живут?» – и обратно в уютный вагон. К чему я это пишу? Оправдываюсь. Стыдно признаться, что ничего об Обозерской прежде не знал.

С начала 90-х через эту узловую железнодорожную станцию, где пересадка, много лет я ездил к себе на родину в Карелию. Сиживал на холодном сиденье внутри вокзальчика, поезда на мурманское направление дожидался. В 99-м году у самого перрона РЖД построила часовню «в честь сорокатысячного километра электрифицированных железных дорог России» – вот туда ещё заглянешь, если открыта, свечку поставишь.

Часовня возле станции Обозерская сделана в древнерусском стиле

А куда ещё пойти: в посёлок с местными пообщаться? Но тогда я бы здесь «остановился», а душа-то рвётся вперёд, домой. И самое обидное, что ведь почти приехал – даже вокзал в Обозерской своим «финским» видом напоминает некоторые домики в моём Беломорске, с такими же скошенными коньками крыши и фахверковыми наружными балками.

Что-то узнать об Обозерской я надоумился, лишь когда мы с Игорем решили туда заехать в нашем прошлогоднем автомобильном путешествии. В Интернете сразу наткнулся на фото знакомого вокзальчика, на фоне которого стояли люди в железных касках-тарелках – американские солдаты. Тут же сообщалось, что, пытаясь пленить экипаж сбитого русского аэроплана, американцы понесли первые боевые потери. Это был 1918 год, когда здесь закрепился Железнодорожный фронт интервентов. Здание вокзала с той поры не изменилось, только в землю чуть вросло. И вообще, оно никакое не «финское», а было возведено в 1897 году в стиле северный модерн по проекту Кекушева – модного тогда русского архитектора, строившего знаменитый «Метрополь» и особняки аристократам. Вот тебе и «полустаночек»!

Вокзал на ст. Обозерская по проекту архитекторов Кекушева и Иванова-Шица

На миру лучше

В этот раз, въехав в посёлок на машине, остановились у местной церкви. Лет семь назад, когда её построили, мы публиковали снимок, но «вживую» она куда удивительнее – такая воздушная, устремлённая в небо. И внутри светло. Прикладываемся к иконам, завожу беседу со свечницей.

Храм Тихвинской иконы Божией Матери в Обозерском

– Лицо ваше мне знакомо, – говорю. – Может, это я вас видел в часовне много лет назад?

– На вокзале? Я там с самого начала дежурю, – отвечает, – тысячи людей перед глазами прошли, всех не упомнишь. Но вроде вас тоже где-то видела.

– Мы из газеты «Вера».

– Из «Веры»?! Ну так на фото и видела. Мы же газету выписываем ещё с тех времён, когда у нас ни часовни, ни храма не было. Потом годовые подшивки делали, в часовне выкладывали. Это наша самая любимая газета!

– У нас есть рубрика «Верный читатель»…

– Мы верные, верные, пишите нас в эту рубрику! Наши люди «Веру» читают. Обычно с конца, со «Цветника», а потом уж и всю.

– Храм-то у вас новый. До революции церкви здесь не было? – спрашиваю.

– Так посёлок только в советское время расстроился, рабочий он, – отвечает Татьяна Васильевна Артамонова, которая оказалась старостой храма. – В церковь мы ездили в Архангельск или в Плесецк на большие праздники.

Татьяна Васильевна Артамонова рассказывает историю храма.

А когда часовню железнодорожники поставили, то и свою общину образовали. Назначили нам плесецого батюшку Максима Волошина. Он в часовне очень удобный раскладной алтарь устроил и раз в месяц литургию служил. Ещё крестил, отпевал на дому, венчал. Когда его в Архангельск забрали, стал приезжать Плесецкий благочинный отец Владимир – но он старенький уже, на нас силёнок не хватало. Потом назначили отца Глеба Должикова, тоже плесецкого. Не скажу, сколько лет он был – мне кажется, одно мгновение, раз! Такой батюшка душевный! При нём-то храм этот и заложили.

– Кто вам строить помогал? Железная дорога?

– Нет, спонсором была фирма, которая автодороги по нашей Архангельской губернии прокладывает. Начальник сказал: «Когда документы сделаете, мы положим вам фундамент». И мы галопом, еле уложились в сроки. Я в Архангельск ездила согласовывать, столько натерпелась, не приведи Господь! У нас ещё и с местом проблемы были. Лишь потом узнала, что на этот участок претендовали серьёзные застройщики.

– Место хорошее, – говорит Игорь, – у лесопарка. И неподалёку памятник Ленину. Это, получается, центр посёлка?

– Да, и от вокзала рядом. Нам два участка выделили – здесь и в глубине парка. Когда место для закладного креста смотрели, то батюшка показал сюда: «Лучше на миру, у дороги, чем в лес забуриваться». А плотник наш, Виктор Иванович, сказал, мол, давайте и другое посмотрим, в парке. А батюшка: «Чего смотреть? Кроме тебя, в общине мужиков-то нету, женщины одни. Кто будет в том парке дорогу от снега чистить?» Сказав, что приедет освящать крест и место строительства, вернулся он в Плесецк.

И вот крест установлен, мы всей общиной сидим, в клубе прохлаждаемся, отца Глеба поджидаем. Это был, кажется, июль 2010-го, жарища на улице страшная, как в пекле. Верочка Кружкова, певчая наша и прософорница, говорит: «Мы с Анечкой пойдём батюшку около креста ждать, чтобы показать, куда ехать – в клуб-то». И ушла с дочкой. Анечка тогда ещё маленькой была, почитай, при храме и выросла. Вот они ушли – и тут ураган начался. Да такой сильный, что у многих в Обозерской крыши с домов посрывало. Вера потом рассказывала: «Стоим мы у креста, в голос молимся, а вокруг нас смерч крутится и нас никак не задевает». В самом глазу урагана оказались. Ну потом батюшка приехал и всё освятил.

Были такие силы, что не хотели храма в Обозерской. Да и народ здесь во многом приезжий и по церковной части очень тёмный. Когда часовня появилась, некоторые возмущались: «Часовни только на кладбищах бывают!» А крест закладной поставили – вообще бучу подняли: «Наш посёлок в кладбище превращают!» Такое понятие: раз крест – значит, кладбище. Ещё говорили: «Зачем нам храм, когда часовня есть и в соседних Малых Озерках старая церковь?» Наверное, это подзуживали народ те, кто на участок глаз положил. Да и колдуний у нас полно, бабки по домам ворожат. Когда храм начали строить, вдруг Свидетели Иеговы появились и ещё какие-то муниты, ходили в белых хламидах, народ мутили. Но начались постоянные службы, и народ просветлел.

И вообще, такое чувство, словно посёлок теперь под невидимым куполом, под защитой Богородицы. Ведь храм-то освящён в честь Тихвинской иконы Божией Матери. Это уже при нынешнем настоятеле, батюшке Святославе, было. А отца Глеба, как только фундамент заложили, в Плесецк забрали, сейчас он протоиерей в кафедральном соборе.

Дети и Церковь

– А вы местная? – спрашиваю Татьяну Васильевну.

– Вообще-то я из Астрахани. Первый мой муж, ныне покойный, был военным, на аэродроме служил. В 89-м его перевели сюда. Вместе со всеми переживала тут перестройку, голодуху, три года без зарплаты, ну как все.

– Вы уже в Астрахани в храм стали ходить?

– Нет, я там молодой девчонкой была, вышла замуж в 19 лет, и уехали по стране мотаться. Когда муж в Прибалтике служил, у нас ребёночек был, умер маленьким. Вот только тогда к Богу обратилась. Это в 83-м было. Как похоронили, так в храм и пошла.

– Дети ещё были?

– Нет никого. Ни детей, ни внуков. Что ж делать. Знаете, женщины всегда живут чем-то. Кто детьми, кто работой или ещё чем. А самое-самое – это когда женщина живёт Богом. Он всё покрывает. А детям я радуюсь в храме. В это воскресенье, на Иоанна Воина, двенадцать детей причащались, половина от всех причастников. Так радостно было видеть – детишки вереницей тянутся, а взрослые где-то в конце… Слышите, батюшка вроде подъехал?..

Отец Святослав Шигай

У крыльца храма стоял священник, а какая-то женщина, его поджидавшая, со слезами говорила о смерти своего ребёнка. Такое странное совпадение.

Из записок И. Иванова:

Пока Михаил разговаривал, я вышел наружу сфотографировать храм. Отошёл метров на пятьдесят, и – ба, что я вижу! – по соседству, рядом с забором возводимой рядом больницы, притулился памятник Ленину, чугунный, окрашенный кладбищенской серебрянкой. Вроде обычный типовой безликий монумент, не хуже и не лучше тысяч других, но что-то мне показалось в нём не так… Лишь подойдя, понял, в чём дело: в левой руке вождя, с помощью которой он как бы делает жест: «Э-э-эх, батенька, как у вас тут всё, однако!» – так вот кисть этой руки, по-видимому, была утеряна (или оторвана), вместо неё теперь торчала лапа, наподобие львиной.

Памятник Ленину. Мне показалось: что-то в нём не так…

Позднее я узнал, что восстановил памятник, как смог, здешний пенсионер, майор в отставке и ветеран афганской войны Александр Магденко. В самом деле, не стоять же Ильичу без руки – непорядок! А ещё Александр создал в посёлке мемориал воинам-интернационалистам. И мысль о человеке, которому не всё равно, обрадовала и тронула меня: пусть кривовато, зато самостоятельно, не дожидаясь разрешений власть имущих, «финансирования» и пр. И дело тут не в отношении к коммунистическому вождю, а в заботе об окружающем нам мире, бережности к истории, стремлении к гармонии и в конце концов через это – в уважении себя самих. Возвращаюсь к храму. Отец Святослав уже на крыльце, и к нему выстроилась целая вереница людей с разного рода вопросами.

Поздоровался и отошёл на несколько шагов дожидаться окончания «приёма по личным вопросам». Что-то горячо говорила женщина с выплаканными глазами – как я понял, у неё погибла малолетняя дочь. Горе матери трудно объять, но и положение настоятеля наитруднейшее: какие слова тут подберёшь для утешения? Она пришла явно не для того, чтобы услышать традиционное в таких случаях: «Молись, Господь по Своему милосердию взял её душу в райские обители…» А ведь сказать что-то необходимо! Я прислушался. А потом полез в карман, достал и включил диктофон – настолько разговор этот мне показался значителен. Конечно, вживую он был динамичнее, прерывался вопросами, батюшка возвращался к каким-то словам, чтобы подтвердить наиболее важные мысли, терпеливо пережидал всхлипывания женщины. И тем не менее.

– … Мы, христиане, знаем, что, хотя вашей дочки и нет с нами, она не умерла. Смерть – это не превращение в ничто, это – уход. Да, внезапный, трагический. Но сейчас надо собраться с силами и разобраться, что ты делаешь и для чего. Главное – не сделать ей хуже. Вспомните, как вы прощаетесь с мужем, уезжающим в долгую командировку: расставаться не хочется, хочется плакать. Но вы же не убиваетесь? Встреча впереди. Грусть – да, но не уныние. А теперь представьте, что ваша дочка внезапно оказалась в совершенно незнакомом месте. Конечно, ребёнок встречает там своих дедушек и знакомых. Но что будет с нами, если нас вот так, внезапно, например, перенести в Африку? Мы можем в джунглях сразу умереть от ужаса. Чтобы преодолеть это расставание и связанный с ним страх, ребёнку нужны силы, положительные эмоции. Вы, наверно, замечали: вот идёт ребёнок зимой, упав, стукается обо что-то, но не сразу орёт, а сначала смотрит на родителей – для него важны папа и мама, их реакция на ту беду, которая с ним приключилась. Сам он не знает, как реагировать, и учится у них. Ваша девочка смотрит сейчас на вас оттуда и видит: мама сильно убивается. И тоже сильно расстраивается. Поэтому ваша задача – не пугать ребёнка.

– Но что мне делать? Я себя виню: не уберегла…

– Что значит «не уберегла»? Понимаете, вот у меня шесть детей, они где-то ходят. Ошейники на всех надеть, на цепь их посадить? Да хоть на цепи с ребёнком всё равно может что-то случиться. У меня вот сын умирал безо всякой внешней причины. Мне что, никаких дел не делать, только за ними смотреть? Ведь может и машина сбить, и маньяк заманить. Порезался, кровопотеря – смерть, что-то с пола поднял, облизал – отравился… Всё что угодно. Тут и до паранойи можно дойти, если об этом постоянно думать. Своими усилиями нам никак не уберечь.

Все мы ходим под Богом, и все находимся в состоянии опасности… Поэтому винить себя не надо. Это стечение обстоятельств. Пройдёт время – и будет понятнее, почему так произошло, почему она отныне должна жить там. Она – там, ей хорошо. Мы кормим, учим детей, стремимся, чтоб они многого достигли… И вдруг приходят к нам и говорят: ваш ребёнок очень одарённый, чтобы он достиг большего, мы должны его забрать в школу олимпийского резерва. Ну раз это к его пользе, к славе Отечества, тогда собирайся, дочка. Это если мы её действительно любим. А если вмешается «она моя», «хочу – не хочу», взыграет эгоизм, тогда мы только всё испортим. Так и здесь. Когда Господь принимает решение, Он, конечно, много чего не объясняет. Мы иногда просто оказываемся не в состоянии Его понять и адекватно оценить ситуацию. Так раненый кричит, что ему больно, но настоящему хирургу некогда объяснять – ему надо спасать, потому что если будет дожидаться согласия раненого, тот умрёт. Вот и Бог – Он Хирург, бесконечно более мудрый, чем мы, и всё, что Он делает, – это для пользы, причём и вашей, и вашего ребёнка, Маши. Нам надо верить Ему и не портить Его замысел. И если вы переживаете, чтоб ей было хорошо, то давайте будем грустить, но не будем убиваться. У вас сын растёт, может, Бог ещё кого-то даст… Все мы туда придём и жить будем там, где смерти уже нет, с разницей ну в двадцать или в сорок лет. Любую глубокую старушку спроси, и она скажет, что словно вчера родилась! Земная жизнь – это миг. Нужно потерпеть, и когда вы придёте туда, обниметесь, расцелуетесь, всё будет замечательно.

– Но мне она даже не снится! Я бы с ней поговорила…

– Это ничего не значит, снится или нет… Знаете, единственные провода, которые ведут в ту область, – это молитва. Понятно, что нам хочется телесного контакта, но не всегда этот телесный контакт полезен. Вот в больнице лежит человек, а мы к нему обниматься – пережали всякие трубки, сдавили, он переволновался и умер… Нужно найти силы себя сдержать, нельзя раскисать. Я молюсь за неё, Церковь молится, и, с точки зрения поддержки, у неё там всё хорошо, но она всё равно смотрит на маму. Молитесь и вы, и если тепло какое-то будет в сердце появляться, это значит, что молитва ваша услышана. Приходите в храм, будем вместе молиться.

Уф… Разговор завершён. Перерыв.

– У этой женщины девочка утонула, – поясняет отец Святослав мне, когда та уходит. – Весь посёлок был на берегу Обозера, вот и моя жена тоже там была с детьми, но смотрели за своими. А Маша – она первый класс закончила – утонула прямо под ногами у людей, на мелком месте. Стали искать, однако обнаружили не сразу. Начали откачивать, приехала реанимационная бригада, даже смогла сердце запустить. Мы, конечно, тут сильно молились. Но девочка ночь пожила и скончалась. Роковое стечение обстоятельств, так, видимо, должно было быть, другого объяснения не нахожу. И верующему-то человеку это трудно пережить, а уж каково человеку, который в храм не ходит… Ведь у тех, кто далёк от Бога, главное – это дети.

– Вы упомянули, что у вас тоже с сыном что-то случилось?

– Да, он у меня умер… ну не то чтобы умер. Это было года два назад, когда сыну было три года. Как-то вечером все занимались дома своими делами, и тут тёща говорит: «Что-то с Вовой не так». А у меня если детям плохо, то они сразу как овощи становятся, температура подскакивает до 39. Захожу на кухню, беру его, вялого, на руки и чувствую, как он стремительно сдувается, точно шарик. Глаза закатились, голову не держит, судороги пошли, посинел. И тут я вижу, что вот всё: похоже, умер. Все бегают, орут, но я понимаю, что в этой ситуации паниковать нельзя, необходимо какое-то хладнокровие. Хотя, конечно, ребёнок умирает и хладнокровие – вещи несовместимые. Меня осеняет: святая вода! Побежал, принёс её в кружке, он лежит без чувств – что с водой делать? И тут мысль приходит откуда-то: надо не попить ему дать, а положить эту воду в рот ему, как предмет какой-то. И я беру воду рукой и прямо так пихаю её ему в рот. И тут – раз! – у него всё включилось. Когда после уколов «скорая» привезла его в больницу, температура была 42 градуса, а какая была до этого, можно только догадываться. Если бы он умер, то… Даже не знаю. И вот что интересно: незадолго до этого случая у меня был разговор с человеком, у которого был всего один ребёнок. И вот дёрнуло меня за язык сказать ему: как же так, один ребёнок – это же опасно, надо заводить побольше детей, тогда потеря одного не так трагична. Поумничал, в общем. Видимо, Бог меня решил вразумить, показал, что даже если с одним ребёнком что-то случается… В общем, это был очень жёсткий урок.

– Мне показалось, что после ваших слов женщине стало полегче, по крайней мере глаза у неё перестали быть такими затуманенными.

– Мне её так жалко, человек она хороший, и часто люди в таком состоянии вообще ничего не слышат, хоть дубиной бей. Но если она по-настоящему любит ребёнка, то услышит. Если любит себя – не услышит.

Мы уже собираемся с батюшкой зайти в храм, как к нему снова подходит женщина и снова нужен совет, что делать. У неё недавно умер муж, скоро 40 дней, и свекровь ей всё время звонит, говорит, что он в её снах всё время кричит и плачет. Она ещё себе землю с его могилы зачем-то взяла…

– А-а, это Миша, которого мы всё хотели окрестить! – вспоминает батюшка.

– …А он всё отказывался, – подтверждает женщина.

– М-да, – задумывается на мгновение отец Святослав. – То, что он не крещён, конечно, усложняет ситуацию. Но всё равно вам нужно за него молиться. Читать по молитвослову, или своими словами молиться, или Писание читать, причём даже если не понимаешь – это тем не менее нужно делать. Землю, конечно, она зря взяла. Но, во-первых, у неё же возраст… И нечистая сила тут может специально так подстраивать, чтобы человека нервировать. Самый близкий любому человеку кто? – мама. Вот поэтому на неё бесы и нацелились. Отвлекают её от молитвы, запугивают. По молитвам умершему становится легче, а кому это не нравится? – нечистой силе, потому что у неё совсем другой план: чтоб все попали в ад и всем стало как можно тяжелей.

– Вот я и говорю свекрови: «Ты молись», а она: «Нет, я уже ни во что не верю. Вы его, наверно, живым похоронили». Убедить её тяжело. Но на самом деле я его почему-то вообще не вижу во сне…

«Опять двадцать пять», – думаю я, но батюшка, подстраиваясь под собеседницу, заходит уже с другой стороны:

– Многие хотят во сне умершего увидеть, однако вот был случай… Одна женщина всё хотела увидеться с умершим мужем во сне, но вместо него ей под видом мужа стал регулярно являться нечистый. Она привыкла к этим разговорам во сне, но вдруг «муж» не явился. Она, соскучившись, стала во сне звать его, а зазвала-то нечистого: он дотронулся до её руки – и рука у неё онемела. Так что не надо этих снов желать… А что до свекрови, так убеждать её специально не надо, старайтесь как-то помягче, без споров. Ей, может, поговорить не с кем, она изливает вам своё горе, и вы постарайтесь оценить это её доверие к вам. Выслушайте её, приведите в храм, поставьте вместе свечку…

Очередь не кончается, подходит ещё несколько человек со своими вопросами, наконец последняя – девочка с поломанным телефоном. «Приноси, я посмотрю», – говорит отец Святослав, растрепав её волосы. Так выясняется, что на дому у батюшки – целая мастерская радиоэлектроники. «Придёте – покажу», – говорит он.

Без аванса

Из записок М. Сизова:

Знакомство отец Святослав Шегай продолжил небольшой экскурсией по храму. Мол, чего о себе рассказывать – вот наши святыни и плоды трудов во славу Божью. Говорю, что необычный тут иконостас, с крестом посередине. И словно бы металлический.

Снаружи трудно представить, что внутри храма такой потрясающий иконостас.

– Деревянный полностью, из дуба, просто покрытие такое, – поясняет он и начинает рассказ.

– Когда я приехал сюда в июле 2011-го, на месте храма был только фундамент, поэтому службы продолжались в часовне на вокзале. Там тесно, но это удивительный опыт! Как в первые века христианства: все вместе, все поют и читают одновременно, и священник рядом – иконостаса-то нет. Для людей это хорошая школа воцерковления. И когда храм построили, продолжал я служить без иконостаса, думал, прихожане-то привыкли так, что священник на виду. А то подумают: чего это он бубнит за перегородкой или спит там? Шучу, конечно. Но люди у нас на приходе правильные и сами вопрос подняли: «Батюшка, надо иконостас».

Лепить временный из обоев и газетных вырезок мне не хотелось, а настоящий заказывать – денег нет. Стал я искать мастерскую, где подешевле сделают, и тут всё удивительно повернулось. Подарили нам две большие иконы – Иоанна Предтечи и Тихвинской Божией Матери. Поехал я в Вологду, в церковную мастерскую, заказал киоты для них. Заговорил об иконостасе, мол, в Софрино дорого. Мне в ответ: «Зачем в Москву, у вас же в Архангельске есть замечательные мастера, уникальные шкатулки и мебель делают. Может, они возьмутся?» Созвонился с ними. У них как раз был простой, сидели без заказов – согласились. Говорю: «Вам же нравится делать не как у всех?» – «Нравится». – «Вот сделайте, чтобы именно к нашему храму подходило. И такие четыре критерия: деревянный, с позолотой, раскрашенный в краску, не плоский, а рельефный». Те в затылках почесали, приехали, всё обмерили, а потом долго мне разные эскизы присылали. Мы уже сами не рады были, ёлки-палки, зачем в это ввязались! А у них по-прежнему заказов не было, времени полно, вот и экспериментировали. Наконец их дизайнер предложил вариант, который попал в самую точку. Тут нам словно с неба большое пожертвование упало – полтора миллиона рублей. И я сразу им перечислил.

– То есть всю сумму, без аванса? – удивляемся. – А вдруг бы плохо сделали или вообще отказались?

– А уж как Бог даст. Такую сумму на счету прихода держать не хотелось, растратили бы на другие дела. И Господь повернул так, что приход наш оказался в выигрыше. Заплатил я за всё в 13-м году, а в 14-м рубль обвалился. У мастерской цены привязаны к валюте, так что иконостас по деньгам вышел им в минус. Но в накладе они тоже не остались – только взялись за работу, так сразу другие заказы повалили, в том числе на иконостасы. Слава-то прошла по епархии, что они на это мастера.

– Получается, доверие обязывает, – говорю.

– Бог так управил. Вот и с иконами. Только храм открылся, как они сами стали появляться – народ приносил. Матрону Московскую с мощами ещё раньше подарили.

– Тоже ведь чудо, – согласилась с батюшкой староста Татьяна Васильевна. – Была у нас женщина в приходском совете, но в Москву жить переехала, стала прихожанкой Покровского храма, где мощи матушки Матроны лежат. У неё там знакомая матушка Антонина, которая потом схиму приняла с именем Матрона. И вот она посодействовала, чтобы нашему строящемуся храму помощь была от Матроны. Привезли нам икону блаженной и звездицу с частицей мощей, да так они у нас и остались. Мы святые мощи в икону вделали, отец Глеб возил её по плесецким приходам. А так в часовне на аналое лежала вместе с Тихвинской. Мы к владыке Тихону с прошением – чтобы церковь в честь матушки Матроны освятили. Но он сказал, что таких храмов два в епархии, пусть будет Тихвинским, как часовня. Так и сделали. Икону в храм перенесли, вот она, наша святыня. И теперь уже от поезда до неё не добежать, стоянки ведь недолгие. А наши местные к ней постоянно прикладываются, молитвы поют. Ещё к Луке, Иоанну прикладываемся, святыни такие. Вообще мы хорошо живём!

Показав храм, отец Святослав пригласил к себе домой – матушка его давно уже обед приготовила, ждёт нас. Ну, спасибо русскому хлебосольству! После дальней дороги очень даже кстати.

Пути неисчислимые

За трапезой выяснили мы, что батюшка родом из Архангельска, где отец его служил военным лётчиком, на МИГ-31 летал, а сам он в 2004 году окончил в Петербурге Военно-космическую академию имени Можайского, откуда у него и познания в радиоинженерии.

– В академию по примеру отца пошли? – спрашиваю.

– Вовсе нет. У меня получилось по современной поговорке – «понты дороже денег». Дьявол-то на чём нас всегда ловит? – на гордыне, на тщеславии. Мне хотелось быть лучшим и в учёбе, и в спорте, и в хулиганстве тоже не отставал ни от кого. А когда услышал, что есть такая Военно-космическая академия, подумал: все обзавидуются, если туда поступлю. Мол, не какой-то там Архангельский лесотехнический институт. И поступил.

– Слышал, что вы, будучи офицером, одновременно служили диаконом? Как это получилось?

– История долгая. В студенчестве церковным я не был. А сокурсники много чем занимались, захаживали и в магазин «Роза мира» за оккультной литературой. Меня от всего этого спасло одно – лень. Ведь надо было не просто прочитать эти книжки, но потом бубнить себе под нос всякое. Они всё дальше заглублялись в это, дошли до того, что спали по два часа и медитацией скорость мысли увеличивали, чтобы повысить скорость математических расчётов, а мне бы на дискотеку лучше. На старших курсах нас из казармы в общежитие перевели, и вот однажды выхожу в холл, а там мой приятель Марат задумчивый сидит за какими-то расчётами. «Слушай, – говорит мне, – я нашёл то, что всё объясняет. Православие называется». И стал рисовать мне схемы. Потом дал книжку математика и оккультиста Успенского «В поисках чудесного». Господи, там такого наворочено! Доказывается математическим путём, что православная молитва самая «эффективная». Прочитал и под впечатлением подхожу к Марату: «Что надо делать?» Он: «В храм ходить». – «А там что делать?» – «Стой и делай, что другие: все крестятся – и ты тоже». И вот начали мы ходить в Князь-Владимирский собор. Пришли за одним, а обрели совсем другое. Тут друзья ещё с хорошим батюшкой познакомили, отцом Виктором Пантиным, который тогда только семинарию окончил и на Серафимовском кладбище служил. С него и началось настоящее воцерковление.

– С отцом Виктором Сашиным? – переспрашиваю. – Говорят, он был очень эрудированным, с учёными переписывался. И сам в прошлом тоже был офицером, на фронте после тяжёлого ранения к Богу и пришёл.

– Нет, его мы, к сожалению, не застали, он похоронен рядом с храмом Преподобного Серафима. А служил там отец Виктор Пантин, довольно молодой.

– Нашей редакции он хорошо знаком, не раз беседовали с ним, – замечаю.

– Несмотря на молодость, отец Виктор был зрелым священником и многое нам объяснил. Для меня он образец приходского священника, каким тот должен быть, по его служению писать учебник можно. Всё, что требуется, он делал красиво, правильно, умно. Люди тянулись, и результат был замечательный.

Невольно вспомнилось, что буквально через несколько дней у отца Виктора должен бы завершиться срок запрета в священнослужении, который определил ему год назад Котласский архиерей Василий. Людям глубоким, активным, образованным (а о. Виктор – кандидат филологических наук, кандидат богословия) всегда непросто. Где-то он теперь служит?..

– …Там же, на Серафимовке, мы познакомились с его духовным отцом, Василием Ермаковым, – продолжает отец Святослав. – Глыба-человек, Иоанн Кронштадтский нашего времени, к нему со всеми бедами шли, большими и малыми. Я, правда, не очень ему докучал, поскольку думал, что проблем у меня особых нет. Но пару раз по лбу от него всё же получил…

Батюшка смеётся, вспоминая, и продолжает:

– После академии меня направили служить по пятилетнему контракту в Гатчину, и я уже реже ездил на Серафимовку. К тому же батюшка Василий умер, возникла какая-то пустота, и отец Виктор уехал из Петербурга в Архангельскую епархию, на мою родину.

У тех, кто общался с батюшкой Василием, общая проблема. В своё время они полностью положились на него и он за них многое решал. Не говорю, что это плохо – в этом проявлялось смирение, благодатно было батюшке довериться. Но вот приходит человек в храм, а отца Василия нет, батюшки как столбы стоят, никто твои мысли не прочитает и будущее не предскажет. Ищет человек себе нового наставника и не находит…

Я в ту пору работал программистом-техником. Тяжеловато было – ползарплаты уходило на съёмную квартиру, ещё семью надо было кормить, я ведь на четвёртом курсе женился – было двое детей. После дежурств в воинской части мотался по подработкам туда-сюда. Прохожу я с машиной техообслуживание как-то, а мне говорят: «У вас гарантия на новую машину за восемь месяцев закончилась – пробег сто тысяч километров! Куда столько ездите?» Действительно, куда и зачем? Деньги есть, а семьи нет. Дети мои видели папу только в двух состояниях: когда он спит и когда орёт, чтобы не шумели. Второй, младший, сын называл меня дядей, а не папой. Чувствую, жизнь идёт куда-то не туда. Надо было что-то решать. А как, если ты набрал кучу дел и тонкими волосками обязательств привязан к земле, как Гулливер?

Решил я позвонить отцу Виктору в Каргополь, где он тогда служил: «Батюшка, можно на время приеду к вам?» Он: «Да приезжай всей семьёй, жильё есть, картошки насадим, не пропадёте». Решили, что по окончании военной моей службы и переедем. Буду пономарить, по храму помогать. В воинской части сказал, что контракт не стану продлевать, а мне со всех сторон: «Да ты что?! Оставайся!» – «Я в семинарию буду поступать». После этих слов сразу от меня отстали. Поехали мы с отцом Виктором в Архангельск за архиерейским благословением. Говорю владыке Тихону: «Благословите пожить при храме». Он: «Да вам надо не жить, а служить». И вот так получилось, что контракт в армии ещё не закончился, а я уже диакон. В Питер ездил на дежурства, а оттуда в Архангельск служить в храм – это тысяча триста километров, если через Каргополь ехать. Но километры уже никакой роли не играли. После стажировки меня поставили клириком в каргопольский храм Рождества Иоанна Предтечи, а потом сюда.

– Вам не мешает то, что прежде были математиком-программистом? – спрашиваю батюшку.

– Мне кажется, что помогает. Вообще же самый великий программист – это Бог. Всё Его творение можно счислить. Несчислим только замысел о нас. Упованием на лучшее и живём.

– За прошедшее время здесь у вас образовалась новая епархия, приехал новый владыка – Каргопольский и Плесецкий епископ Александр. Жизнь как-то изменилась? – спрашивает Игорь.

– Наша тихая и спокойная жизнь пока осталась. А готов я был ко всякому. К сожалению, «зоновская тема», как я её называю, проникает сейчас во все поры нашего общества. На зоне ведь как? Я начальник, а ты никто, ноль. Это я очень чётко почувствовал в отношениях между людьми, когда меня назначили окормлять колонию-поселение, что в трёхстах километрах отсюда, в тайге. Да что колония, вроде военные стали более-менее нормально жить, но начальники по-прежнему мозги выносят нижестоящим. Сейчас такая тенденция проявляется и у нас в Церкви. Думал: «Ну встанет надо мной ненормальный руководитель, а мне чего бояться? Мы и так тут хромые на обе ноги. Служу на Севере, дома нет своего, я снимаю. К 35 годам свою семью как нормальный здоровый мужик ничем не обеспечил, если говорить совсем по-простому. Зато есть семья, дети, руки и голова – не пропаду». Так настраивал себя. Но когда новый архиерей приехал, выдохнул: «Слава Богу. Будем считать, что это нам подарок». Не потому, что мы хорошие, наоборот. Хорошим людям поставят плохого человека – и они будут его оправдывать постоянно, а плохие сразу начнут «рога включать». Вот нам послали доброго, чтобы мы совсем в ад не попали. Он слышит людей и – важный индикатор – умеет шутит сам и на шутки других отвечает. Командирство многих портит, и первый признак – невосприятие к шуткам и юмору.

Отец Святослав с супругой немного попозировали по нашей просьбе.

Из записок И. Иванова:

Пообедав, мы встаём, благодарим хозяйку за обильный стол, Бога за трапезу и направляемся в «зал», он же – радиомастерская батюшки. Большой стол в углу весь завален разобранными телефонами, компьютерными комплектующими, приборами.

– Занялся этим года два назад. Как у нас в воинской части говорили, – усмехается отец Святослав, разглядывая своё электронное хозяйство, – под лежачего офицера водка не течёт. Деньги в посёлке с неба не падают, нужно как-то выживать. Приближаясь к возрасту паралитически-аналитическому (батюшка снова иронично смеётся), я задумался, чем бы мне ещё заниматься, чтобы нравилось и семью поддерживало. И принял решение заняться ремонтом вплотную, тем более другой мастерской у нас тут нет. Оборудования себе прикупил, создал страницу в «ВКонтакте» – народ уже знает. Стараюсь репутацию мастерской поддерживать.

– Это добавляет вам как священнику авторитета среди поселковых или обличают – мол, решил поп бизнесменом заделаться? – спрашиваю.

– Главное – человеком оставаться, на это прежде всего смотрят. Неважно, верующий ты или коммунист. Если ты священник – выполняй обязанности качественно, если ремонтируешь телефоны – ремонтируй хорошо. Дополнительные критерии – зарабатывай своими руками, не раздражай людей. Понятно, что цена ремонта у меня не такая, как в городе.

Малые озерки

После трапезы отправляемся в Малые Озерки – деревеньку близ Обозерского, в северной части Обозера, у залива Лохта. Когда-то это был волостной центр Холмогорского уезда, тут проходил старинный тракт. Из Онеги сюда возили рыбу коптить. Потом что-то сельцо стало хиреть. Впрочем, ещё в середине прошлого века здесь жило до 200 человек, по северным меркам немало. В советские годы действовал колхоз имени Левачёва (интересно, кто он такой?). Колхоз преобразовали в совхоз, потом его ликвидировали, сгорела конюшня, сгнил и развалился телятник… Картина, в общем, знакомая. Теперь здесь зимой живёт человек пять. Летом – дачники.

Мы переходим по деревянному мостику через Ваймугу – река здесь вытекает из Обозера и тянется почти до самой Северной Двины. Где-то в низовьях на ней, за полторы сотни километров отсюда, стоит подворье Сийского монастыря.

На мостике в Малых Озерках

Любопытно, что в деревне совсем нет колодцев, воду набирают в реке и возят во флягах.

Отец Святослав останавливается на мосту и, глядя на воды речушки, говорит:

– Хороша водичка, чай не надо заваривать, наливай да пей.

К юмору отца Святослава я уже привык, но передать его трудно, потому что заключён он больше в интонации, «словечках» и других деталях, которые не уложишь в строку.

– На Севере вода почти везде коричневого цвета из-за торфа, – продолжает он. – Ваймуга из озера вытекает здесь недалеко, а летом пересыхает – течёт-течёт и вдруг уходит под землю. Как под Ошевенском речка Халуй. И образуется лужа, которая не пересыхает, причём и не заиливается, стоит чистая. Куда вода засасывается, где эта дырка-не дырка, потом не видно. Мужики рассказывали, что у кого-то лом проваливался, когда долбили… А бабушки древние помнят, как, когда храм разоряли, церковную утварь кидали в это озерцо, потом один дяденька как-то в реке ловил рыбу, а поймал металлический крест.

Но вообще родниковая вода тут может стоять годами, не портится, не воняет. Рассказывают, что в своё время хотели тащить отсюда трубу с чистой питьевой водой на Архангельск. Не знаю, правда ли. В нескольких километрах есть такое Кялозеро, этимология его вроде как «святое озеро» – узкое, ширина максимум метров 150, а длина 2 км и очень глубокое – метров сорок. Вода в нём идеально прозрачная, бирюзового цвета, на 6-8 метров вниз видно. На берегу стояла часовня с чудотворной иконой «Всех скорбящих Радость» и родник, люди в старину туда ходили крестным ходом, а в советское время на тракторах, и даже мы на приходе несколько раз организовывали туда паломничества…

За мостом налево виден Ильинский храм, только сразу церковь в деревянном здании не признаешь – долгие годы оно служило всяким нуждам: тут располагались в разное время военный трибунал, молотилка, склад, изба-читальня, клуб. Как совхоза не стало, так здесь даже окна и двери выпилили, крыльцо исчезло. Между прочим, доподлинно известно (в дневниках отражено), что на этот храм дважды – в 1894-м и спустя восемь лет – жертвовал личные деньги Иоанн Кронштадтский. Вскоре после революции пострадал здешний священник – просто увели красные банды, и всё, пропал. Это белые здесь интеллигентно себя вели: в храме молебны заказывали, на постой в дома просились, и им можно было отказать – а красные не церемонились, залили тут всё кровью.

Мимо цветника и памятного креста подходим к крыльцу: на табличке год строительства храма – 1855-й – и надпись: «Подлежит государственной охране». Батюшка удивляется: «Не знаю, кто повесил эту табличку, и вообще никто не может сказать…»

Ильинская церковь в Малых Озерках была построена в 1855 году

– Восстанавливать храм стали одновременно со строительством храма в Обозерском, – рассказывает он. – Крыльцо сделали, вагонкой всё обшили, полы положили…

– Добрый пример заразителен! – резюмирует Михаил.

– Это, конечно, так, но не обошлось и без конкуренции, – несколько снижает патетику отец Святослав. – История знакомая вам, думаю: есть люди, которые говорят, что Ильинский храм, в отличие от Тихвинского в Обозерском, намоленный, надо только в него ходить.

Заходим в храм. Чистенько, кругом ковры, рушники. На столе – горстка свечей, листки для пометок о здравии и упокоении, стопка старых выпусков «Веры». На аналое лежит старинный латунный крест.

– Тот самый, который выловил рыбак?

Батюшка кивает.

– Недавно архиерей приезжал служить здесь. Мы благодарны ему, что он не чурается даже таких скромных храмов. А то ведь когда большая епархия была, у нас вообще никогда архиерея не было, даже в Обозерском.

Из окна Ильинского храма видны разрушающиеся дома.

Я отправляюсь деревню посмотреть, а Михаил с батюшкой остаются в храме.

На единственной улице – ни души. Некоторые дома без стёкол и даже без рам, с прохудившимися крышами – доживают свой век. На отшибе, в зарослях крапивы, стоит большой брошенный пятистенок – дай, думаю, посмотрю, как внутри. А внутри всё вверх дном перевёрнуто, половицы выдраны, только белёная русская печь стоит посредине, без единой трещины, не сдаётся напору вселенской разрухи.

Заняться собой

Возвращаюсь в храм и застаю моих спутников беседующими о чём-то, уже очень далёком от местных тем.

– …Когда я служил инженером-программистом, в армии, можно сказать, ещё была деревня без дорог, в то время как у американцев всё было уже очень круто. Я вот как раз американцами занимался, и когда они уходили в шифр, у нас просто не оставалось вариантов, а когда они забывали что-то закрыть и мы могли считывать у них информацию, мы молились, чтоб они эту дыру как можно дольше не обнаружили. Но потом наши подтянулись… Всё потому, что нас обманули, а мы слишком доверчивы были. Менталитет у нас такой! Но мы живём сейчас в таком положении, что весь мир ждёт нашей ошибки: как только Россия всерьёз ошибётся – сожрут сразу, второго шанса уже не будет. Это в 90-е они проморгали: Россия представляла из себя уже почти труп, и Америка просто растягивала удовольствие, любуясь нашим распадом и угасанием. А тут это тело с едва теплящимся пульсом каким-то чудом воскресло – и у них паника, как так просмотрели! Теперь они научены, поэтому нам с ними нельзя никаких вась-вась – разорвут. Остаётся верить, что руководство это знает, понимает, что есть враг не только внешний, но и внутренний – те, кто готов брать от жизни всё, ничего не отдавая. Зло стало изощрённей, оно закамуфлировалось. В 90-е как воровали? – идёшь до дома, захвати что-нибудь с аэродрома. А сейчас своруешь, и только оповещение придёт эсэмэской – дзинь, деньги получены. Сегодня ты не знаешь, кто друг, а кто враг. Порой думаешь: тот, кто тебя ненавидит, даже безопаснее, чем тот, кто рядом говорит тебе ласковые слова.

Не надо нам ни на кого смотреть, никому подражать, а нужно заняться собой и своей страной – тогда весь мир за нами потянется. Мозги-то есть, православная вера есть. Как русские люди захотят жить, так и будут, и никто им не сможет ничего сделать, и никто их никогда не завоюет – любит Боженька русских, тут хоть застрелись…

На обратном пути мы обсуждаем, чем наш Север велик: свобода, простор, чистота, опять же спрятаться можно.

– По какой-то инерции люди думают: что хорошего может быть в Обозерском, что за деревянный храмик у нас? А возвращаются из столицы удивлённые: и украшен храм у нас, оказывается, не хуже, и слышно на службе лучше, и никто не торопится служить, и очередь гигантскую на исповедь не надо стоять… Наступит время, и поедут люди на Север. Да многие уже и сейчас едут!

 Из записок М. Сизова:

Вернувшись в посёлок, прощаемся у храма с батюшкой. Когда ещё доведётся свидеться? Давно уж не езжу я к себе в Карелию через Обозерскую, так жизненная география поменялась. Садимся в машину. Оборачиваюсь на воздушный бело-голубой корабль церкви и на закладной крест рядышком – тот самый, под сенью которого стояла певчая Вера с дочкой, а вокруг бушевал ураган.

Говорю Игорю: «Давай перед отъездом на вокзал заглянем?» Не знаю, зачем попросил.

Перрон пуст, в зале ожидания много свободных мест. Пауза между поездами. Идём к часовне под бурканье диспетчера из невидимого громкоговорителя. Всегда удивлялся: как железнодорожники понимают эту мегафонную речь? Крещусь на привоказальную часовню, самую первую на Северной железной дороге. Сейчас она закрыта. Вспомнилось, как Татьяна Васильевна сетовала:

– Раньше мы по пять часов в день в часовне дежурили с перерывом между прибытием составов, а теперь два часа, только поезд «Москва – Северодвинск» и захватываем. Жизнь-то церковная в большой храм переместилась. Но как нашему вокзалу без часовни?

Обозерская. Люди ехали здесь в ту пору, когда за окошком были только шесть домиков да вокзальчик, и теперь едут, и впредь так будет. Остановится поезд – увидят пассажиры в окно вагона часовенку и задумаются, быть может, что пути земные и Божьи – они рядом.

Влечёт нас всех Божья река. И кто углядит её берега?

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска