Молитовка в партбилете
Командарм Василий Чуйков среди врагов и родных
Кресты и звёзды
На наших северных кладбищах всё ещё можно видеть оградки, где стоят по два памятника: один под звездой, другой – под крестом. Там покоятся рядом люди, окончательно примирённые в вечности. Странно, что кого-то это раздражает. Говорят о злодействах большевиков, гонениях. Им кажется, что всё наше прошлое – это история о палаче и его жертве. На самом деле обычно было совсем по-другому. Он – муж или сын – это камни, она – жена или мать – вода. Женщина всегда побеждала, как и в тот час, когда не позволила вынести из дома иконы. Вымаливала своих мужиков, плакала: «Спаси их!» А они втайне были ей благодарны и сами, бывало, возили детей и внуков креститься, как мой неверующий дед мою маму.
Христианство – это вера грешных, вера прощающих, тех, кто не устаёт надеяться на перемену в ближнем, но не ждёт, что она произойдёт в одно мгновение. Когда человеку что-то по-настоящему дорого, он многое готов стерпеть. Семьдесят лет православные люди, несмотря на жестокие гонения, продолжали любить свою страну и тех заблудших, которые говорили им: «Бога нет».
Старец Силуан так учил православных говорить с иноверцами: начинать нужно с того, что объединяет. Вот и в разговоре с неверующими следует напоминать о готовности служить людям, мечтах о лучшем будущем, искании правды и братских отношений. И однажды придёт время, когда дети или внуки переступят порог храма.
Христиане не бросили свой сбившийся с пути народ. Вот что означают для меня кресты и звёзды в одной ограде – это память о тех, кто боролся за своих любимых до конца.
Крик и шёпот
Сегодня мы вспоминаем о двух людях – православной христианке Елизавете Фёдоровне Чуйковой, со дня смерти которой прошло шестьдесят лет, и о её сыне – советском маршале, сумевшем в 1942-м отстоять Сталинград.
Когда началась Октябрьская революция, Василий служил юнгой отряда минёров в Кронштадте и оказался в центре событий. Это определило его выбор. В девятнадцать он командовал полком, был награждён золотым оружием и дважды – орденами Красного Знамени. Это было жестокое время. Чуйков вспоминал, как однажды наткнулись на колонну белых во время сильного снегопада и вырубили её всю. В память о боях на голове его сохранился след сабельного удара, ещё четыре пули пробили тело. От одной из этих ран, полученной под Елабугой, он и погиб спустя шестьдесят с лишним лет – на её месте на руке возникла раковая опухоль. Быть может, пуля должна была убить его сразу, но по молитвам матери Господь эту смерть отложил – дал возможность искупить братоубийство.
Характер Василий унаследовал от отца, а тот – от своих предков. Кайманьева Выть – так звали слободу в селе Серебряные Пруды, где испокон веков жили Чуйковы. За Вытью в древности начиналось дикое поле, где рыскали татары, а в слободе селились прежде всего воины – это был один из первых самых опасных рубежей обороны на пути к столице. Постепенно опасность отодвигалась, но дух пограничья остался. Иван Ионович Чуйков, отец будущего военачальника, силы был огромной – первый кулачный боец в округе. В ярости доходил до неистовства, однако, успокоившись, зла не помнил. Вопрос был лишь в том, как успокоить этого вспыльчивого человека. Способ имелся – безотказный.
Жена Ивана, Елизавета Фёдоровна, никогда не повышала голоса. Муж в бешенстве орёт на неё – на лицо смотреть страшно, уже и не человек вроде, а она отвечает ровно, и чем дальше, тем тише, доходя до шёпота, побелевшими губами: «Я сказала всё!» И смирялся Иван Ионович. За 75 лет, что вместе прожили, ни разу жену пальцем не тронул.
Вдвоём с супругой воспитали двенадцать детей. Все вместе они не могли разместиться в их крохотном домике, но дети подрастали и отправлялись искать работу в Москве или Питере, а их постели занимали те, кто помладше. Василий был восьмым ребёнком, в Северную столицу с братьями он отправился в 12 лет.
Разведчик
После Гражданской войны Василий Иванович закончил Военную академию, в недавнем прошлом Академию Генерального штаба, и однажды, отправившись домой погостить, увидел Валентину. А она увидела его. Вспоминала потом: «Он не мог потеряться ни в каком окружении, быстрый, порывистый, не ходил, а летал. Особенно меня поразили его волосы – как грива у льва. Даже в комнате, где не было ни малейшего сквозняка, казалось, что в его шевелюре бушует ураган…» Она тоже не могла потеряться. Была из культурной семьи, мечтая стать артисткой. Сын Александр рассказывает, что мама была очень красива. На отца писали доносы, что он якобы женился на польской княгине, хотя она была из самых что ни на есть местных – серебрянопрудских. Влюбились друг в друга сразу и навсегда.
С июля 1927 года он – разведчик в Китае. Разумеется, пришлось выучить язык, запомнить тысячи иероглифов. Однажды показал жене пачку секретных документов, бензин, спички и часы. По часам она должна была следить за временем: если муж не вернётся вовремя, значит, его больше нет. В этом случае документы нужно уничтожить, а самой уходить на явочную квартиру. «Всё ясно?» – спросил он. «А если уйти не успею?» – переспросила она. Муж положил на стол последний подарок – браунинг с одним патроном.
Что такое быть женой разведчика? Однажды она неслышно, кошечкой подкралась сзади, ладошками закрыв Василию глаза. Потом с улыбкой вспоминала, что было дальше: «Когда у меня из глаз перестали сыпаться искры, поняла, что лежу в углу, передо мной стоит мой благоверный с пистолетом, направленным на меня, и вне себя отчитывает: “Ты соображаешь, что ты делаешь? Я разведчик. Я каждую секунду жду, что на меня нападут. Кто нападает сзади, тот враг. Я стреляю. Это у меня на уровне рефлекса. Я тебя сейчас чуть не убил”».
27 мая 1929 года китайская полиция разгромила советское генконсульство в Харбине. Были арестованы восемьдесят сотрудников, но Василий с Валей в последний момент смогли уйти. Кружным путём, через Японию, добрались до Владивостока, где Чуйков возглавил Дальневосточную разведку. В 32-м его понизили. Член военного совета армии сказал что-то обидное во время застолья и тут же отлетел с разбитой физиономией. Чуйкова спасли его ордена, но от оперативной работы он был отстранён, отправлен командовать курсами разведчиков, а затем его перевели в Военную академию механизации и моторизации.
У матери его, Елизаветы Фёдоровны, была своя карьера – она стала старостой храма Николая Чудотворца. Когда власти решили взорвать церковь, Елизавета Чуйкова пешком отправилась в Москву за 160 километров. С первого раза не всё вышло, и она отправилась снова. Это был 1937-й, когда расстреливали за меньшее. Как она попала на приём к Калинину, неизвестно, но храм уцелел.
Может, её потому пощадили и пошли навстречу, что сын был красным командиром? Нет. Чуйков, в недавнем прошлом сотрудник ГРУ, прошедший Китай, командовал тогда механизированной бригадой под Бобруйском и со дня на день ждал ареста. Расстреляны были почти все, с кем он был близок на Дальнем Востоке, кому подчинялся. Вдобавок жена, успокаивая разъярившуюся собаку, всё приговаривала на глазах у людей: «Милый и хороший», – и всё бы ничего, вот только, забывшись, добавила: «Гитлер». Кличка такая была у собаки. Пошутили, приютив буйного щенка.
Нет, не комбриг Василий Чуйков спас Елизавету Фёдоровну. Скорее, это старая мать его спасла, вымолив, как всегда. Она была сильнее и могучего мужа, и мощного сына – и они это знали.
Китайская ваза
Вторая мировая для Чуйкова началась в 39-м с Польского похода. Потом была Финская, куда его отправили сменить командира 9-й армии Духанова, потерявшего в окружении несколько стрелковых дивизий. Духанов исходил из того, что финны не окажут сопротивления, а они почему-то оказали. План Чуйкова строился на идее прорыва к Ботническому заливу. Лишить Финляндию снабжения морем – всё равно что схватить противника за горло. Не нужно прогрызать во многих местах рубежи обороны, терять десятки тысяч людей. Победу принесёт один решительный удар в уязвимое место. Провели тщательную разведку, продумав каждую деталь. У Москвы выпрашивали не абы что, а лёгкие танки и другую технику для мобильных группировок, добились полного превосходства в авиации. В этот момент финны запросили мира, понимая, что они накануне разгрома.
Так толком и не повоевав, но получив драгоценный организационный опыт, Чуйков с Валентиной снова отправляются в Китай. Нужно было срочно помирить правителя страны Чан Кайши и лидера коммунистов Мао Цзэдуна. Их войска, вместо того чтобы бороться с японцами, громили друг друга. Войска Мао потерпели тяжелейшее поражение. Были расстреляны 10 тысяч коммунистов, попавших в плен. Чуйков нещадно давит на обе стороны. Немцы окружают и губят наши армии, рвутся к столице, а с Востока нависает угроза вторжения Японии. Генерал один за другим пишет рапорты с просьбой отправить его на фронт.
Однажды нервы Василия Ивановича не выдерживают. Во время спора с начальником Генерального штаба чанкайшистов он хватает тяжёлую дворцовую вазу и запускает ею в генерала. Тот стоит среди осколков, а в его голову, словно гвозди, вколачиваются слова о том, что о военно-технической поддержке со стороны СССР придётся забыть, если немедленно не прекратится гражданская война. Не услышать такое невозможно. Запугал и сторонников Чан Кайши, и последователей Мао, которые поняли, что терпение Советского Союза закончилось, но если он отвернётся – это конец для всех. В результате формируется сильный китайский фронт, отвлекающий на себя японские силы, а наши дальневосточные дивизии отправляются бить немцев под Москвой.
Сталинград
Следом за этими дивизиями едет и Чуйков. Серебряные Пруды были заняты фашистами, устроившими в Никольском храме конюшню. Наступление наших войск вымело их из села, а вскоре на побывку приехал Василий Иванович: ему поручили по соседству, как раз между Москвой и Тулой, формировать армию – легендарную 62-ю. Здесь Чуйков получает приказ отбыть в Сталинград, где решается судьба Родины. Мать благословляет сына, протягивая нательный крестик. Этот крестик много лет спустя вновь вложит в руку Чуйкова сын Александр, будучи скульптором, создавая памятник маршалу в Серебряных Прудах.
Ещё мать попросила Василия Ивановича взять записку с молитвой: «Читай её». Генерал склоняет голову: «Хорошо, мама». Куда бы пристроить, чтобы не потерять, сохранить? Он кладёт молитву в партбилет. Мать вздыхает.
«У нас с тобой цель одна, сынок, только дороги разные, – сказала она однажды. – Я тебе не мешаю, а ты меня не суди. Я молюсь за тебя, и Бог нас рассудит».
В Сталинграде Чуйков располагает свой командный пункт в трёхстах метрах от передовой. В октябре ему начало казаться, что город не удержать, но драться собирался до конца. Жене написал последнее письмо, отправив с ним брата. «Федя, – сказал он, – у нас сейчас критический момент. Ты сам понимаешь, что мы эту ночь можем просто не продержаться. Я хочу, чтобы хоть кто-то из нас остался в живых. В плен не пойду, буду сражаться до последнего. Если армию разобьют, вот это моё прощальное письмо передашь жене. Если ночь продержимся, утром возвращайся, письмо мне вернёшь».
Письмо вернулось, и никто не узнал, что в нём было, а Сталинград устоял. Мне кажется, что две эти истории – о спасённом храме в Серебряных Прудах и спасённом городе на Волге – взаимосвязаны. Хотя бы потому, что у генерала Чуйкова была хорошая учительница, не умевшая сдаваться, – мама. История этой семьи помогает нам что-то понять в тайне Победы. Она, конечно, не в том, что Сталин якобы снова уверовал или что у нас была чуть ли не православная армия в Великую Отечественную. Это очень далеко от действительности. Но за атеистом часто стояла верующая мать. Из пятерых сыновей Елизаветы Фёдоровны, ушедших на фронт, вернулись пятеро, хотя никто из них не прятался от пуль – вымолила всех. Не всем матерям посчастливилось так же. Но верю, что каждая встретила сына там, где смерти нет. Нет ничего прочнее молитвы матери, со дна ада вытянет.
Сталинград Чуйков вспоминать не любил. Месяц за месяцем под бомбами – на нервах – он создаёт новую тактику городской войны. «Я снова предупреждаю командиров всех частей и подразделений, – пишет Чуйков в первые дни боёв, – не бросать в бой целые роты и батальоны. Наступление организовывать мелкими штурмовыми группами, вооружёнными автоматами, гранатами, бутылками с зажигательной смесью, противотанковыми ружьями».
Никаких массированных атак, которые приписывают обычно русским. В Сталинграде так воевали только немцы, терявшие один батальон за другим. Русских Василий Иванович Чуйков – опытный разведчик, знавший толк в диверсиях и войне не числом, а умением, – учил действовать совершенно иначе. Где можно, располагались поближе к немцам, часто в пятидесяти метрах, чтобы избежать ударов авиации – фашистские лётчики боялись накрыть своих. Армия разбита на штурмовые группы численностью от 10 до 50 бойцов, одна из которых защищала Дом Павлова. Вооружение: автомат, гранаты, нож, сапёрная лопатка. В малых группах – ручные пулемёты по максимуму, в больших – станковые, миномёты, каждой приданы сапёры с запасами взрывчатки и мин. Группы неделями способны были драться в окружении, не впадая в панику, превращая город во множество крепостей. Другие отряды ходили по тылам врага, маневрировали, внезапно врывались в дома, занятые врагом, используя для передвижения подземные коммуникации.
Гибель каждого солдата была для Василия Ивановича личной трагедией, и это не просто слова. Он до конца жизни говорил, что ему снятся его погибшие бойцы, в основном молодые, что видит их лица снова и снова, и это невыносимо. Спустя сорок лет, в 1982-м, Чуйков, узнав, как тяжело приходится нашим ребятам в Афганистане, напишет Главкому сухопутных сил СССР генералу Варенникову: «Прошу вас взять на вооружение, а также глубже изучить организацию, боевые действия штурмовых групп, которые были образованы и активно действовали в уличных боях в Сталинграде. Под ударами наших штурмовых групп противник был вынужден оставлять как здания, так и целые опорные пункты».
«Отец вспоминал погибших ребят, которыми командовал, поимённо, – рассказывает сын Василия Ивановича Александр Чуйков. – Он и сам ведь всегда был на передовой. И то, что жив остался, просто чудо». На одной из фотографий, сделанных в те дни, он стоит в белых перчатках, словно офицер былых времён. Только это не перчатки, а бинты – руки из-за переживаний превратились в сплошную язву.
«Окопный генерал» – назвали его солдаты. Лично летал на разведку с лётчиком на фанерном биплане У-2. Однажды самолёт был атакован немецким истребителем, но вместо того, чтобы удирать, начал угрожать лобовым столкновением. Когда его всё-таки сбили, «кукурузник» развалился от удара об землю. Штабные подъехали, ожидая найти мёртвого командующего, однако тот стоял возле разбитого самолёта, держа руки так, словно проверяет пульс. Оказалось, что это действительно так.
«Нормально, как всегда. Шестьдесят восемь!» – сказал он подчинённым и широко улыбнулся.
Был ещё один по-своему забавный случай. В военных аттестациях Чуйкова писали обычно, что он человек «исключительной храбрости», добавляя: «Излишне вспыльчив». И вот как-то раз одной группе приказано было идти в бой, а она задержалась. Чуйков в ярости. Надевает маскхалат, отправляется на передовую. Командира отряда находит в землянке, заряжая ему в челюсть. Тот улетает в угол. Один из бойцов, самый здоровый, бьёт в челюсть командарма – не признал. Василий Иванович тоже улетает в угол. Поднимается, удивлённый, даёт сдачи. Верзила валится наземь, а Чуйков, положив на стол портсигар, говорит уважительно: «Когда поднимется, дайте ему закурить. Не каждому удавалось меня сбить с ног». Затем жёстко отчеканивает: «Через 20 минут в атаку».
Случалось, что наши военачальники лично водили солдат в бой, как Ворошилов под Ленинградом или генерал Леонид Петровский, возглавивший прорыв из окружения в августе 41-го. Он умер на руках своих воинов, но сумел спасти свой корпус. Героев среди советских военачальников было немало, но трудно вспомнить кого-то, кроме Чуйкова, кто сидел на передовой месяц за месяцем, у кого штабные работники не раз и не два лично отбивали атаки. Шестьдесят из них сложили головы в этих боях, но выбора не было, иначе генерал переставал чувствовать сражение, терял нить происходящего.
«Господин генерал, где находился ваш командный пункт?» – спросит Паулюс у Чуйкова, оказавшись в плену. «На Мамаевом кургане». «Разведка нам доносила, но мы и представить себе не могли такую дерзость», – скажет Паулюс, помолчав, досадуя об упущенной возможности.
Как он крестился
Не двуперстием, как староверы, не троеперстием, как другие православные, и не пятью пальцами, как католики. Это было такое солдатское наложение креста, когда пальцы не работают, нервы натянуты так, что тело не слушается, но душа говорит: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!»
Впервые это случилось с ним осенью 43-го, на Украине.
«Распутица была страшная, – рассказывает сын маршала Александр, – танки вязли в грязи по самую башню, поэтому передвигаться приходилось на лошадях. И вот отец и ещё несколько офицеров из штаба отправились инспектировать передний край. Неожиданно заблудившись, попали на нейтральную полосу и оказались под прицелом вражеских пулемётов. Когда стали поворачивать назад, немцы открыли огонь. Лошадей всех скосило, а из людей, к счастью, никого не задело. Попали в танковую колею – своеобразный ров, где грязь, месиво, вода ледяная, а поверху пули летят – головы не поднять. Часа два выползали под огнём.
Брат Фёдор кричал: “Вася, папаху бросай! Малиновый верх виден – они в него целятся!” В результате пришлось сбросить и сапоги, и шинель – только так можно было выбраться. Выползли из-под обстрела замёрзшие, полумёртвые и побрели неведомо куда. Набрели на штаб какой-то нашей части, располагавшийся посреди поля в глинобитной мазанке. А в штабе армии уже переполох начался: пропал командующий! И отец дал радиограмму со своими координатами. Немцы её перехватили и тут же бросили на этот домик три звена штурмовиков – девять самолётов! И завернули такую “карусель”!
Выжить под этим обстрелом не было ни единого шанса. Отец рассказывал, как выскочил из избы, а вокруг – поле, прятаться некуда! “Я, – вспоминал, – прислонился к стене и даже пригибаться не стал. Так и простоял, пока длился этот налёт. Когда штурмовики, наконец, улетели, оборачиваюсь: стены фактически нет – она вся как решето. А на мне – ни царапины! И я понимаю, что меня Бог спас. Хочу перекреститься, а руки от напряжения судорогой сведены – не могу разжать кулак. Пытаюсь пальцы сложить в крестное знамение – не получается. Так кулаком и перекрестился”. С тех пор креститься кулаком у отца вошло в привычку».
* * *
В Берлинской операции 8-я гвардейская армия Чуйкова шла в авангарде. В Сталинграде она называлась иначе – 62-я. Костяком её стал 3-й воздушно-десантный корпус, переименованный в 33-ю гвардейскую дивизию, да и потом туда десантников направляли первым делом и вообще старались отбирать для неё лучших. На счету у армии освобождение Донбасса, Запорожья, Одессы и Бреста, штурм города-крепости Познань. Навыки, полученные в Сталинграде, не были забыты. Штурмовые группы двигались в столице Третьего рейха на всех уровнях, от подземелий до крыш.
Немцы тоже помнили полученные уроки – так и говорили, что превратят Берлин в Сталинград. Но подражать творцам этой тактики у них получилось не очень. «Генерал-штурм» – так звали дважды Героя Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова ещё со времён боёв на Волге. На командный пункт Чуйкова 2 мая 1945 года прибыл начальник германского Генерального штаба договориться о капитуляции. «Я чувствовал, как у меня на глазах склоняет колени фашистская Германия. Я был рад за всё и за всех», – написал Чуйков жене.
В Германии пришлось задержаться до самой смерти Сталина, который Василия Ивановича уважал чрезвычайно и доверял больше, чем многим. Однажды, вызвав к себе, выпил с ним вина за здоровье друг друга и лично проводил до машины. Людей, которым оказывалась такая честь, во всём мире были единицы. Валентина все годы в Берлине была рядом. Единственный человек, кроме Елизаветы Фёдоровны, кто умел управляться с маршалом.
Сын вспоминал: «Он был человек очень упрямый, он был человек далеко не лёгкий. Вы знаете, есть такое понятие – поперечный. Когда я к нему обращался с какими-то вопросами или проблемами, первое, что я от него слышал – всегда “нет”».
Родился Саша Чуйков через год после войны. Жена сказала тогда счастливому мужу: «Это тебе, Вася, мой подарок за Сталинград и Берлин». Ни больше ни меньше. Александром сына назвали в честь Суворова. Они всю жизнь были «два сапога пара» – командир и его жена. В 1947 году, когда приехали во Францию на мирную конференцию, парижские газеты назвали Валентину «самой красивой и элегантной женщиной России». Она заявила им: «Пусть генералы гордятся своими победами, а я всегда гордилась званием русской женщины и ни перед кем его не роняла».
Борис Сичкин, актёр, сыгравший Бубу Касторского в фильме про неуловимых мстителей, вспоминал о том, что случилось в Париже на банкете. Чуйкову подали бокал вина – кажется, Жуков протянул. Василий Иванович удивлённо взглянул, сказав, что такого не употребляет. Вино он пил только с Верховным главнокомандующим. Налили водки. Потом ещё и ещё. Генерал почувствовал себя как дома, жизнерадостно расстегнув китель, под которым обнаружилась тельняшка (скорее всего, подарили бойцы-десантники, многие из которых пришли с флота). Это были победители, им можно было всё. «Чуйков в матросской майке, – вспоминал Сичкин, – огромный, с железными зубами, напоминал обаятельного медведя. Он вышел на танцплощадку и вдруг неожиданно сделал “перемёт” – переднее сальто. Очень сложное движение! Тем более на скользком паркетном полу плюс после двух литров выпитой водки. Это походило на смертельный трюк, но генерал сделал его безукоризненно и вызвал бурю аплодисментов. Дальше Чуйков показал себя с лучшей стороны в присядках и под аплодисменты зала закончил танец».
В начале 60-х маршал Чуйков руководил переброской наших войск и ядерного оружия на Кубу, едва вновь не стал командующим авангарда, только на этот раз в Третьей мировой. Когда вышел на пенсию, родные смотрели на него с умилением и некоторым испугом. Вот яблоньки окапывает, вот пчёлок разводит. Всё бы хорошо, но почему он совсем не замечает, что пчёлы его жалят, что за человек? Потом ему всё это надоедало и он отправлялся на учения или присмотреть за своей 8-й гвардейской.
Его отец с матерью умерли в 1958 году с разницей в три месяца. Елизавета Фёдоровна в конце марта, а Иван Ионович – в конце июня. Они были неразделимы – этот шумный великан и его святая жена. Записка с молитвой, которую Чуйков всю жизнь носил с собой, принадлежала им обоим – мать диктовала, отец за ней записывал. Этот клочок бумаги нашли в 82-м, там же, где он хранился всегда, – в партбилете. Сын маршала, волнуясь, достал листок, прочитав: «О Могущий ночь в день превратить, а землю в цветник. Мне всё трудное лёгким содей. И помоги мне!»
* * *
Последний раз Чуйков проявил свою поперечность уже после своей смерти, в 1982-м, когда прочли его завещание. Всех до единого людей его ранга хоронили в советские времена в Москве. Василий Иванович был единственным маршалом Советского Союза, не пожелавшим стать пеплом, лежащим в Кремлёвской стене. Чётко, как всегда, изложил он свою последнюю волю: «Я в полном сознании обращаюсь с просьбой: после моей смерти прах похороните на Мамаевом кургане в Сталинграде, где был организован мной 12 сентября 1942 года мой командный пункт… там захоронены тысячи бойцов, которыми я командовал».
В Волгограде был март, но зима задержалась, стоял мороз, а вдоль улицы, по которой везли маршала, тысячи людей стояли, сняв шапки.
Командарма похоронили рядом со скульптурой скорбящей матери и братской могилой, где лежат тридцать четыре с половиной тысячи защитников города, в основном безымянных. Валентина Петровна пережила мужа на два года. Чтобы утешить её (ведь всю жизнь прожили вместе, а похоронены не рядом), Василий Иванович оставил свою фотографию с надписью: «Эту карточку, Валечка, возьми с собой в могилу». Нрав свой он, конечно, унаследовал от отца. А вот сердце генералу досталось от матери.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий