Другие берега

(Продолжение. Начало в №№ 813, 814)

 Из записок И. Иванова:

…Итак, всё шло к тому, что мы вновь не попадали в старинное село Вожем: как не смогли попасть туда во время первой нашей паломнической поездки на велосипедах, так и теперь на машине – Вожем оказался неприступен. Как бы.

Только уж теперь-то мы были не те, что прежде, – двадцать лет журналистских командировок даром не проходят. Решили так: коль не поддаётся Вожем во фронт, зайдём с тыла – едем дальше, до переправы через Вычегду в районе Урдомы, потом возвращаемся по другому берегу, а там с кем-нибудь договоримся, чтоб перевезли через реку нас уже без машины. Схема получалась замысловатой, особенно на последнем этапе, но в её исполнимости мы ничуть не усомнились – развернулись и поехали. Сорок вёрст для бешеной собаки не крюк, как говорится. Минуем деревеньку с названием Устюг, вот только не великий, далее райцентр с детским названием Лена и – по мосту через речку с совсем уж несолидным, школьно-озорным именем Ленка… Час трясучки по грунтовой дороге, превращённой в стиральную доску лесовозами, и вот мы подъезжаем к переправе на берегу реки. Ни одной живой души. Ни звука. Ни движения. Всё замерло.

Сполохи

Уже далеко за полночь, и ближайший паром, по-видимому, придёт только утром. В свете фар мелькнул какой-то зверь и исчез в ночной чаще. 

Дальний свет от машины осветил дорожку на огромном песчаном плёсе, коими так богата Вычегда. На половину ширины реки уходила колея к тому месту, где должен был спозаранку пристать паром – огоньки его слабо светились на противоположном берегу. Заглушив двигатель, я вышел… и обмер от картины, открывшейся передо мной.

Невероятное, оглушающее безмолвие. На северо-востоке, вверх по течению Вычегды, небо озаряют зарницы – в наших широтах их удивительно наблюдать. В пламенеющих отсветах открывалась грандиозная картина событий, происходящих в поднебесье: на той стороне из-за горизонта поднялись грозные тучи и собрались было по-хозяйски заполнить весь свод, но тут что-то случилось у них там, наверху. Видно, явились другие тучи-претенденты на одно небо, и начались сначала редкие, а потом всё более частые и яростные сполохи – там, за пределами нашего маленького человеческого мирка, в полной вселенской тишине шла война. Зарницы невероятной силы и красоты то так, то эдак освещали края наползающих друг на друга туч, то подсвечивали весь небосклон и пугали чарующей сменой картин ещё не спящих жителей – а не спали здесь в этот час, наверно, только мы с Михаилом, заворожённо глядя вверх. И было так ясно нам обоим, что у неба есть какие-то свои дела, своя жизнь, недоступная человеческому пониманию, и они величественны и чужды.

Я так подробно описываю эти минуты, потому что они стали для меня одним из самых значительных впечатлений всей экспедиции. Мне вдруг открылось что-то…

А ещё когда в нашем междумирье – полыхающим, загромождённым тучами востоком и чёрным, бездонно-звёздным западом – мы включили автомобильный радиоприёмник на коротких волнах, в эфир через шумы и треск полились голоса разных миров… Вот какой-то вкрадчивый протестантский проповедник на английском вещает что-то о молитве, а в его речь вплетается тарабарщина новостей на арабском с беспрестанным упоминанием «Эмрики». Но вдруг откуда-то прорываются музыкальные мотивы Индии и через шипение переходят в скороговорку диктора на испанском, непонятные слова, принёсшиеся к нам через тропосферу откуда-нибудь из Аргентины вместе с беззаботной песней гаучо… И всё это: гомон разноцветных людей на разных континентах, стук далёких барабанов и плач струн, хрипы радиоволн и воздыхания океана, плеск воды и блеск глаз любопытной лисицы, – всё это вдруг показались мне родным и уютным под бездонным небом, таким безразличным к нам… Люди, звери, рощи, озёра, весь мир, вся земля представилась маленьким домом, из окна которого все мы взираем в небеса и не можем разобраться в том чувстве страха, смешанного с восторгом, что заполняет наши сердца.

…Переправившись наутро на первом пароме, мы быстро доехали до Суходола. Там Анастасия, представитель местной администрации, подрядила супруга, чтобы он довёз нас на моторной лодке до Вожема – это десять километров вверх по Вычегде. Пока он собирался, успела рассказать нам о дочке-отличнице. Всё шло так гладко, что мы даже позабыли прогноз МЧС о возможном критическом усилении ветра. Накануне по этим местам прокатилась небольшая буря, кое-где поломав деревья.

Когда мы усаживались в лодку, Вычегда уже волновалась и ходила барашками посредине – до неё, видно, дошли, наконец токи того невидимого человеческому глазу сражения в небесах, которое наблюдали минувшей ночью. Мы погрузились в неубиваемую ещё с советских времён «Казанку» – вот разве что мотор был не привычный «Вихрь» или «Ветерок», а «Ямаха». Лодку наш проводник старался вести ближе к берегу, где волны пониже да пожиже, но всё равно захлёстывало. Я спрятал фотоаппарат глубже под одежду и покорно подставил лицо брызгам. Ветер усиливался, волны с бурунчиками росли, а нам ещё пересекать реку, где посредине как раз ветер и гнал волну. Николай мотнул головой: «Я по такому волнению ещё не ходил», – и подмигнул нам. Или мне показалось? Но вот он уже, крепко сжав ручку мотора, решительно и спокойно ведёт наш утлый чёлн через фарватер. Попрыгав на бурунах, дальше испытывать судьбу мы не стали, а поехали вдоль берега, почти под кустами, если глубина позволяла. Надо заметить, что впоследствии гости Вожема, с которыми мы смогли пообщаться, из-за волн так и не решились ехать на своей моторке – отправились пешком. А нам ещё раз предстояло переправиться через реку – в Цилибу.

Из записок М. Сизова:

На вожемском берегу

Островное чувство – это что-то из области иррационального. Вроде обычный берег – шершавая цеплястая осока, переходящая в высокий, по пояс, травостой, лодочные будки из потемневших досок, осклизлая тропинка к домикам вдали. Но сразу понимаешь, что ты не на материке.

Вычегда делится здесь на два рукава – на северный полой и основное русло, а посредине остров, на котором и находится село Вожем. Далее Вычегда снова разбегается по сторонам, образуя ещё один большой остров, за которым стоит село Ирта. Кто-то из этнографов, следовавших с экспедицией «по маршруту Стефана Пермского», назвал этот живописный речной створ «Зырянскими воротами», мол, отсюда святитель и начал свою проповедь среди коми народа. Но те жили и ниже по Вычегде, в Пырасе (нынешнем Котласе), так что отправная точка там. Хотя в Вожеме Стефан действительно останавливался. И наверное, надолго. Иначе чем объяснить такие совпадения? Напротив Вожема за рекой подвизался преподобный Димитрий Цилибинский – первый из учеников святителя. Далее чуть выше по течению, в селе Ирта, до середины ХХ века хранился образ Спаса Нерукотворного, написанный, по преданию, Стефаном. А в самом Вожеме в Троицком храме были иконы «Сошествие Святого Духа» и «Зырянская Троица», также написанные рукой миссионера-святителя. Нигде больше, как только у «Зырянских ворот», не явилось такого сосредоточия икон с надписями Стефановой азбукой. Эти странные буковки в XIX веке и привлекли штаб-лекаря Якова Фриза, когда он, проезжая через Вожем, зашёл в Троицкую церковь. От него мир и узнал о Стефановых иконах. А прежде никто не обращал особого внимания…

А сейчас кому интересны Вожем, Цилиба и древности, связанные с ними? Одиноким каменным стражем стоит на вожемском берегу Троицкий храм. Страж слепой – окна его зияют чёрными провалами, а на голове кудрявятся берёзки, отчего ещё печальнее запустение.

Одиноким каменным стражем стоит в Вожеме Троицкий храм

Подходим ближе… что это? – вроде окна на втором этаже плёнкой затянуты и какая-то галерея-новострой между храмом и колокольней.

На втором этаже кипит работа: женщины в цветастых платках шоркают вениками и валиками – белят стены.

– Бог в помощь!

– И вам не хворать. Гляньте-ка, нам на подмогу мужики привалили!

На втором этаже кипит работа

Спрашиваю, кто здесь главный.

– У нас Валентина Николаевна застрельщица. Всех встречает, всех провожает, – отвечает одна из работниц и представляется: – Екатерина Смирнова, в девичестве Суранова. Сама из Вожема. В 60-е годы училась в ГПТУ в Яренске, да так и осталась там, работала по строительству. Сейчас каждое лето приезжаю в родительский дом.

– Да мы все тут вожемские, – поясняет подошедшая Валентина Николаевна Чирик, – хотя жизнь помотала. Я, например, после сыктывкарского пединститута преподавала в Воркуте, затем с мужем переехали в Сыктывкар, оттуда – в Волхов Ленинградской области. Дети-то в Питере, к себе приглашали, да шумно там, вот и выбрали тихий городок поблизости. А с апреля по октябрь здесь живём, на родине.

– Обитаемых домов много осталось?

– Пятнадцать было. Девки, Ларионов-то уехал? – обращается собеседница к бригаде и получает утвердительный ответ.

– Получается, полгода здесь проводите. Медведи вас не пугают?

– Да пока что не трогают, кругом деревни ходят, муравейники разрывают, – смеётся Валентина Николаевна.

– А как вы так сорганизовались, чтобы храм ремонтировать?

– Овцы помогли. Раньше на первом этаже храма овощехранилище было, а здесь, наверху, помещение пустовало. И овцы приспособились сюда по лестнице карабкаться, от жары да оводов прятались. А потом Вожем опустел и овец перестали держать. Вот мы, кто на лето приезжает, подумали: нехорошо, что в храме овечий помёт. Убрали всё, смотрим – красиво стало. А почему бы окна хотя бы плёнкой не затянуть? Вода ведь внутрь попадает. Сделали. Потом в крыше дырки прикрыли, в 2016 году за потолок взялись. Он был оклеен газетами 1941 года выпуска. Само потолочное перекрытие во время войны устроили, когда в храме школу открыли. Она до 50-х годов действовала, вон у Тани отец здесь учился.

Отец у Татьяны Викторовны Волковой (в девичестве Ждановой) до сих пор жив, хотя и болеет. Из Вожема уезжать наотрез отказался. Сначала за ним жена ухаживала, дипломированный врач, а после её смерти дочери пришлось в Вожем переселиться. Она показывает:

– Здесь стояла папина парта, здесь был учительский стол… В детстве, помню, папа приводил меня сюда и рассказывал. Он трактористом работал, почётные грамоты и медали имел. В Вожеме первая бригада колхоза была, а ещё имелись участки в деревнях Базлук, Ивановка, Борисовская, Галининовка, Гачегово, Костино… Много народу жило вокруг.

– В этом году мы первый раз в таком большом составе собрались, – продолжает Валентина Николаевна, – а так мы с Таней вдвоём, ну и ещё Катя подходит. Что ещё сделали? В прошлом году отгородили алтарь, иконы повесили, которые я из Петербурга привезла. Тогда же начали делать переход к колокольне. Тот год необычный был. Чуть не каждый день люди приезжали – из Урдомы, Яренска. Сейчас-то уже здесь приятно и свечку поставить можно.

– А почему вам мужики не помогают? – спрашиваю.

– Как же, сегодня воды нам наносили. Мы их отпускаем, а когда надо – зовём. Михаил Шерстнёв рамы оконные делает – он сам ленский, а жена вожемская. Из Урдомы приезжает предприниматель Николай Викторов, через него ведём переговоры с коряжемскими скалолазами, чтобы берёзки с купола повыдёргивали.

– А деньги на материал откуда берёте?

– Да вот же баночка у нас стоит – кто приходит, денежку опускает. Экономим, конечно. Сегодня белил не хватит, так хотя бы верх побелить.

– Нам только материал давай, – смеётся одна из женщин, – а мы, как бетономешалки, всё оприходуем.

– Священники здесь уже служили? – интересуюсь.

– В 2015 году первый раз служил отец Адам, а в эту пятницу из Яренска был отец Виталий вместе с Галиной Александровной, правнучкой последнего вожемского священника Евгения Добрякова. Она приезжала из Великого Новгорода.

«Вот ведь, разминулись!» – посетовал я, вспомнив, как стоял на яренском погосте перед могилой Архелаи, сестры репрессированного вожемского священника, и даже не подумал, что род-то продолжается.

– В пятницу на службу весь Вожем пришёл, от мала до велика. Двадцать три человека, в возрасте от 4 годиков до 80 лет, – Валентина Николаевна рассказывает дальше. – После службы я объявила, что будет субботник. Мы и собрались сегодня. Даже из Яренска приехали – Ира и Надя, ударницы наши. А вы-то сами первый раз в Вожеме?

– Э-э, почти, – не знаю, как ответить. – Девятнадцать лет назад были в Цилибе и с колокольни смотрели на ваш храм. Вроде можно рукой достать, но через реку не смогли перебраться. Слава Богу, что теперь храм ваш восстанавливается.

– Да уж не знаю, хватит ли нам сил всё закончить. Может, внуки продолжат. Для них и делаем. Но церковь уже не пустая, она живёт. Люди приходят, посидят в тишине, помолятся. Хорошо ведь… Вы сами-то приезжайте к нам чаще.

– Сложно добираться до вас, – жалуюсь, – ехали сюда с Лены и застряли.

– Да-а… Кто бы нам дорогу построил, – вздохнула одна из женщин.

– Не надо нам дороги, – откликнулась другая, макая валик в ведро с белилами.

– И то верно, нам лишних не надо! – смеётся третья.

– А вы знаете нашу проблему насчёт Шиеса? – вдруг спросила Валентина Николаевна. – По прямой от нас эта станция в двадцати километрах, и туда из Москвы будут привозить мусор, сваливать в болото, из которого ручей Шонашор вытекает. А в Вычегду Шонашор впадает как раз напротив нас, где Цилиба.

– Нам Плесецкий космодром и так поддаёт, – вторит Татьяна Викторовна, – а тут ещё московские отходы. Вы уж помогите, пропишите об этом.

Разговор наш прервал подросток, притаранивший снизу огромную стремянку. Это внучатый племянник Валентины Николаевны, верный её помощник. Пора прощаться. Николай-то, наш перевозчик, поди, заждался – хотел он порыбачить в наше отсутствие, но вон какой дождь начался, в оконную плёнку барабанит. Не напрасно ветер буйствовал, тучи нагнал.

Цилиба

Переправившись через Вычегду, карабкаемся на высокий цилибский яр. Вот и Христорождественский храм…

Христорождественский храм в Цилибе

И никого. Вдруг нас оглушает собачий лай – с двух сторон окружили лохматые псы. Как потом узнали, одна из породы самоедов и вторая – якутская лайка. Обе ездовые, на них Татьяна Сарычева дрова возит, а когда дети приезжают, то их катает. Вот и сама хозяйка. Обнимаемся, давно не виделись. Достаём из рюкзаков припасы, купленные в дороге, в том числе и куриные ножки – в последний день перед постом побаловать затворницу. Их прислали с нами из Суходола – узнали, что едем к отшельнице, хранительнице святого места, и поспешили купить ей всяческой снеди. Татьяна смеётся: «Да меня и так завалили продуктами!»

Сходив к могиле преподобного Димитрия Цилибинского, сели у костра вечерять. Долгие разговоры. С удивлением узнаю, что Татьяна Сарычева, которую знаю по Детскому кризисному центру в Петербурге, родом из якутского посёлка Золотинка, ребёнком снималась в фильме «Живой дух Ямбуя», десять лет работала на Байкале в лесном хозяйстве – так что тайга ей не страшна. Но кто медведей не боится?

– Как обычно, в 2011 году были мы здесь с детьми, – рассказывает она. – Ночью подходит ребёнок к моей палатке: «Татьяна Николаевна, там медведь». А мне спать хочется, отмахнулась. Вдруг рёв… Мы бежим в храм, забаррикадировались там, звоню по сотовому отцу Адаму. Он – в милицию. И оттуда звонок: «Мы вас всех по домам отправим!» А у нас дети из Москвы, Ленинграда, разных городов. Лучше бы батюшка им не сообщал, а только помолился.

– И что же медведь? – спрашиваю. – Больше не беспокоил?

– Да он просто рядом ходил, квохтанье куриц услышал. Мы ведь живых куриц с собой привезли и на улице загончик им сделали. Он и сейчас ходит, его лёжка в семидесяти метрах отсюда.

Заговорили о насущном – погоде (какие уж тут медведи!), начавшемся сезоне дождей.

– Три недели назад была здесь гроза с ураганом, – вспомнила Татьяна. – Когда она началась, я сразу пошла молиться – за детей, которые здесь побывали и дальше поплыли на трёх байдарках. Длилась гроза минут сорок и успела вырвать с корнем пихту рядом с могилой преподобного Димитрия, тополя реликтовые поломала.

– А как же дети? Спаслись? – спрашиваем.

– Перед тем как урагану начаться, один баловался и выпал из лодки, поплыл к берегу. Другие повернули назад, чтобы его спасать, и все на берег вышли. Тут по реке стеной и прошёл ураган. Унёс перевёрнутую лодку, её так и не нашли.

– Да-а, – только и нахожу, что ответить, впечатлённый. – Всё в воле Божьей…

Из записок И. Иванова:

С Татьяной Николаевной Сарычевой наши давние читатели хорошо знакомы. Ещё в 2010 году она, будучи руководителем питерского Детского кризисного центра, рассказывала Михаилу в интервью, что хочет устроить на Цилибе «круглогодичное жительство» («Жизнь на Цилибе», «Вера», № 609, апрель 2010 г.). К тому времени она уже несколько раз приезжала сюда с трудными подростками. «Это такое место, где люди 600 лет молились, и святость его просто осязаема, – говорила она про Цилибу. – Да ещё всё это разлито в красоте и чистоте природы…»

С «круглогодичным жительством» всё оказалось не так просто. За прошедшие годы многочисленные детки самой Татьяны – родные и приёмные – подросли и зажили самостоятельно. Сама она из Питера переселилась в деревню, развела там хозяйство, живность разную, и несколько последних лет выезжать сюда, на Вычегду, не получалось. Но вот выбралась – и сразу на всё лето. Наверно, это было как встреча родных: есть-таки люди, которым, видно, на роду усвоять сирот, – вот Татьяна и усыновила сиротливо стоящий на высоком берегу старинный Христорождественский храм и само это освящённое Богом место. Нынче приехала заботиться о нём на всё лето, как бабушка приезжает к детишкам водиться с мелюзгой.

Привезла она с собой много чего, даже резцы и краски для художественных работ – но я сильно сомневаюсь, что здесь ей удалось позаниматься творчеством. Всё же когда один живёшь в таких спартанских условиях, приходится много времени тратить на поддержание жизни. На поляне перед храмом – кострище, рядом – летняя кухня под плёнкой. Возле храма периодически тарахтит мотор, заряжая электричеством аккумулятор и ноутбук. Про заросли дикой чёрной смородины вокруг она пишет: «В моём саду поспевают ягоды». Вокруг бегают две собаки, большие, но весьма дружелюбные, пара кошек, одна из которых с коротеньким хвостом, наподобие помпончика, похожая на маленькую рысь – эту породу называют «курильским бобтейлом». Ещё в хозяйстве у Татьяны кролики, спасающиеся от внешних угроз в клетке.

Всё это лицезрели мы с Михаилом, вступив на большую поляну перед храмом. Татьяна в куртке с надписью: «Цой жив» и портретом рок-певца хлопотала по хозяйству. Но встретив нас, тут же переключилась на готовку трапезы для гостей и, пока всё грелось-варилось, повела в храм: «Каждый раз, когда кто-то сюда приезжает, я провожу экскурсию по храму. И для вас тоже проведу».

Татьяна Сарычева проводит экскурсию по храму

Мы зашли в нижнюю церковь Рождества Христова. На этом самом месте некогда иеромонах Димитрий построил храм, «выкопав под ним пещеру… подвизался в ней в посте и молитве и выходил из неё для совершения богослужения и для проповеди слова Божия в окрестных селениях». Так сказано об этом в старинных книгах.

– Тут была печка, и отопление шло по стенам. Когда мы сюда приехали, пол на втором этаже на метр был в помёте. Вы, наверно, это застали? – делает Татьяна экивок на наше стародавнее паломничество сюда. Мы соглашаемся, но точно припомнить это уже не представляется возможным.

– Когда мы в первый раз приехали с иконописцем Андреем Пономарёвым, алтарной перегородки не было, подоконники и крыша – разломаны. Какие-то «умные» люди много лет назад забили в трещины деревянные шканты, видимо, чтобы зажать выпадающие кирпичи, но дерево же сохнет и разбухает – в результате стало хуже крошиться… Потолок теперь уже с детьми не сделаешь, нужны специалисты. Но там мы поштукатурили, тут – доски положили. За девять лет трудов подростки сделали очень много…

Интересуемся, приезжали ли юные помощники этим летом.

– Постоянно кто-то приезжает. Недавно из Усть-Вымского турклуба приезжали на катамаранах, два дня здесь гостили. Мы с ними давно знакомы, и они ещё весной мне написали, спросили, приму ли я их… Ребята из Яренска были. За два дня много добрых дел тут сделала большая приёмная семья Корытовых из Архангельска, точнее, часть семьи – мама, папа и шестеро детей. А всего в семье 11 детей, другие уже выросли. Я знаю их давно и каждый раз, когда общаюсь с ними, восхищаюсь – при знакомстве с ними у любого скептика сразу изменится представление о многодетной семье.

В нижнем храме стоит прислонённая к стене старинная чугунная плита с надписью: «На сем месте погребено тело раба Божия Петра Ивановича Лиханова…», а под нею – изображение черепа и костей. Подумалось: как же всё-таки отличались те люди от нас – разве современный человек готов себе на могилу вот такую плиту поместить?

Вокруг церкви прежде было кладбище. Из окна видны три креста, символически обозначающие место, где были найдены останки погибших людей.

Табличка сообщает, что храм построен в 1713 году тщанием и иждивением торгового человека Петра Афанасьевича Осколкова на месте монастыря, основанного в XIV веке преподобным Димитрием Цилибинским. На месте могилы святого неподалёку от храма – оградка, внутри поставлен камень с изображением его, а рядом – скромный аналой на столбике.

– В 1990-е годы сюда приходили чёрные копатели, – рассказывает Татьяна. – Ещё без металлоискателей, но они разворошили могилы всех монахов и именитых людей. Тут лежала плита с вязью XIV века – это мне говорил специалист, самолично видевший её. Но потом она исчезла. Всё, что возможно, было отсюда вывезено и продано. Торговали под видом мощей даже костями, добытыми здесь. А надгробье Димитрия Цилибинского оказалось в одном из действующих храмов в Коми.

Вдруг слышу: «Выйди, я сказала!» Оборачиваюсь: это не нам, а псу. Снитч ластится к хозяйке, машет хвостом, но Татьяна его выпроваживает – несмотря на то что храм как бы не действующий, в сакральные места она своё зверьё не пускает.

Но вообще без собак тут никак. Спустя несколько дней после нашего ухода Татьяна написала: «Ночью приходил медведь. Леся так испугалась, что заскочила в ризницу на второй этаж, забилась в угол моей палатки и оттуда охраняла. Снитч рвался в бой. Лаял, хрипел, грыз кирпич в азарте. А я скакала по окнам с фотоаппаратом и пыталась снять. Но от фотосессии зверь отказался. Да и темно было. Полагаю, его встревожило начало утиной охоты, стояла стрельба весь вечер, и он искал тишины. Всю ночь бродил около храма. Сейчас где-то спит».

Идём на второй этаж. В нише окна – импровизированный панихидный столик со стоящими в песке свечками, а перед ним крест. Рядом лампада, бутылочка с елеем, ящик для пожертвований. Храм живёт!

Обращаю внимание на необычный напольный подсвечник из дерева, в виде перевёрнутой ёлочки:

– В жизни таких не видывал! Раньше подобные называли ставниками, кажется.

– Он родной, здесь был, говорят, суперстарый, – поясняет наш гид.

Рядом – фрагменты старинного иконостаса, искусно вырезанные из дерева, со следами позолоты.

– Осколковы всегда были старостами этого храма и очень заботились о нём. Позолочен был весь иконостас, рака над мощами преподобного. Этот фрагмент иконостаса нам из Питера привезли: он, видимо, передавался в семье уроженцев Цилибы по наследству, потом люди узнали, что мы этим храмом занимается, и передали его нам.

На стене – икона Димитрия Цилибинского.

– Её написал мой сын как учебную, в семинарии. Сейчас-то он профессиональный иконописец – реставрирует и пишет иконы.

Начинаем высчитывать, когда же это было, путаемся в датах, и тут рождается афоризм: «Мы настолько долго уже живём в России, что кажется, будто мы в ней уже и не живём!» А где? В стране Цилиба! Смеёмся.

Поднимаемся ещё выше, на колокольню.

– Здесь был пожар, – с печалью говорит Татьяна. – А как всё было красиво сделано! Даже пол был отполирован.

Наверху дует сильнейший ветер, и в тот момент, когда мы поднимаемся на площадку колокольни, ветер срывает установленную тут палатку, мы едва успеваем её ухватить. Тут, поблизости от антенны, Татьяна работает на компьютере. Отсюда хорошо виден за рекой, на низменном берегу, сверстник этого храма из Вожема. Когда-то и цилибинская церковь на горке была прекрасно видна с реки, но потом берег перед ним зарос деревьями, и теперь с реки видны только колокольня да барабан – без куполов.

В завершение экскурсии Татьяна показала нам, где обретается сама: в ризнице второго этажа её палатка. Мы заметили, что выбрано место не случайно – стоит она в наиболее удалённом месте от алтаря. Накануне внезапно налетевшим вихрем здесь выбило из окон несколько рам с натянутой полиэтиленовой плёнкой. Одну раму с плёнкой мы подняли с пола и забили обратно, а вторую не смогли из-за подступившей темноты – слишком долго сидели-разговаривали о жизни под навесом летней кухни.

Залезали спать в свои спальные мешки мы уже со светом фонариков в одну из четырёх палаток, расставленных для гостей в трапезной части церкви на втором этаже.

Палатки для гостей в трапезной части церкви на втором этаже

Утром, когда проснулись, я вытащил из-под головы детскую футболку. Наверно, осталась от семьи Корытовых.

Выйдя завтракать, мы обнаружили, что ночью какой-то зверь подъел часть наших припасов, аккуратно разбросав на земле в летней кухне фольгу и сыр. От окорочков не осталось и следа. Я было подумал, что это лиса позаботилась о том, чтобы мы вовремя приступили к Успенскому посту. Но тут пришли на память слова про ворону, каркнувшую во всё воронье горло и выронившую сыр к вящему удовольствию лисы – но поскольку сыр был не съеден, посчитал, что набег на наши припасы совершил какой-нибудь хорёк.

С Михаилом мы отправились в глубокий овраг – к ручью с леденящей водой. По дороге повстречалось строение, похожее на баньку. Когда вернулись, Татьяна подтвердила: это действительно была баня, построенная ещё во время пребывания здесь лагеря. Но – дело знакомое – кто-то приходил и испоганил труд ребят – вырвал струганые полы и сжёг их.

Татьяна показала нам тропку, по которой вели на расстрел последнего священника Христорождественской церкви Константина Субботина. Его арестовали 11 сентября 1930 года по обвинению в «контрреволюционной агитации» и расстреляли через полгода. Родные его, чтобы избежать той же участи, бежали из Цилибы. Так начался упадок села. А продолжился он уже после войны, когда в феврале 1968 года здесь сгорел 2-этажный дом престарелых инвалидов. Об этом пожаре сообщил «Голос Америки» – неслыханная по тем временам вещь, чтобы о трагедии в глухом уголке Севера раззвонили на весь мир. Сгорело тогда в пожаре около 60 человек. Похоронили их в общей могиле. На ней потом выросла берёза со множеством мелких веточек. Инвалидный дом был «градообразующим предприятием» для Цилибы – с того дня, как оно исчезло, участь Цилибы была решена.

Татьяна проводит для нас рекогносцировку: вот там стоял дом-интернат, там была улица… Ничего не осталось, даже следов, всё заросло где травой, где тальником. Это не нужно равнодушной, но всё же благожелательной здесь к человеку природе. Человеческое хранит только память человеческая. Но люди приходят и уходят. Вот и нам пора было уходить.

Через месяц, с наступлением первых заморозков, уехала и Татьяна. На «уазике», в который она загрузила свою живность и вещи, было написано: «Толкайте и молитесь».

До свидания, отче Димитрий!

А мы пешим ходом отправились обратно в Суходол. Шли лугами, ещё не совсем заросшими лесом. В нескольких километрах встретились остатки деревни с символичным названием Вавилон – от неё сохранился лишь один дом, да и тот уже почти полностью развалившийся, заросший иван-чаем. Потом миновали речку с говорящим названием Тора – сакральная география, можно сказать, тут просматривается всюду, словно по добиблейской земле идём.

Сначала стёжка в лесу, где деревья были кое-где украшены тряпочками – наверно, чтоб зимой не потерять тропу. Дальше тропка скатилась вниз, к ручью, перепрыгнула его по брёвнам и взбежала по дуге на крутогор; далее, солидно так расширившись и выровнявшись, повела нас под взглядами высоких стройных сосен к Суходолу. Перед нами кружили целые облака траурниц глубоко бордового цвета и «генеральные штабы» адмиралов с оранжевыми «погонами» на крыльях. Их было так много и порхали они столь грациозно и слаженно, что захотелось запечатлеть. Пока я вытаскивал портретный объектив, одна «адмиральша» села прямо передо мной и кокетливо ждала, когда же я щёлкну: «Ну же, снимай скорее, а то мне пора присоединяться к моим танцующим подругам… Вот так, ещё в анфас, чуток подниму крылья, и ещё раз, теперь достаточно. И не забудь прислать снимок по адресу: Ленский район, окрестности села Суходол – надеюсь, я доживу до этого времени?..» Я усомнился, но промолчал.

Потом мы вышли на лесную дорогу и долго шли по совсем свежим следам волчьей стаи. Перед нами прошли четыре волка – один матёрый, судя по следам, волчиха поменьше и двое волчат. Вот что удивило – они обходили лужи, какие-то препятствия именно там, где бы это сделали и мы. Вопрос: то ли мы доразвили в себе волчье чутьё, то ли волки стали разумом соответствовать человеку. Сначала было как-то не по себе за стаей идти почти след в след, а потом свыклись, я даже стал себе представлять их в лицах. Местами я замечал, как волчонок отбежит в сторону, двигаемый детским любопытством или, может быть, желая поиграть с бабочками, – так и представляешь, как волк-отец сурово поворачивает свою лобастую голову в его сторону – и мальчишка спешно возвращается в строй. Так и шли мы, пока не показались первые дома деревни – тут волчье семейство свернуло куда-то в сторону фермы. Позднее мы узнали у местных жителей, что об этих волках в Суходоле знают: живёт семейство поблизости и особых хлопот местным жителям не доставляет.

Мы с Михаилом шли лесом и говорили о судьбе святых мест, оставленных людьми, зверином в человеке и человеческом в зверях, ещё почему-то об искренности в театре и театральности в православии – но ни о чём не делали каких-то жёстких выводов, не пытались выставить себя судьями или даже просто знатоками. Может быть, это так повлияло на нас пребывание под открытым небом Цилибы? Сколько такого в нашем православном мире – нерешённого окончательно, тонкого и многозначного, данного нам как задача для осмысления. И глубина понимания жизни измеряется не умением понять, а способностью принять и полюбить…

А тем временем на небе постепенно собирались тучки.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий