Сторожевский старожил

В первый день добраться на автобусе до Сторожевска я не смог. На второй день история повторилась: снова какие-то отменённые рейсы, но отступать было уже некуда. Обратился к таксистам:

– Мужики, кто в Сторожевск?

– А вы к кому там едете? – спрашивает один из них.

– К Валерию Нечаеву.

– К Валере! – восклицает шофёр.

Оказалось, вместе работали в пожарной охране. Довёз до самого дома, где ещё во дворе становится ясно: здесь живёт художник. На веранде стоит предмет старинной мебели – деревянный диван, на спинке которого написана картина, состоящая из нескольких частей.

Валерий Нечаев на своём художественном диване

В центре ангел благословляет землепашца, идущего за плугом, демон же встречает юношу и девушку, едущих на красном коне своей страсти. На сиденье лежат плоскогубцы мастера и игрушечная собачка, забытая внуками. Но и для нас место осталось. Здороваемся, присаживаемся, глядя на огород, покосившиеся тёмные домишки и сараи.

– Я вас вчера ходил на трассу встречать, – говорит Валерий Александрович. – Но не зря сходил, поправил Обетный крест у дороги. Когда мы его первый раз установили, кто-то спилил через месяц. Снова поставили, камнями обложили, надпись сделали из нержавейки. Зимой его засыпает снегом, который грейдеры счищают с дороги, а летом хорошо виден – далеко.

– Простите, вчера не смог подъехать и не знал, что встречать пойдёте. Я ведь даже время приезда заранее не сообщал…

Работы Нечаева я успел повидать на страничке отца Александра (Митрофанова) в «ВКонтакте». Он здешний настоятель и поклонник творчества Валерия Александровича. Рассказывает: «Картины очень красивые. Я был приятно удивлён, что у нас в Сторожевске живёт такой профессионал. Человек не просто запечатлевает окружающий мир как на фотоаппарат, не просто пытается рисовать, а здесь умелые, талантливые работы, своя манера письма. Несколько икон подарил нашему храму». «Храму» – наверное, громко сказано. В старые времена стояла в Сторожевске небольшая деревянная церковь. За несколько лет перед революцией решили построить основательный каменный храм. Строили-строили, но не успели закончить, когда грянула беда – начались гонения на христиан. Сейчас там клуб, на втором этаже которого переоборудовали под церковку одну из комнат.

– Есть идея построить маленький храм, – сказал мне отец Александр, – а если передадут здание, где сейчас служим, то там разве что летнюю церковь можно оборудовать, зимой нам его не протопить.

Этот недостроенный дом Господень – своего рода символ Сторожевска, через который проходила когда-то дорога к Ульяновскому монастырю, сёлам Верхней Вычегды. Словно разбежалось село, желая взлететь, но не успело – помешали. В середине 80-х его окончательно задвинули, пустив мимо новенькое шоссе.

– И Путин у нас в Сторожевске бывал, – говорит Нечаев, – не мог миновать, ведь все ленинградские стройотрядовцы через нас тогда проезжали.

Как Бог за ниточку удержал

– Я здешний уроженец, – откликается Нечаев с небольшим коми акцентом, который вскоре перестаёшь замечать.

Отличить коми и русских довольно трудно, а человеку, который не жил здесь, и вовсе не возможно. Деление на славян и финно-угров довольно условно из-за того, что прапредки этих племён смешивались на протяжении тысячелетий, так что генетическая картина у них примерно одинакова. А благодаря тому, что вера одна и душевно похожи, только язык и напоминает, что народы разные.

– О старых временах мне не рассказывали, – продолжает Валерий Александрович, – но однажды мама решилась и поведала то, что носила в себе много лет и страшно было открыть даже мне, сыну. Вспомнила, как они, дети, пошли на речку, а там, у ручья, остановилась баржа. С неё по трапу сходили на берег люди с винтовками и люди с котомками. А потом пошли под конвоем – их гнали за восемнадцать километров от нашего села, там селили раскулаченных. Но на барже остались мёртвая женщина и её маленький ребёнок – живой. Двое охранников сначала не знали, что делать, а потом столкнули мать и ребёнка в воду – видно, не захотели с ним возиться. Мама и другие дети испугались, побежали домой, где всё рассказали родителям. Моя бабушка тогда чуть не избила маму за то, что ходит где ни попадя, вот и стала, мол, свидетелем страшного преступления, и велела молчать – никому и никогда не говорить, что увидела.

Родился я в 49-м, и жили мы с мамой вдвоём, пока после смерти Сталина не выпустили на волю заключённых. В городах их не селили, только по сёлам. Так прибился к нам на постой Толик Моносов. Стали они с моей мамой жить, но жили плохо. Толик маму бил, и нам пришлось убежать из дома. Сначала прятались в подполье у соседей, потом уехали в Ухту к моей тёте. Пытались устроиться то в одном посёлке, то в другом. Вдалеке от дома и школу закончил. Работал в Нижнем Одесе – нефть на болоте добывали. Хотя Сторожевск не забывал, приезжал сюда к бабушке, а после армии и вовсе вернулся.

А с Толиком у меня была связана одна история, когда Бог дважды нам с мамой Себя явил. Моносов не всё время с нами жил, на какое-то время снова сел в тюрьму за махинации с лесом. Перед тем как сесть, успел передать маме деньги, сказал: «Отвези часть моей матери в Тверскую область. Я её больше уже не увижу. Нечего мне там делать, я пропащий человек».

И отправились мы с мамой в путь. Приехали в Москву часов в десять вечера. Там по договорённости с проводником нашли старичка, сдававшего комнату. Отвёз он нас куда-то, а наутро мы решили сходить в Мавзолей. Тогда ещё Сталин там лежал – последний год, кажется. Мне тогда семь лет было. Посмотрели, и тут мама спохватилась, что адреса, где остановились, не помнит. Деревенские мы были, непривычные к тому, что нужно адреса запоминать. И неделю скитались после этого, так что нас работники в метро узнавать стали. «Не нашли?» – спрашивали. «Нет», – отвечали мы. А ночевали на вокзале, где мать укладывала меня на широкий подоконник и привязывала к себе верёвочкой, чтобы цыгане не украли. И совсем уже мы отчаялись – ведь пятимиллионный город. Но однажды идём по пустой улице, никого на ней, кроме нас, вдруг глядим: старичок наш навстречу. Мать рыдает, старичок смеётся, говорит – «Вы недалеко от места». Это как такое возможно? Кто, если не Бог! Он нам помог.

Приехали в деревню в Тверской области, где недавно была ещё война, люди в землянках жили. Мама со старушкой, матерью Толика, всё говорит и говорит, а мне скучно стало, взял я корзину и пошёл в лес. Смотрю, какие-то столбы, обмотанные колючей проволокой стоят, – может, лагерь какой был, может, что. Значения не придал. Полчаса или час бродил, пока не услышал, как кричат люди. Оказалось, я всё это время ходил по минному полю! Приехал мальчик и пошёл на минное поле грибы собирать. И снова меня Бог сберёг.

Конец чёрного квадрата

Знакомлюсь с улыбчивой, радостной хозяйкой Альбиной Ивановной. Пью колодезную воду, отказавшись от чая. Вкусно.

Это мы с веранды в дом перешли, точнее будет сказать, в дом-музей или дом-галерею, потому что картины висят везде, даже на кухне две. Одна называется «Битва овощей» – на ней, понятно, овощи сражаются. Другая – «Производители и потребители»: одни люди на ней работают, другие потребляют. Разглядывать можно долго, настолько занятно и забавно. Идём по коридору, по комнатам. Валерий рассказывает о сюжетах работ на стенах. Летят на олене над уральскими скалами, рекой, лесом две девочки в северной одежде – как оказалось, внучки художника..

– Смотри, летят на Восток. А ведь так и вышло, обе уехали на Дальний Восток. Никогда не думал, что так выйдет.

«Мои внучки Ксюша и Яна летят на Восток, – улыбается художник. – Называется картина “Умчи меня, олень”. Они были ещё маленькие, когда я это изобразил. А потом обе оказались на острове Русском во Владивостоке, учатся там. Одеты они в малицы – одежду коми оленеводов. Скалы на картине – это Маньпупунёр, семь столбов, которые стоят в Печоро-Илычском заповеднике и облюбованы туристами. Но я не срисовывал скалы, а изобразил, как мне представляется это место».

Вот дети с кошкой и собакой, это «Зимняя сказка». А это – единение с природой и созерцание оной. Вижу дедушку и бабушку в шалашике, похожих и непохожих на хозяев.

«Миросозерцание» – так назвал картину автор. Сидят в шалашике двое, охотник и его жена, похожая на Альбину Ивановну – жену художника. Позади голые болотные сосны. Картина написана лет пятнадцать назад. «Самое важное – лесной дух показать, – говорит Валерий Александрович. – Мне картина очень близка как сельскому жителю».

Какие-то крохотные сказочные существа пилят бревно, поливают цветок высотой больше себя, а над ними ангел порхает. Приглядываюсь и вижу ещё одного, беседующего с мамочкой, везущей в коляске ребёнка.

– Что за гномы? – спрашиваю Валерия.

– Первобытные люди.

– Так сразу и не подумаешь. А это что?

«Чёрный квадрат» Малевича разорван посередине, открыв тихий, зелёный поленовский дворик. Спрашиваю у художника об этой работе.

– В начале века появились художники, которые решили отринуть истинное искусство. Хотели новое внести, отвергнув всё старое. А я как бы разрываю и показываю, что всё-таки вы не прикроете настоящее искусство своим «Чёрным квадратом».

– А тут кто в пещерке прячется?

– В Египте отшельники прятались в пещерке. А это в Коми.

– Ваша икона?

– Моя.

Много православных картин, очень интересных, радостных или печальных, но всегда живых. Играет монах на скрипке, а рядом стоят дети. Старец стоит босой на льду, смотрит на холодную воду, и тут же пристроилась поникшая цапля. Плывёт могучий ковчег, на котором высится гора, покрытая лесом и храмами.

Эта работа называется «Фарватер православия». Написана она была недавно, полтора года назад. «Я обычно зимой пишу картины, – говорит Валерий Александрович. – Есть православные символы: якорь, корабль, голубь и другие. Семь или восемь из них я изобразил на этой картине. Кроме Стефановского собора, на ней показаны другие главные храмы Коми земли. Многих я не видел, нашёл изображения».

– Фарватер православия, – поясняет мастер.

На другой плывёт на корабле Стефановский собор – самый красивый в Коми.

Золотой корабль с собором Стефана Пермского выходит из узкой гавани на широкий простор. Скалы – грехи человеческие, но кораблю они не страшны. Вместе с храмом плывёт соборная колокольня. «Не знаю, как сложился этот образ, – говорит Валерий Александрович. – Художники любят экспериментировать. Мысли приходят спонтанно, но я думаю, что не без помощи Божией. А уж кто сколько вместит – от человека зависит».

Разглядываю людей, тесно стоящих в другой церквушке.

– Что это за люди? – спрашиваю.

– Тут вся моя родня. Вот бабушка, здесь сёстры её, и остальные тоже не чужие.

Не описать, не рассказать обо всём, что увидел я в этом волшебном месте, в которое превратилась изба. Кроме картин, немало поделок из материала, собранного в лесу.

В доме, кроме картин, немало поделок. Многие сделаны из материала, собранного в лесу. А вот эти Дон Кихот и Санчо Панса – из костей

Старушка напекла пирогов и выглядывает из-за печки, ожидая гостей. «Это праздник, – говорит Нечаев, – неважно, Рождество или Пасха. Такая же изба была у моей бабушки, жившей когда-то здесь, в Сторожевске. Над печкой, видите, занавесочка, ею закрывается человек, который на печи лежит. Типичная деревенская обстановка».

За окнами тёмные, покосившиеся дома и огромное северное небо – картина, которую я запомнил с тех пор, как первый раз тридцать лет назад оказался в этих краях. А здесь, в доме, праздник. О самой большой и запомнившейся картине «Освящение вод» расскажу чуть погодя, а пока мы усаживаемся в зале, чтобы поговорить.

Пожарный

– Валерий Александрович, у вас якорь вытатуирован на руке. Моряком служили?

– Нет, это я в юности наколол, по дурости. Мы тогда все моряками стать мечтали, но не взяли меня на флот, и якорь не помог.

– А как вы стали пожарным?

– Не сразу, сначала кочегаром. Работа не особо интересная: отработаешь смену, сдашь – главное, побольше угля забросать. Котельных у нас было тогда пять, а не одна, как сейчас, и нас каждую зиму перебрасывали с одной на другую. Конечно, то, что всё время приходилось углём дышать, сказывалось на здоровье.

– И вы стали пожарным?

– Да, там скучать не приходилось: то ни одного пожара, то сразу несколько подряд. Какие истории случались? Горит, помню, дом в Важкурье, и надо пилить стену, чтобы добраться до очага и воду подать. Рубим, а на нас вываливаются пустые бутылки – немыслимое количество, ну и ерунда всякая вроде ржавых деталей от пилы «Дружба» и прочий мусор. В доме жил человек, который всё время бродил по району, собирая всю эту ерунду. Пока тушили, он рядом стоял и очень был доволен, что дом сгорел. Понравилось ему это зрелище. Не в себе был человек.

А как-то отправились в одно село, потушили дом и на обратном пути решили дорогу срезать, вброд пересечь. Водитель сказал, что знает, как правильно ехать. Машина – бульк! – и нету. Только кабина торчит, все вещи, всё снаряжение в воде. В это время прибегают люди, какая-то женщина кричит: «Что вы там делаете, у нас радиоузел горит!» Мотоциклы за нами прислали, и мы безо всего поехали, в чём были. Потушили радиоузел. Нам на радостях три трактора выделили, которые вытащили машину. Дальше совсем удивительное случилось: через полчаса машина, чуть пообсохнув, завелась как ни в чём не бывало.

Я мало помню о том времени, долго не думал об этом, всё и повыветрилось. Последний мой пожар случился как раз перед пенсией – в Нившере, где загорелась мастерская совхоза. Выехали в мороз, кое-как потушили благодаря местным жителям.

– А помните, как в 1986 году в Озъяге дом сгорел? Наш стройотряд на его месте новый построил.

– Нет, это уже Усть-Куломский район. У нас территория была от Вишеры до Важкурьи.

Избушка с открытым небом

«Парма» по-коми – это лес.

– Главная причина, по которой я стал пожарным, – продолжает Нечаев, – работать нужно было сутки через двое. А я любил по лесу ходить, так что и работу выбрал такую, чтобы позволяла.

– Какое у вас самое светлое воспоминание о жизни?

– Как встретил жену и как мы ходили с ней в лес за клюквой. Ночевали в старой-старой, дряхлой избушке, у неё даже крыши не было, так что мы костёр прямо внутри разожгли. «А вдруг медведь?» – жена спрашивает. «Да я его камнем по голове».

А утром туман, спускаемся к болоту. Я вдруг увидел в тумане глухаря, а ружьё забыл дробью зарядить… Почему-то вспоминается и вспоминается. С тех пор Альбина тоже очень любит лес.

Альбина Ивановна впоследствии рассказала мне эту историю немного по-другому, точнее, восполнила недостающее. Муж не хотел ей говорить, что где-то рядом медведь шумит, но она видела, как он напряжён, и в конце концов добилась, чтобы Валерий Александрович всё ей рассказал. Наутро пошли к большим камням, откуда слышали шум, и увидели, что об одну из глыб зверь зачем-то тёрся, но в их сторону, к счастью, так и не пошёл. Не за это она тогда, конечно, лес полюбила. Я понял, что к чему, глядя на картину Нечаева: сидят в шалашике муж и жена, мирно им там и хорошо.

Родом Альбина Ивановна из Первоуральска. Медсестра по профессии, в эти края она приехала в 60-е годы отчасти на заработки, отчасти из любопытства. Думала девушка, что на работу на оленях возить станут. В Сыктывкаре её направили в Сторожевск, где она выдержала местную экзотику восемь с половиной месяцев. Главное отличие от Урала – «белый лес», как она говорит, – ягель на земле, который очень понравился. Ещё познакомилась с парнем хорошим – будущим мужем, но, когда его забрали в армию, заскучала и вернулась домой. Там её Валерий и нашёл потом. В Сторожевск вернулись вместе, с тех пор неразлучны. Глядеть на них в радость, уж очень похожи – добрые, счастливые, любящие друг друга так, словно повстречались недавно, а не давным-давно.

– А ещё что-нибудь расскажите о лесе, – прошу Нечаева.

– Ещё ходили раз на речушку одну, Угдым, – там, где были когда-то стоянки язычников, много ям от них осталось. Подстрелил я рябчика, а соли нет. Пришлось идти вдвоём через реку к людям. Там отдыхали московские врачи с семьями: с двух резиновых моторок птицу били. Когда мы подошли, я увидел груду уток, не меньше двухсот – молодых, неопытных птиц, матери которых смогли спастись. Я сам охотник, но такого варварского отношения не понимаю.

– Ничего не сказали им? Врачам?

– Нет, если при жёнах и детях так себя ведут, не стесняются… не услышат. Тогда уток много было, сейчас куда меньше.

Без Бога в лес ходить не стоит: и он тебе опасен, и ты ему. Случалось и погибать, но что-то вытаскивает тебя, и это как ещё один день рождения.

Три-четыре таких случая было. Расскажу про один, как я тонул и не утонул, хотя уже подбородок под лёд ушёл. Тонул, жалея, что молодой, а приходится с жизнью расставаться. Посмотрел на небо, подумал о Боге – и какое-то облегченье пришло. Сапоги сорвало и унесло, а я одну руку на лёд положил, потом ногу поднял и вылез. Домой босой пришёл, но не заболел. Святой Дух как-то действует и помогает. Есть невидимая связь человека с Богом. Не погиб, чтобы что-то сделать в жизни.

– Как в Церковь пришли?

Валерий Александрович задумывается. Объясняет присоединившаяся к нам Альбина Ивановна:

– Мы как-то поехали в Ульяновский монастырь и побеседовали там с владыкой Питиримом. Пока домой ехали, Валера ушёл в себя, всё молчал, было видно, что сильно задумался. А как крестился, все картины пошли на эту тему, отошёл от мирского. Меня же возраст, наверное, заставил креститься. Извинилась перед священником, что так долго ждала.

– А мама о Боге не говорила?

– Моя родная мама умерла очень рано, я её не помню. А потом совесть заставила, без веры ходишь как пустой. Не описать, но что-то подсказывает: надо тебе, надо. Задумаешься. Приезжайте другой раз с ночевой. К нам приезжают иногда с ночевой, всё очень нравится.

– Постараюсь…

Альбина Ивановна собирает на стол, а в здешних деревнях он всегда один и тот же: главное блюдо – рыба.

– Когда открылся маленький приход у нас, – говорит Валерий Александрович, – много было народу, но потом большинство постепенно отсеялось и осталось человек пятнадцать постоянных.

– В партии вы состояли?

– Нет. Пионером был, а в комсомольцы почему-то не пошёл и в коммунисты отказался. Какая-то сила Небесная уводила от этого, да и сам видел, что путь в никуда, ошибочный. Но уж больно долго в Церковь шёл, потому что в безбожии вырос. Жалею, что в школе сейчас почему-то не преподают православие, ведь это главный предмет. И растёт ещё одно поколение неверующих, не знающих, что главное в жизни, а что – нет. Что каждому Бог дал свободу, а там сам решай. А им выбирать не из чего, вот и маются, оттого столько пошлости сегодня.

Я, конечно, очень поздно нашёл эту истину, возможно, и не нашёл ещё даже, а ищу. Трудно, но надо стараться. В книгах ищу, в жизни. Большинство женщин почему-то мало читают, но ходят в церковь. Мужчины наоборот – читают, но не ходят. А надо, чтобы вместе. Книги богословские – это другой мир, совсем другой: сильно отличается от нашей русской классики, которую я тоже много читал и любил. Но глаза открыли святые отцы. Как учил Феофан Затворник, вот идёт путник и слышит скрежет зубов и вой диких зверей. Отошёл и понял, что это его собственное сердце. Надо читать. У Дмитрия Ростовского «Жития святых» – целый интереснейший пласт. Как поздно я спохватился! Вот и навёрстываю сейчас.

Мотоциклист и его коляска

– Когда вы начали писать картины?

– Я был ещё маленький, когда полюбил рисовать. Тогда были такие папиросы – «Звезда», на пачке был изображён мотоциклист с коляской и пулемётом. И я всё её срисовывал. Потом в армии красный уголок оформлял, а вернувшись, лет через пять взялся за картины. Бог награждает дарами Святого Духа. Одним это даёт, другим то. Так, наверное, и со мной вышло. Из того, что поначалу делал, много не помню. Природу я рисовать не особо любил, хотя заказывали, но ведь лучше Левитана и Саврасова ни у кого не выйдет, поэтому искал своё. Сначала были языческие сюжеты. В древние времена почитался в наших землях злой бог Яг морт. А я хотел сделать его добрым властелином леса, защитником животных. Но всё это было неправдой, в которой потом покаялся. Не нужно ничего придумывать. Настоящий Бог и на самом деле добр. Тут и придумывать ничего не надо.

В лодке плывут святитель Стефан Пермский и его последователи – крестители пермян святые Герасим, Питирим и Иона, сопровождаемые рыбами. На берегу – идолы, наверху – Святая Троица, похожая на ту, что написал когда-то святой Стефан.

«Об иеромонахе Романе (Матюшине) я узнал из “Веры”, – рассказывает Нечаев, – там же увидел, как он выглядит. Он идёт на картине тропою узкой в свой маленький приход, макушку освещает солнце, потому что он идёт навстречу светилу. А по широкой дороге вниз с горки едут, все в одну сторону, машины. Это те, кто принадлежит миру и не хочет знать Бога».

Здесь мы видим пылающий Содом, который покинул Лот со своим семейством. Жена его оглянулась и превратилась в соляной столп. «Значит, дороги ей были грехи, которые она там оставила, – говорит художник. – Написана картина на ДВП, как и всё у меня. На холстах, конечно, ценнее, но так долговечнее. Да и муторно всё время подтягивать холсты. Состоятельные художники нанимают для этого работников, но мне пришлось бы всё делать самому».

– Где брали краски?

– Краски… – рассеянно говорит Нечаев.

На помощь ему приходит супруга:

– Сначала покупали хозяйственные в маленьких баночках. То зелёную найдём, то жёлтую, а настоящих не было. Их уже потом стали дарить – то знакомые привезут, то художники пожертвуют. Все знали, что Валера рисует.

– Вы вместе краски искали, а что ещё вместе делали?

– Я с ним не рисовала, только поддерживала.

– Советы давали?

– Говорила, как бы я сделала. Вот здесь можно по-другому. Выслушает, промолчит, а потом вижу – услышал.

– А христианские картины вы уже после крещения рисовать начали? – обращаюсь к Валерию Александровичу.

– Нет.

Художник задумывается.

Всё началось с картины «Освящение вод», самой большой из тех, что он написал. Там на острове стоит старец, а молодой монах выполняет послушание – плывёт на лодке и освящает озеро. Ещё там были рога нарисованы, хотел что-то языческое внести. Спустя какое-то время глянул мельком на выключенный телевизор и увидел отражённый блеск. Повернул голову, пытаясь понять откуда. Увидел, что вокруг старца и креста какая-то влага. Стал изучать, понял, что не вода и не что-то ещё знакомое. Картина замироточила. Закрасил рога и понял – это знак и великая честь. И когда появился у нас батюшка, попросил его крестить меня.

– Как к вам пришёл сюжет для картины со старцем – освящение вод?

Это «Освящение вод». «Замысел такой, – объясняет автор. – Живёт старец, схимник, построивший домик вдали от людей. А ученик, молодой иеромонах, освящает по его просьбе воду. На избе раньше были рога, написал по незнанию, такой элемент язычества, но потом Господь вразумил и рога я стёр. Написал я эту картину очень давно, может, даже в советское время, будучи некрещёным».

– Я читаю душеспасительных старцев, ищу книги, что-то нахожу. Изучаю Ветхий Завет и Новый, между которыми большая связь. Бог Отец держал связь через пророков. Вы знаете историю про Иова? К нему пришли три друга, он сильно страдал, но не считал это наказанием. Никогда нельзя забывать в тяжёлые моменты о Боге. Вся история в Ветхом Завете поучительная, и сразу видно – от Бога. Так появилась эта картина.

…Знаете «Сикстинскую Мадонну»? – она считается гениальной. Но мне больше нравятся наши иконы, вот где настоящая красота. Даже и красок особых нет, всё просто, но наши старорусские иконы выше Леонардо да Винчи, всего, что сделали гениальные художники, которые видели лишь отражённую красоту мира сего. Не сравнить их с Феофаном Греком или Андреем Рублёвым, которые не для себя трудились, а для народа и для Бога.

– Эти мысли не мешает вам рисовать? Ведь повторить древних иконописцев сейчас никто не в силах.

– Нет. Что могу, что дано, то и совершается. Я про себя думаю, что и рисовать-то не умею. У меня мало пейзажей не потому, что не люблю природу. Кто не любит? Но не рисуется.

Чувствую: не моя рука кистью водит, я только развожу краски.

* * *

Провожают меня, стоя на крыльце, машут вслед Валерий и Альбина Ивановна, сунув перед тем пожертвование для газеты и настойчиво убеждая приезжать в другой раз с семьёй. Подумал: они лишь кажутся старыми, словно два деревца осенью, два человека из доброй сказки, которую они написали сами и в ней живут.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска