Репродукция картины Дмитрия Лёвина «Утро в Лермонтово»

До райцентра добралась Люба рано утром. Здесь дежурная по автовокзалу объяснила, что автобус до деревни давно не ходит: маршрут нерентабелен. Так решил Гришка Мусенко, хозяин частного предприятия, ведающего пассажирскими перевозками. И депутаты подтвердили, и глава администрации района разъяснил, что всё тут по закону: в городе одно автопредприятие, других нет. А нет других – нет и конкуренции. А нет конкуренции – значит, нет и рынка. Про монополистов слышали? Вот и наш Мусенко монополист. А раз монополист, то и правила свои устанавливает. Она «кошмарить» частный бизнес права не имеет…

Всю эту ситуацию словоохотливая дежурная на одном дыхании выложила совсем растерявшейся Любе, но, увидев, что та сейчас разрыдается, немедленно вошла в её положение и присоветовала:

– Ты тут около меня не стой, а хватай свой чемодан и дуй вон туда, к пивной палатке. Видишь, толпа мужиков кучкуется. Рабочий автобус ждут. Он как раз мимо твоей Зяблухи и проезжает. На повороте тебя высадят, а там уж пару километров пешком прогуляешься. Другого транспорта нет. Нерентабельно!

В компании с мужиками этими и доехала Люба до поворота на родную Зяблуху. Дальше по разбитой грунтовке, поминутно отдыхая, дошла до родительского дома. У калитки присела на свой тяжёлый чемодан. Загляделась на покосившийся без хозяйского глаза домик свой родимый, на упавший забор, повздыхала горько, подумала: «Как же всё это в порядок-то приводить буду? Ведь сколько сил и средств понадобится! Осилю ли? Нет, не осилю, наверное».

Но поднялась с чемодана и вслух твёрдо сама себе сказала:

– Осилю! Не одна, а с помощью Божьей.

Осторожно пробралась через заросли лопуха и крапивы к крыльцу, поднялась по скрипучим ступенькам, подёргала большой заржавелый замок на двери, пошарила рукой за доской над притолокой, достала ключ, тоже покрывшийся ржавчиной. К удивлению, легко провернула ключ в замке, отворила скрипучую дверь и вошла в полутёмные сени. С волнением открыла дверь в избу и перешагнула высокий порог. Опустилась на пыльный старый табурет и огляделась.

В избе всё было так же, как и восемь лет назад, когда она в последний раз была здесь – недолго посидела у постели заболевшей серьёзно мамы. Второпях поговорила с ней, так, ни о чём. Второпях простилась, обещала приехать скоро – спешила домой, в город к сыну. Серёжа уезжал в какую-то экспедицию. Надо было собрать. Очень нервничал. И тут некстати звонок от соседки о маминой болезни и конец разговора:

– Поторопись, девка, дела ещё у тебя будут, а к матери можешь не успеть. И так ты её вниманием своим не баловала, так хоть напоследок покажись…

С тем и трубку положила, а она, Люба, опустилась на пол и заплакала:

– Права ведь соседка. Годами у мамы не бывала. То Серёжа заболел, то в санаторий его везти надо, то отдых Серёже на море нужен, то у Серёжи сессия… Серёжа, Серёжа, Серёжа…

Пока сыну не исполнилось восемь лет, с ним и с мужем она каждое лето к маме приезжала. Серёжка целыми днями носился с ватагой деревенских ребят, уплетал бабушкины котлеты, блины, пирожки, ловил рыбу и купался в чистой, хрустальной речке.

Она, Люба, как в детстве, помогала маме: полола грядки, стирала и полоскала бельё, кормила кур, поливала огурцы и помидоры, а когда день заканчивался, уставшая, садилась рядом с мамой на крылечко, прижималась к ней и замирала. Замирала от ожидания момента, когда мамина рука коснётся её волос и будет нежно перебирать их, осторожно и ласково поглаживать от корешков до самых кончиков. В моменты эти каждый волосок становился тоненьким сосудиком, по которому стремительным потоком прямо в самое сердце лилась мамина любовь. И поток любви этот был неиссякаем – как святой источник, прозрачный и благодатный.

– Мамочка… мама… – прошептала Люба и внимательно посмотрела на чёрно-белый портрет, висевший аккурат напротив её. В центре портрета была мама, а по бокам они, дети, – Люба и брат Никита. Все трое с серьёзными, как будто застывшими, лицами.

Снимок сделан в фотоателье райцентра, на проводах Никиты в армию. Никто и подумать тогда не мог, что фото это с Никиткой станет последним.

Через полгода вернулся Никита домой в запаянном цинковом гробу, в сопровождении молодого капитана, который передал матери несколько каких-то бумажек и новенькую синюю коробочку с орденом. Геройски сражался Никита, геройски и погиб вместе с товарищами своими в далёком, жарком и пыльном Афганистане.

Мама сидела как каменная, а капитан стоял перед ней на коленях, целовал её руки и плакал. Он командовал отрядом в том ночном скоротечном бою, в котором погибли почти все его бойцы – молодые, красивые и мужественные. Капитан и сам был чуть старше своих ребят, такой же красивый и мужественный. Но совсем седой.

Провожая его, мама крепко обняла, потом отстранила от себя, внимательно посмотрела в глаза, перекрестила и сказала:

– Не вини себя, сынок. Так Господь распорядился. Мама твоя тоже ждёт тебя живого. Береги себя и возвращайся. Видишь, храм старый на пригорке? Тропинку к нему сейчас расчищать начну и молиться за вас за всех буду. Видно, время пришло.

Тропинку эту чистила мама до самой своей смерти.

А капитан через год вернулся. Опираясь на палку и сильно прихрамывая, вошёл в избу и сказал:

– Ну, вот я и вернулся, мама. За вами приехал. Квартиру мне в Архангельске дали. Я ведь детдомовский, и никого у меня, кроме вас, нет.

Теперь уже мама смотрела на капитана и плакала. Впервые за этот страшный год плакала слезами радости, и сквозь слёзы эти на лице её проступала улыбка, тоже впервые за этот год.

Через две недели в Архангельск с капитаном уехала она, Люба. Восемь лет продолжалось семейное счастье, а потом в один миг рухнуло. Кирилл погиб. На автобусной остановке заступился за девушку и получил подлый удар ножом в спину.

Люба, как и мама когда-то, не плакала, а окаменела. Казалось, она умерла вместе с ним, а проклятый нож этот насквозь пронзил и её сердце. Она не хотела больше жить, но мама, глядя в глаза, ласково и твёрдо сказала:

– Зажми горе в кулак. И не разжимай. Серёжку поднять надо. Погляди на него – отец вылитый. Таким и вырасти его – добрым, сильным и мужественным. Тебе по силам. Ты сможешь, дочка!

– …Не смогла я, мама, хоть и горе своё в кулак зажала, и зубы стиснула. Все силы свои в сына вложила. На себе крест поставила. Ему жизнь свою посвятила. По четырнадцать часов в сутки работала без выходных, чтобы всё у него самое лучшее было.

Вырос и красивый, и сильный, и мужественный. Бессердечный только и безответственный.

С девочкой со второго курса университета дружил. С четвёртого курса жить вместе стали, комнату сняли. В день окончания университета дочка родилась. Отношения узаконить не захотел, а потом и совсем их бросил: «перспективы не увидел» в браке.

Теперь встречается с дочкой крупного бизнесмена. Её папа Серёжу на работу в свою фирму взял, пообещал карьерный рост. Перспектива образовалась. Меня уговорил квартиру нашу на него переоформить. Мол, неудобно ему перед папой подруги своей, что даже собственной квартиры не имеет. Я согласилась, дарственную на свою долю ему оформила. Так он через полгода квартиру вместе со мной продал. Мне просто сказал, дескать, деньги нужны, мама. «А я как, сынок, теперь? – спрашиваю его. – Где жить буду?» – «А ты, мама, в деревню свою поезжай. Дом бабушкин ведь ты не продала. В нём и живи…»

Машенька – та самая, которую сын с дочкой бросил, – к себе звала. Да где же там меня разместить? – сами в одной комнате коммуналки живут. Юрист с работы в суд подать советует. Да разве по-божески это, с сыном родным судиться! Вот и решила я, мамочка, домой вернуться. Ведь в родном доме и стены помогают.

Слава Богу, что на домик наш в своё время покупатель не нашёлся. Ведал Господь, что он мне самой понадобится.

Сейчас приберу здесь всё, перемою, перечищу. А завтра с утра тропинку к храму прокошу. Заросла она лопухами да крапивой без тебя, мамочка. За сыночка да за всех молиться буду. Видно, и моё время пришло.

Люба поднялась с пыльного табурета, вышла в сени, взяла ведро и направилась к колодцу.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска