Елена Николаевна Кузьмина. Фото со страницы социальной сети

СОН
По стенам у нас не висело икон,
красного угла и в помине не было,
а мне в детстве приснился сон:
изба на угоре у моря Белого.
Помнится: стол, скамья под окном,
утро ли, вечер ли светлый, неважно…
Входят мужи в одеянье чудном,
сияют кресты на груди у каждого.
В горницу, полную тишины,
солнышком освещённую,
вошли и встали у дальней стены –
радостно смотрят на меня,
некрещёную,
не считавшую сие за беду.
…
Я книжку любила про попа и балду,
росла Марьей, родства не помнящей,
дудела со всеми в одну дуду,
кричала с друзьями на сонмище:
«Рабы – не мы!»
И всё же рабе Божьей
радости хватило в бездомье
оставаться памятью в той избе,
как в родовом родительском доме.

В семье Бойцовых никогда не говорили о Боге, но каждый вечер перед сном маленькая Леночка обращалась к Кому-то и просила, чтобы все, кого она любит, были живы: мама, папа, бабушка. Родные в девочке тоже души не чаяли, и это лёгкое дыхание любви озаряло их путь. Родилась Леночка в Москве, а детство у неё прошло в посёлке Обозерский Архангельской области. Маленькой её часто возили в гости к бабушкам. Эта дорога до Москвы и обратно домой, в сущее захолустье по столичным меркам (стук колёс, мелькающие за окном сказочные пейзажи большой родины), осталась для неё самым ярким детским воспоминанием…

И возили, возили меня с рождения
из Москвы на Север и обратно – в столицу.
Подгоняли вагончик ветра зимние и весенние,
летние да осенние просили поторопиться.
Пели победно и радостно гудков трубы.
Мимо надписей – кирпичиками по траве –
«Вперёд, к коммунизму!»,
помню, летит в Москву
паровозик со смоляным чубом,
разметав его по ивнякам сизым.
К бабушкам еду, сижу бессловесной чурочкой,
в ладошке сжимаю печенья дарёного крошево…
Говорили в посёлке маме: «Дочь твоя дурочка,
у неё все добрые да хорошие».
Теперь поумнела.
Простите меня, грешную!
Теперь не так: вижу и то, что видеть не надо.
Вспоминаю годы давние, вешние,
разгадываю тайны семейного лада.
Не было у бабушек в доме икон, и о Боге не говорили,
может быть, крестили украдкой вослед, в спину.
Но любили, Господи, как любили!
Почему в прошедшем? Любят и ныне.
Стоят рядышком на далёкой-далёкой станции
под какой-нибудь немыслимо светлой сенью
черёмух небесных, небесных акаций –
терпеливо ждут моего возвращения. 

Поэзию она любила с детства. В четыре года, стоя на табуретке, уже с упоением декламировала отрывки из пушкинской «Полтавы». А спустя несколько лет последовали первые пробы пера. Творчество в семье было делом естественным. Папа, Николай Ильич Бойцов, прекрасно играл на музыкальных инструментах, мама, Татьяна Дмитриевна Бойцова (урождённая Чудинова), изумительно пела. Она хотела стать актрисой оперетты, но клеймо дочери «врага народа» волочилось за ней, как шлейф, и не оставляло никакой надежды сделать карьеру на большой сцене. А дед, Дмитрий Константинович, известный революционер, человек всесторонне одарённый, слагал стихи и музицировал. И характер имел удивительный, последнюю рубашку готов был отдать нуждающемуся. Первая жена ушла от него, бросив детей. Положение было безвыходное, если бы не случай. В жизни Дмитрия Константиновича появилась Мария – женщина кроткая и смиренная, заменившая детям мать. Она была из дворянской семьи, но, несмотря на разницу в социальном положении, они жили с дедом душа в душу. Правда, счастье их было коротким. Пять раз деда выгоняли из партии как неисправимого правдоискателя и обличителя партийных устоев, пять раз принимали обратно и в конце концов расстреляли. По злой иронии судьбы, сестра Марии, Нина, вышла замуж за дворянина, но его казнили, как и Дмитрия Константиновича. Единственный сын бабушки Нины погиб на фронте, поэтому рождение внучки Елены она истолковала как драгоценное подношение и с радостью приняла её в свои объятия: нянчилась с ней, рассказывая на ночь сказки, прививала любовь к слову и к русской культуре.

Как и все дети той эпохи, Леночка пропадала на улице – играла в прятки, прыгала через резиночку. Вот только самым горячим её увлечением стало чтение. Любовная лирика Лермонтова, проза Бунина и Тургенева восхищали и наполняли душу. За чтением последовали первые литературные опыты. Чёркала-перечёркивала стихи, сочиняла вместе с подругой приключенческие романы. После школы Елена поступила в лесотехнический институт в Архангельске. По первому образованию она инженер лесного хозяйства. Рано вышла замуж и простилась с девичьей фамилией, став Кузьминой. Потом заочно поступила в Литературный институт имени Горького в Москве. В свободном, вольнолюбивом обществе поэтов, где каждый второй считал себя гением, Елена чувствовала себя скованно. Подходила ко всем и робко спрашивала: «Скажите, пожалуйста, я поэт или нет?» Ей, конечно же, говорили: «Ну какой ты поэт?! Поэт – это Я!!!» Но со временем появились настоящие друзья – талантливые, интересные. Один из них сказал ей: «Стихи у тебя неплохие, но вот это – только у тебя. Не вторичное, перепетое, а твоё…»

С этого началось её обретение веры в свой дар, своё предназначение, которое неразрывно было связано с утверждением в Боге. Елена была в приятельских отношениях с одним довольно известным человеком в литературном мире, у которого все рассказы о творчестве, о жизни преломлялись в христианском свете. Елену это поразило. Ничего не зная о догматах Церкви, она захотела быть там – в её лоне. Приехала с сыном в село Заостровье под Архангельском, где отец Леонид Мельник окрестил их в один день. Это было сродни погружению в мир детства, когда Леночку все любили. И она тоже не могла надышаться на близких и до боли родных людей. Всю жизнь будет помнить первое причастие. Она подошла к Чаше без исповеди, думая: раз покрестилась, зачем нужны ещё какие-то формальности. И тут батюшка оглушил её вопросом: «А вы исповедовались?» «Не-е-ет», – удивлённо протянула новоначальная. «Ну тогда подготовьтесь и приходите через неделю». Елена – в слёзы. Ей казалось, что если она не причастится сей же час, то умрёт, не сходя с места. Пришлось батюшке её исповедовать и причастить индивидуально. А Елена Николаевна, вернувшись домой, сказала маме, что будет работать в церкви. «Кем ты там будешь работать?! – удивилась та. – Там же одни священники работают». «Не знаю», – ответила ей дочка. А через пару недель подошла к ней матушка из Заостровья и спросила: «Не хотите ли в храме потрудиться?» «Конечно, хочу!» – радостно ответила Елена Николаевна и не раздумывая бросила работу в издательстве, в институте, чтобы стать уборщицей в храме. Это было счастливое время… Она до сих пор помнит все эти плиточки, что мыла и обтирала, лестницу, по которой её гоняли, как самую молодую, за водой, долгие летние дни, затишье перед грозой и грибные дожди, траву, усеянную росой, словно драгоценными камушками…

ТРИПТИХ
О чём думаешь ты,
поломойка церковная,
когда свечи погашены,
когда ладан рассеялся,
когда в свете вечернем,
колени уродуя,
очищаешь ты плиты
от пятен восковых?
И когда, торопливо
взглянув на Пречистую,
протираешь стекло
на иконе тряпицею?
И когда, от дверей
поклонившись Спасителю,
запираешь ты храма
двери тяжёлые?
И когда по дороге
идёшь за оградою
мимо тёмных снегов,
мимо хлама весеннего,
мимо жухлой травы
на немногих проталинах,
мимо старых крестов
за горбатой поленницей?
И затёртая в душной
утробе автобуса
средь орущих,
шипящих,
слепых,
ненавидящих,
о чём молишься ты,
поломойка церковная,
«Отче наш» повторяя
с глазами закрытыми?

Этот заостровский период жизни, окрашенный в пасторальные тона, продолжался довольно долго. И казалось, что так будет всегда, но, как сказал когда-то один мудрый человек, «всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Таков закон жизни». Уехал отец Леонид, и для Елены Николаевны это стало настоящим потрясением. Она два года металась по Архангельску из одной церкви в другую, всё искала что-то и не могла найти, пока не осознала, что нельзя так привыкать к одному храму и священнику. Смута 90-х переживалась тяжело. В какой-то момент не осталось никакой работы. Стихи тоже не шли – она не чувствовала их внутри себя. Но однажды ей приснилась сказка. Проснувшись, Елена попыталась её вспомнить. В 1995 году сказка «Король без имени» была опубликована в одной из архангельских газет. В очередной трудный период своей жизни Елена Кузьмина написала повесть «Happy end при конце света». «Что это такое?! О чём она пишет?!» – недоумевали знакомые, а потом читали эту боевую фантастику запоем. По сюжету повести обитатели внеземных колоний, где всё просчитано: кому жить, кому умирать, пережидают последствия войны и готовятся к переселению на другие планеты. Как вернулись стихи, она не заметила…

Кто она – лирическая героиня Елены Кузьминой?

Вот что пишет в своей рецензии к сборнику стихов поэтессы «Ночь жития сего…» доктор филологических наук Елена Галимова: «Возраст лирической героини – две тысячи лет. И в то же время она может быть и ребёнком, и девушкой-подростком, и юной женщиной, вдовой, и всех этих девочек-девушек-женщин, как внутри матрёшки, можно обнаружить внутри главного женского образа – старухи. Её старуха – образ особенный. Это женщина вообще. Это женская судьба, женская суть, одно из главных свойств которой – сберечь, сохранить и продлить жизнь на земле. Старая женщина – это память: личная, родовая, историческая, генетическая. В каждой девочке, девушке живёт старуха, в каждой старухе – девочка, девушка, женщина…»

САДЫ МАРИИ
Там, где я живу, не растут сады…
Но сажали яблони мать с отцом,
укрывали их от зимы-беды,
для меня в саду поставили дом.
– Будут дети твои,– улыбалась мать,–
Среди яблонь гулять да встречать весну…
А мой первый жених полюбил убивать,
полюбил убивать и пошёл на войну.
Я его не ждала,я была смела,
я другого однажды в сад привела.
Мой второй жених воевать не любил,
но об этом его никто не спросил…
Вот его я ждала долгих двадцать лет
от зимы до зимы, от весны до весны…
Говорят, нет прекрасней и жарче страны,
где в цветущих садах пропал его след…
Я плоды не рвала с тяжёлых ветвей,
я чужих из сада гнала детей…
А третий жених был стар и горбат,
И больше никто не пришёл в мой сад.
Теперь я сама и стара и бела,
и со мной неразлучна беда-зима,
и пустые деревья под ветром скрипят:
– Разве был твой сад?
Разве ты
была?

Творчество – это всегда мучительные переживания. Только ремесленники работают по шаблону, не знают «мук творчества», как, впрочем, и его радостей тоже. Каждый раз, когда Елена садится перед чистым листом бумаги, это происходит словно первый раз в жизни, и, по колкому замечанию её строгого критика Елены Галимовой, «рожает стихи, как слон»… Стихи поэтессы, по словам Галимовой, «говорят, причём именно говорят, а не поют, не льются, не плачут, не скандируют, не захлёбываются восторгом и не бормочут, а произносятся – чуть затруднённо, как будто не совсем уверенно, сами к себе прислушиваясь, негромко, но в то же время так хрустально чисто и отчётливо, что весомыми становятся каждая пауза, каждая интонация, каждая ритмическая «запинка»»…

Это только по телевизору можно увидеть и услышать истошное «Кни-и-и-га-а-а го-о-ода!!!», блеск софитов, интервью, автографы, корзины с цветами, восторженную критику, ревущую толпу фанатов. В жизни всё прозаичнее. Чтобы издать один из поэтических сборников, Елена Кузьмина два года махала шваброй в престижном мебельном салоне для богатых, но без той, конечно, радости, которую приносила эта работа в храме. Без всякой радости. Но это лучше, честнее, чем писать на заказ верноподданнические оды в честь властителей мира сего. Впрочем, если быть откровенной, одно стихотворение Елена Николаевна всё же написала «на заказ». Священник Свято-Троицкого храма, врач по первому образованию, предложил ей как-то: «Напишите стихотворение про пароходик; матросики по палубе бегают… там шумно и всё так хорошо, а потом раз – и клиническая смерть…» Елена Николаевна прислушалась к совету батюшки, написала…

«СТАРАЯ КАРАКАТИЦА»…
Старая каракатица, маленький речной пароходик
С поблёкшей надписью на борту: «Герой»,
Чуть жив, ползает, а не ходит,
Он и сам знает: пора на покой.
От пристани к пристани – шлёп, шлёп – по волнам бурым,
Радуется, что тучи не застят светило.
Может, и просил – по молодости – бурю,
Стыдно вспомнить, да и когда это было?..
Довезти бы в сохранности живой груз,
И чтобы сердце достучало исправно,
А за опоздание пусть поругают, пусть:
Дошёл, дошлёпал – и это главное!
Терпеливо ждёт, когда скажут: «Не подкачал!»,
Прощаясь с ним без сантиментов ненужных.
И больше он не оставит причал,
И закончится его служба.
А потом он просто полежит на речном берегу,
Застенчиво спрятав под ржавым покровом
Гордую надпись на рваном боку –
Эпитафию в одно слово.

Как тот старый пароходик, Елена Николаевна незаметно «дошлёпала» до возраста «осеннего равноденствия» – время вознесения благодарностей за дом, семью, детей и внуков, избранных друзей – открытых, чистых и надёжных, за признание её литературного дарования, отмеченного на многих конкурсах. За спиной осталась бурная общественная деятельность, а также работа в Архангельском отделении Союза писателей России. До сих пор радуется, что вырвалась из этого плена должностных обязанностей и инструкций. Сейчас больше думается. Есть возможность – собирается в дорогу.

В Свято-Троицком храме у Елены Николаевны скромное послушание – она поёт на клиросе, но для неё стало бы трагедией, не будь в жизни этих долгих служб, благостно-тяжёлого звона, пылающих свеч, покаянной тоски, любви и креста.

ИЗ ЦИКЛА «САДЫ МАРИИ»
Прервём же вечный плач о саде!
В окно смиренно поглядим:
бетонный двор, гараж, за ним
постройка старая в распаде…
Земля в отсутствии садов
лелеет жалкую былинку,
как непутёвую кровинку,
хранит от стужи и ветров.
И мы в закрытый настежь храм
Несём лишь травы полевые.
И ветры с привкусом полыни
Разносят ладан по углам.
Берёзы ветка, без прикрас,
Чуть отдаёт дорожной пылью.
Но ведь с охапкой белых лилий
Господь и не узнает нас.

 ← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска