«И Шереметев благородный…»
Памяти фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева
Что мы знаем о нём?
Первым подпись под смертным приговором царевичу Алексию, рассорившемуся с отцом-императором, поставил Меншиков. Его примеру последовали 126 других сподвижников Петра. Это была своего рода клятва на царственной крови, превратившая этих людей в стаю, способную растерзать любого. Не было на приговоре лишь одного имени – графа Бориса Петровича Шереметева. Этому три века придумывают объяснение, но так ни к чему и не пришли, а всё очень просто. Он верил в Бога, был предан императору без лести и не желал, чтобы тот губил душу. Помнил и про свою. Шёл 1718 год от Рождества Христова. Жить Шереметеву оставалось совсем немного.
Что мы знаем об этом человеке?
На царских пирах он один оставался трезвым. Был тогда обычай осушать во время застолья кубок Большого Орла, валивший с ног даже самых крепких. Пили из него все, кроме Шереметева. Пётр Великий скрепя сердце дал на это специальное – немыслимое для его характера – разрешение лучшему полководцу империи. Не звали Бориса Петровича и на «Всепьянейшие соборы». Знали – не придёт.
Он был, кажется, первым русским в окружении Петра, надевшим немецкую одежду ещё до того, как царь этого потребовал. Единственным, кого иностранцы считали настоящим европейцем. Английский посланник Чарльз Уитворт писал: «Шереметев самый вежливый человек в стране и наиболее культурный».
При этом всю жизнь твёрдо стоял в православии, не скрывая любви к русской старине. Человек, на первый взгляд, словно сотканный из противоречий, фельдмаршал был крепок и прост, как тот библейский муж, чьи «колени не преклонялись пред Ваалом» и «уста не лобызали его».
Начало
Родился он в семье Петра Васильевича Большого, брившего бороду и носившего польское платье. Это терпели в те строгие времена ради полководческих и административных дарований боярина. Род был древним и, наверное, самым знатным в стране, уступая разве что Романовым. Довольно сказать, что именно Шереметевы сохранили в Смутное время шапку Мономаха, бармы, скипетр и державу, как, впрочем, и будущего царя Михаила.
В тринадцать лет, то есть в 1665 году, Борис был произведён в комнатные стольники при государе Алексее Михайловиче. Стоял иной раз у трона в белом кафтане, с серебряным топориком на плече – вроде как охранял. Закончил Киево-Могилянскую академию. Выучив польский и латынь, начал разбирать греческий и пристрастился к чтению. Это увлечение сохранилось у него на всю жизнь, воплотившись в превосходной библиотеке. Близким его другом в академии стал будущий святитель Дмитрий Ростовский.
В 1676 году Борис Петрович помогал отцу командовать полком, а спустя два года стал Тамбовским воеводой. Ходил против крымских татар, но прославился в то время как дипломат. Как знающего европейский этикет и несколько языков, его отправили в Варшаву, где он сумел заключить «Вечный мир» с Польшей, произведя большое впечатление. Это произошло после многих лет бесплодных переговоров. Среди прочего поляки отказались от своих претензий на Киев, Смоленск и Чернигов. Угроза со стороны турок пересилила их гордыню.
В противостоянии царевны Софьи и молодого Петра Шереметев никого не поддержал. Это безразличие к внутренней политике он сохранял до конца своих дней, что не раз спасало ему жизнь. Во время похода на Азов царь доверил Борису Петровичу корпус, и тот взял одну за другой три турецкие крепости – Кызы-Кермен, Эски-Таван, Аслан-Кермен. То были единственные победы в этой кампании, и Шереметев стал известен теперь уже и в Европе.
Когда Азов в 1667 году наконец взяли, Бориса Петровича отправили убеждать европейцев, что турок сподручнее бить сообща. Возможно, таким образом государь хотел спасти его от своего гнева. Поясним. Как раз в это время старорусская партия начала бросать на Шереметева задумчивые взгляды, размышляя, не заменить ли им Петра. Царь стерпел, понимая, что воеводе такого счастья не нужно и даром, а Борис Петрович с большой охотой покинул Россию – в надежде, что за время его путешествия всё успокоится.
Путешествие в Европу
В Польше он говорил с королём и сыграл в шахматы с королевой, в Саксонии был принят курфюрстом, в Вене – императором, в Риме – Папой Иннокентием XII. Итальянцы об этой встрече наврали с три короба – говорили, что Борис Петрович прочёл речь, стоя на коленях, а затем и вовсе поцеловал Папе туфлю, но то были лишь их мечты.
На самом деле Шереметев был, как всегда, безупречно вежлив, но говорил стоя, не обратив ни малейшего внимания на обувь понтифика. К руке по русской привычке всё же приложился. Папа в ответ поцеловал Бориса Петровича в голову. Он пришёл в восторг от московита, свободно говорившего на латыни, но надежды обратить Бориса Петровича в католичество рухнули очень скоро. С удивлением выслушав намёк, не пора ли сделать последний шаг, Шереметев объяснил, что верен православию. Собственно, он и в Рим-то заглянул лишь для того, чтобы поклониться мощам апостолов Петра и Павла – поблагодарить их за победы. Но вдруг с изумлением обнаружил, что на него и здесь возлагают большие надежды, желая посадить на русский престол как тайного представителя Святого престола. Пришлось разочаровать. На прощание Папа прислал в подарок золотой крест с частицей Креста Господня, извинившись, что приболел и лично проводить не сможет.
Следующим пунктом путешествия стала Мальта. Рыцари отнеслись к воеводе как к коронованной особе, выделив семь галер для сопровождения. Возглавив эскадру, Борис Петрович в один из дней увидел на море четыре турецких корабля, отдав приказ атаковать. Османы, однако, оказались быстрее, догнать их не удалось.
На Мальте Шереметева везде встречали салютами – как победителя турок в Азовском походе. Великий магистр послал к его покоям своего трубача – услаждать слух музыкой во время обеда. Под конец наградили высшим рыцарским орденом, золотым крестом с бриллиантами, посвятив тем самым в рыцари. Это нарушало принятые в Ордене правила, ведь Борис Петрович был православным и женатым человеком, но капитул решил пожертвовать формальностями. На обратном пути Борис Петрович посетил Бари, поклонившись мощам святителя Николая Чудотворца, и стал свидетелем извержения Везувия.
Сведения об этом путешествии ошеломили императора Петра. По возвращении в Москву Борис Петрович был впервые им обласкан, но государь ошибался, увидев в Шереметеве собрата-западника. Постепенно это заблуждение рассеялось, оставив после себя недоумение. Начали поступать жалобы на Шереметева как на человека «не любившего иностранцев, какой бы нации ни были». Но это было неправдой. Просто Борис Петрович понимал, что дельные люди, вроде его друзей Якова Брюса и Патрика Гордона, большая редкость, большинство же иноземцев, стремившихся в «дикую Московию» за деньгами и поместьями, – заурядные проходимцы.
Нарва
В этом Борис Петрович с горечью убедился в 1700 году под Нарвой, куда государь отправил необученную армию – в массе своей рекрутов, не нюхавших пороха и отданных под командование людей, не владевших, как правило, русской речью. Узнав, что на помощь гарнизону Нарвы движется шведская армия, численность которой сильно преувеличили, Пётр бросился в Новгород за подкреплением. Войско оставил на саксонского герцога фельдмаршала де Круа, не сумевшего отказаться от нежданной чести. Борис Петрович отчаянно убеждал его вывести войска в поле и дать бой в удобном месте. Растянутая на позициях русская армия была не воинством, а добычей – её можно было разрезать в любом месте. Де Круа, однако, боялся шевельнуться, что позволило противнику перехватить инициативу.
Последствия были ужасны. Энергичная атака шведов во главе с королём Карлом XII застала наши полки врасплох. Из-за сильного снегопада и ветра в лицо русские увидели врагов, когда до них оставалось двадцать шагов. Противник ворвался в лагерь, началась паника. Конные полки Шереметева не сговариваясь бросились в ледяную воду Наровы, потеряв во время бегства тысячу человек. Пехоте деваться было некуда (единственная переправа рухнула в результате давки), и она яростно огрызалась. Это стоило шведам нескольких убитых и раненых генералов, не говоря о других потерях.
* * *
Ни один русский полк не сложил оружия, зато все иностранные офицеры во главе с де Круа решительно сдались в плен, бросив солдат. Оправдываясь, они заявляли потом, что испугались вовсе не шведов, а подчинённых, кричавших «немцы изменники!» и норовивших убить командиров. Но совершенно невероятно, что эта идея пришла всем нашим частям одновременно. Если они и кричали, то разве что вслед удиравшим – 10 генералам, 10 полковникам, 6 подполковникам, 7 майорам, 14 капитанам и 7 поручикам.
Лишь друг Петра, генерал Адам Вейде, дрался честно и попал в плен, раненный осколком ядра. Его смогли выменять лишь через десять лет.
Де Круа, сдавшийся со словами «пусть сам чёрт воюет с этой сволочью!», имея в виду русских, умер в плену, измученный, похоже, не столько шведами, сколько кредиторами. Они были в такой ярости, что запретили предавать тело герцога земле. Сто шестьдесят лет оно оставалось непогребённым, привлекая многочисленных зевак, а деньги, полученные с них, шли на погашение долгов.
Пётр был очень огорчён и сделал правильные выводы. Отныне число иноземных офицеров не должно было превышать одной трети командования.
* * *
Утро застало русское воинство под Нарвой обезглавленным, с разгромленным центром, но непобеждённым. Потеряв в ночном бою четверть солдат убитыми и ранеными, шведы были отменно вежливы, прозрачно намекая, не пора ли московитам домой. Да что там, услужливо помогали нашим сапёрам навести переправы через реку – всё к вашим услугам, только ступайте с миром. Единственное условие – оставить артиллерию. Но как только самые боеспособные русские части, в том числе гвардия, перешли через Нарову с оружием и знамёнами, шведы набросились на дивизию Вейде. Именно тогда раненый генерал и оказался в неволе вместе с немногими сохранившими верность офицерами. У солдат отняли мушкеты и стяги, после чего им разрешили уйти, не решившись окончательно нарушить договорённости.
Наша армия уходила от Нарвы очень злой. Очень. Это было её первое и последнее крупное поражение в той войне, которая продлится 21 год. Небольшие случались – военная удача переменчива, – но чаще побеждали. А больше всех был сердит Борис Петрович Шереметев. Голубоглазый грузный человек, всегда спокойный, он молчал так мрачно, что генерала стали обходить стороной. Столь любимая им дворянская конница под Нарвой подвела, не оставив выбора: либо удирать со всеми, либо плен. Жгли воспоминания, как тонули рядом юные воины из старых родов, а он ничем не мог помочь.
В насмешку над царём шведы выбили после Нарвы медаль, где на одной стороне русский император стоит у своих пушек. Надпись поясняет: «Бе же Петр стоя и греяся». На другой — бегство русских с Петром во главе. Шапка валится с головы царя, шпага брошена, надпись гласит: «Изшед вон, плакася горько».
Нарва, однако, стала не могилой русской армии, как полагали в Европе, а её купелью. Там же родился, как большой полководец, и Борис Петрович Шереметев.
– Я вернусь! – сказал он, и слово его стало камнем.
«Итить в даль»
Не прошло и трёх недель, как Шереметев получил от царя приказ «итить в даль для лучшего вреда неприятелю». И он пошёл, да ещё как пошёл, хотя и не сразу. Знал уже: поспешишь – людей насмешишь.
Как пишет известный историк Владимир Артамонов, «в отличие от Петра и генералов-иностранцев стиль военного мышления Бориса Петровича совпадал с психологией большинства армии. Под непрестанными понуканиями царя (“делай, делай, делай”), порой рискуя “потерей головы”, Шереметев ухитрялся комплектовать, снабжать, размещать и готовить солдат к походам, иногда надолго задерживая их выступления (и тем самым сберегая жизни). Состояние армии определяло поведение Шереметева на войне, и он хорошо вписывался в круг военачальников “кордонно-маневровой” стратегии XVIII века. Заботясь о том, чтобы офицеры не теснили солдат на постоях и не изнуряли на караулах, граф представлял редкость в тогдашней Европе».
Он готовился. Шереметев был потомком русских воевод и предком русских генералов со своими боевыми приёмами и понятиями. У каждой страны свои, глубоко национальные представления о ведении войны, оценку которым выставляет враг – беспристрастный и безжалостный экзаменатор. «Пора его удивить», – думал Борис Петрович. Но нужно продумать всё до последних мелочей, чтобы самому не оказаться удивлённым.
В следующем году Шереметева проводили в Свейский поход, вручив знамя Ивана Грозного со Спасом Нерукотворным. Напомнили: «С тем знаменем царь и великий князь всея Руси покорил в русскую державу Казанское ханство и победил многочисленные басурманские народы». Граф проникся, стараясь не вспоминать, как Иван Васильевич велел изрубить на куски его предка – Никиту Васильевича Шереметева. Сначала хотел тихо удавить, но потом рассердился. Не об этом думалось перед ликом Спасителя, с Его прожигающим взглядом – суровым и жалостливым одновременно. Было обидно и за молодых воинов, погибших под Нарвой. За Русь, потерявшую Неву во время Смуты, несмотря на мужество защитников Орешка. Когда-то святой Александр получил имя Невский, разгромив хищных соседей. Ныне же изнемогли настолько, что шведы русских за людей не держат. Значит ли это, что вера ослабла, дух не тот?
* * *
В 1845 году в Архангельской губернии была записана народная песня с такими строками:
Подымается царёв большой боярин
Князь Борис Петрович Шереметев,
Поход держит во Шведскую землю,
Наперёд казаков рассылает.
Опорным пунктом был Псков. В поле ушла 21 тысяча воинов, разделённых Шереметевым на несколько отрядов. Самым большим, в 11 тысяч бойцов, командовал сын Бориса Петровича Михаил. Двинувшись на Раппину мызу, разгромили большой шведский отряд. Противник потерял более четырёх сотен убитыми, две пушки, и восемьдесят шведов попали в плен. Наши потери – в разы меньше. Современник писал о возвращении победителей: «Наперёд везли полон, за полоном везли знамёна, за знамёнами пушки, за пушками ехали полки ратных людей, за полками ехал он, Михайла Борисович. А в то время у Печорского монастыря на всех раскатах и на башнях распущены были знамёна, также и во всех полках около Печорского монастыря, и на радости была стрельба пушечная по раскатам и по всем полкам, также из мелкого ружья».
Отряд Якова Никитича Римского-Корсакова, около трёх тысяч человек, не имел успеха и отошёл, потеряв в бою несколько десятков человек. Шведы подали это как свой грандиозный триумф, уверяя, что их отряд в 1200 человек атаковало 50 тысяч московитов. Согласно одной голландской газете русские умылись кровью, потеряв шесть тысяч солдат. Победителем, едва не затмившим Александра Македонского, объявлен был полковник Шлиппенбах.
Третий наш отряд также никаких побед не одержал, но и больших потерь не понёс. В целом разведка боем вышла удачной, хотя король Карл об этом так никогда и не узнал: до него дошли только победные реляции. Так Шлиппенбах стал генералом. Лучшего противника нельзя было и пожелать.
* * *
В канун Рождества Борис Петрович решил взяться за шведов всерьёз и 23 декабря 1701 года выступил в новый поход. Получив сведения, что Шлиппенбах с семью тысячами воинами намерен атаковать Печорский монастырь, он решил не упускать инициативы. Шведы были уверены, что защищены глубоким снегом, и изумились, увидев русские полки. Сражение у мызы Эрестфер произошло 29 декабря. Первыми в бой бросились наши драгуны, но вынуждены были отступить под залпами картечи. Потом подошла наша пехота с пушками. И положение изменилось. Бой шёл пять часов. Шведы, не выдержав, побежали, оставив на поле боя около трёх тысяч убитыми, всю артиллерию, провиант и фураж. «Долго не образумятца и не оправятца», – констатировал Борис Петрович.
Это была первая крупная победа в той войне. В Москве устроили пушечный салют и били в колокола. На кремлёвских башнях вывесили захваченные у шведов знамёна. Сочинены были и неудобовразумительные вирши про то, как гордый лев хотел поглотить орла, но тот показал когти. «Европа удивися и рече: я есмь прельщенна», – написал поэт. На самом деле Европа вновь узнала о случившемся от Шлиппенбаха. На этот раз против него действовало якобы уже не 50 тысяч русских, как в прошлый раз, а целых 100 тысяч. Он преувеличил «всего» в десять раз. Собственные потери оценил в 700 человек, забыв упомянуть, что едва удрал с остатками кавалерии. Король Карл, получив сообщение, что московиты, слегка потрепав шведское воинство, отступили обратно в Псков, успокоился, что было нам на руку.
«Мы можем, наконец, бить шведов!» – удовлетворённо и лаконично заметил Пётр Великий, присвоив Борису Петровичу Шереметеву звание фельдмаршала. Русская армия всё ещё уступала шведской в выучке и слаженности, но развеяла миф о непобедимости противника. В общем, «в даль» Шереметев сходил вполне удачно.
Нева – наша
Стали думать, что делать дальше. Пётр велел обороняться, но события вдруг помчались вскачь. Обманутый Шлиппенбахом король Карл увёл войска из Курляндии (Южной Латвии) под Варшаву. Дождались, когда он там увязнет, и тогда наступил, по словам российского императора, «истинный час», т.е. время вернуть утраченные в Смутное время земли. Шереметев удалил слабых офицеров, доукомплектовал полки, обеспечив их всем необходимым. Отказался выполнить приказ царя, потребовавшего передать часть солдат другому военачальнику. В целом действовал в своей манере, справедливо полагая, что победителей не судят, а объяснения побеждённых никому не интересны.
Выступили 12 июля. Через шесть дней состоялось сражение у мызы Гуммельсгоф, во многом повторившее зимнее. У Шереметева было больше солдат, у шведов – лучшие войска в Европе. Но их кавалерия, не выдержав удара, отступила, расстроив ряды пехоты. Атака русских уничтожила большую часть корпуса Шлиппенбаха. Наша кавалерия занялась опустошением края, уничтожая небольшие шведские гарнизоны. «Борис Петрович в Лифляндии гостил изрядно довольно», – констатировал Пётр.
Шлиппенбаха в конце концов из Прибалтики убрали, под Полтавой он попал в плен и поступил на русскую службу. Особо себя не проявил, но один из его потомков, Николай Неплюев, стал основателем Крестовоздвиженского православного трудового братства. Другой – Александр Шаргей – рассчитал оптимальную траекторию полёта к Луне, чем потом воспользовались американцы.
В октябре 1702 года пришёл черёд Нотебурга, в прошлом русской крепости Орешек. Из Новгорода пришёл Репнин с войсками, из Архангельска прибыл Пётр с гвардией. Шереметев привёл свои полки из Пскова, возглавив осаду. Правда, царь быстро его оттеснил. Две недели пушки били по стенам, пока стволы не начали выходить из строя и не подошли к концу ядра. Пошли на штурм. Но лестницы оказались слишком короткими, а огонь шведов – слишком сильным. В результате наши потери были огромны – почерк Петра ни с чем не спутаешь. Борис Петрович мог лишь скрежетать зубами. Растерянный император захотел помочь отрезанным неприятелем гвардейцам, отправив им лодки. Командир семёновцев князь Михаил Голицын оттолкнул их от берега, не оставляя солдатам иного выхода, кроме победы. Другие наши части тоже не струсили, начался новый приступ – и шведы сдались. «Зело жесток сей орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен», – заметил по этому поводу Пётр.
Овладев истоком Невы, под началом Шереметева отправились к устью. Там, на территории современного Петербурга, стояла крепость Ниеншанц. Слабо укреплённая, она пала после 12-часового артиллерийского обстрела. В это время в Финском заливе появился шведский флот. Не зная о потере Ниеншанца, два парусника вошли в Неву. Ночью их атаковали тридцать лодок с русскими гвардейцами. Пётр первым взобрался на 14-пушечный «Астрель», началась рукопашная, после которой у флота Швеции стало на два корабля меньше. На Весёлом острове, как его называли шведы, или Заячьем, по мнению финнов, 16 мая 1703 года, в день Святой Троицы, была заложена Петропавловская крепость, положившая начало Санкт-Петербургу.
Нарва. Долг платежом красен
На севере шведов отбросили до Выборга, но Шереметева интересовала только Нарва. Весной 1704 года Борис Петрович взял некогда русское Копорье, отправив императору депешу: «Музыка твоя хорошо играет; шведы горазды танцевать и фортеции отдавать; а если бы не бомбы, Бог знает, что бы делать». В июне авангард Бориса Петровича появился под Дерптом. Как всегда, тщательно подготовились. Штурм начался лишь 12 июля, зато длился всего семь часов. Стволы мушкетов так накалились, что их стало невозможно держать в руках. Ворота, именуемые Русскими, были вынесены в считанные минуты захваченными в бою шведскими пушками.
В августе конница Шереметева переправилась через памятную ей Нарову, только теперь уже без потерь. Гарнизон Нарвы вырос с двух тысяч человек почти до пяти, но русская армия была уже не той, что четыре года назад. В два часа дня 9 августа пошли на приступ, а уже через час весь главный вал был в наших руках. Комендант крепости генерал Горн укрылся было с остатками войск в Старом городе, но вскоре понял, что всё бесполезно, и велел барабанам бить сигналы о сдаче. Их никто не услышал из-за грохота пушек и треска ружей. Русские солдаты взломали ворота, началась резня… Через неделю капитулировал гарнизон Ивангорода. «Инова не могу писать, только что Нарву, которая четыре года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало, о чём пространнее скажу сам», – заметил по этому поводу император.
В общем, за 1700 год расквитались сполна. Россия вернулась на Балтике к старинным своим границам. На том могла и остановиться, если бы шведы спустя четыре года не вторглись в наши пределы.
Полтава. Отношения с Меншиковым
В наши задачи не входит подробное описание всех походов и побед графа Шереметева, как и его редких поражений.
В Курляндии произошло неудачное столкновение с генералом Левенгауптом. Правда, потери были сопоставимы, да и моральный дух русских остался на высоте, так что они начали готовиться к новому бою. Но Левенгаупт уже добился своего (прорвавшись на дорогу, ведущую в Ригу) и стремительно бежал за стены города. Император взялся утешать Бориса Петровича: «Не извольте с бывшем нещастии печальны быть». Признав, что несчастье произошло из-за «недоброго обучения драгун».
В Полтавской битве Шереметев был главнокомандующим, как всегда, находился в гуще сражения и остался невредим, когда пуля, пробив латы, задела рубашку, проглядывавшую из-под расстёгнутого камзола. Его заслуги в этой баталии были частью присвоены другими сподвижниками Петра, частью приписаны императору. В результате историки иногда недоумевают, почему имя Бориса Петровича государь поставил первым в числе награждённых.
Попробуем объяснить.
Во-первых, Шереметеву полностью принадлежит весь план кампании – очень жёсткий, предвосхищающий стратегию Кутузова. Враг заманивался вглубь территории. По пути его следования уничтожались запасы продуктов и всё, потребное армии противника. По сторонам работала наша конница, не давая противнику уклониться в поисках провианта и фуража. Пресекались все попытки доставить ему обозы из глубокого тыла.
Во-вторых, тайной остаётся, кому принадлежал план Полтавской битвы, но не резонно ли предположить, что главнокомандующему? Принято считать, что Петру Великому пришла идея использовать редуты в полевом сражении, раздробив с их помощью шведскую армию. Так ли это? Обратим внимание, что командовал этими маленькими крепостями на пути неприятеля подчинённый Шереметева, его старый товарищ, бригадир Савва Васильевич Айгустов. Да и некий зачаток редута Борис Петрович использовал незадолго до этого в другом столкновении со шведами. Оставалось доработать концепцию, которую Пётр, конечно же, одобрил, но уж никак не придумал.
* * *
Причины, по которым участие Шереметева в разгроме короля Карла тщательно затушёвывались, лежат на поверхности. Всё дело во всесильном фаворите и друге Петра – Александре Даниловиче Меншикове. «Он лютый враг фельдмаршала Шереметева», – писал английский посол Чарльз Уитворт. Человек непонятного происхождения, Меншиков, судя по всему, был неграмотен. Среди десятков тысяч листов, сохранившихся в его фамильном архиве, нет ни слова, написанного рукой фаворита. Явившийся ниоткуда, он был чрезвычайно спесив, создав себе двор, как у германских князей, состоящий из каких-то гофмаршалов и гофмейстеров.
Шереметев был его полной противоположностью. По знатности равный царю, великолепно образованный, он был вместе с тем удивительно прост в общении. Заметив на улице офицера, когда-то служившего под его началом, лез из кареты в грязь, чтобы пожать руку товарищу по оружию. За его столом сидело не меньше полусотни человек, которых граф привечал. Был нищелюбив, помогая вдовам и сиротам.
«Его чрезвычайно любят солдаты и почти обожает народ», – писал Уитворт, добавляя, что преследованиям Меншикова Шереметев подвергается непрестанно. Не раз просил об отставке, но неизменно получал отказ.
* * *
Об устремлениях графа свидетельствует то, что в память о Полтавской победе он решил построить у себя в имении Борисовке женскую обитель в честь своей любимой Тихвинской иконы Пресвятой Богородицы. Сам написал устав, выделил средства на содержание, устроил монастырские сады – грушевые, яблочные, сливовые. Можно представить, как угнетал его вульгарный рационализм Петра, считавшего иноков «чуждые труды поядающими».
Нельзя назвать Шереметева мрачным типом с показным благочестием. Много смеялись над его шуткой, когда какой-то германский принц взялся расспрашивать Бориса Петровича о его путешествиях. Граф не знал, как отвязаться, и рассказал о небывших приключениях в Царьграде, Египте и Америке. Когда царь в тот же день взялся его журить за этот розыгрыш, смущённо ответил: «Детина-то он больно плоховатый, некуда было бежать от спросов. Так слушай же, подумал я, а он и уши развесил».
Фельдмаршал был вольным русским человеком, отрицавшим любой фанатизм. Его отец спас Киево-Могилянскую академию – её пытались уничтожить, как мнимый «рассадник латинства». При Петре маятник качнулся в другую сторону, и теперь уже православие решили сузить, чтобы не мешало «европейскому просвещению». И то и другое было противно природе Шереметева, в которой огонь сердечный уживался с трезвостью ума.
На пороге Царства
Последней крупной победой Бориса Петровича было взятие Риги в 1710 году. Он писал Петру: «С Божьей милостью мне удалось с главным лифляндским городом Ригой, который до сего времени никогда и никакими средствами не был взят и во всей Европе непреступной девственницей считался, обручиться и привести его, как невесту, к честному соглашению». Со шведской властью на южном берегу Балтийского моря было покончено раз и навсегда.
Следующая кампания, где ему поручили командовать армией, оказалась крайне неудачна, но не по вине Бориса Петровича. Петровский поход на Восток – историческая загадка. Возможно, целью его был Константинополь. Вышли в поход в феврале 1711 года с красным знаменем, на котором можно было прочесть: «Во имя Спасителя и христианства». Но это, увы, с самого начала была авантюра. Не имелось детального плана кампании, не произведена серьёзная разведка. Неурожай на Украине оставил армию без хлеба, потом начало недоставать даже воды.
До последнего момента думали, что турок близ Дуная 40-50 тысяч. Что их в разы больше – 170 тысяч – обнаружили слишком поздно. Османы атаковали первыми, окружив наши силы. Среди других в ловушке оказался император Пётр. Спасли положение вице-канцлер Пётр Павлович Шафиров и полковник Михаил Борисович Шереметев – сын фельдмаршала.
Заключив мирный договор, они согласились стать заложниками. В плену держались мужественно, несмотря на ужасные условия, продолжали отстаивать русские интересы. Их отпустили спустя три года. Михаил был уже смертельно болен и не сумел добраться до Москвы. Похоронили его в Киевской лавре.
Там же хотел закончить свои дни, приняв постриг, и Борис Петрович Шереметев, потерявший, кроме сына, ещё и жену. Сказал об этом государю. Решение монарха поразило его, как неудачная, обидная шутка. Пожилого полководца, искавшего молитвенного уединения, женили на молодой вдове Анне Петровне Нарышкиной. Впрочем, в этом браке супруги произвели на свет пятерых детей.
Царь Пётр почитал таланты фельдмаршала безмерно, но вместе с тем его страшно раздражал этот упрямый человек. Особенно неприятен стал отказ Бориса Петровича подписать смертный приговор царевичу Алексию. Современники сохранили слова Шереметева по этому поводу: «Служить моим государям, а не судить их кровь – моя есть прямая должность!» Возможно, именно эту историю вспомнил Пушкин, помянув графа в своей «Полтаве»: «И Шереметев благородный…»
Духовное завещание графа отразило главное противоречие в жизни этого человека, желавшего совместить преданность и Богу и царю. «Тело моё грешное отвезти и погребсть в Киево-Печерском монастыре или где воля его величества состоится», – смиренно распорядился Борис Петрович. Но его заветное желание так и не было исполнено. Волею императора Шереметева погребли в другой лавре – Александро-Невской. Спустя несколько десятилетий потомки построили на его могиле церковь во имя Лазаря Четырёхдневного – друга Христа.
Для нас же граф остаётся связующим звеном между Русью Московской и сменившей её эпохой. Можно чтить и ту и другую, служить новому, не забывая старого, если в груди твоей бьётся верное сердце.
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий