Трудники

Повесть

Картина Ю.С. Бобина (art-olonya.ru)

Преподобне отче наш Александре, моли Бога о нас, грешных! 

1. Перед исповедью 

Келья, в которую поселили Володю, представляла из себя ряд двухэтажных шконок вдоль стен человек на двадцать. В помещении было чисто – видно, что за этим тут строго следят: ни запахов, ни вшей, ни прочих «прелестей». Иконы на тумбочках большие и маленькие, личные вещи – под шконками и на спинках стульев. Название «шконка» для мест возлежания трудников закрепилось здесь давно, но Володе оно не нравилось: будто в тюряге. И чай здесь не чай, а чифирь, и порядки здесь какие-то – как бы сказать осторожнее – не совсем такие, каким им следовало быть в монастыре.

Соседом оказался мужчина примерно одного с ним возраста – где-то за сорок – и с такой же южной внешностью, только намного мощнее. Всю ночь на тумбочке рядом с его шконкой горела включённая лампа. Серафим – так он назвался – запоем, будто боясь не успеть, одну за другой читал книги по православной тематике из маленькой библиотеки для трудников. Свет от лампы мешал Володе спать.

– Серафим, а ты спать собираешься?

В ответ звучало что-то вроде «Цыц!».

После тридцать пятой или сто тридцать пятой попытки Володя не выдержал и выразился! На немецком:

Oh, Mein Gott! Wann diese Trottel einschlafen wird?*

После нескольких месяцев совместной работы с немцами в 90-е годы и последовавшей затем поездки в Германию у него появился маленький бзик: во время сильных нервных волнений или после второй рюмки водки (что бывало очень редко) он, странным образом, забывал русский язык и начинал выражаться на немецком, хотя его умения в немецком были весьма скромными – шпрехал совсем малость, понимал кой-что.

Серафим поднял голову с подушки, потом медленно сел на кровати, спустив волосатые ноги на чистый коврик на полу, посмотрел на Володю строго и ответил:

Störe dich zu schlafen? 

Natürlich! **

– Хм! Ну пойду в коридор…

Щёлк! – и лампа была выключена. Тем не менее Серафим ещё раза три возвращался в келью, а с ним возвращались шорохи, скрипы и шуршанья. Уснуть Володя поэтому не мог, а когда только-только стал погружаться в долгожданный сон, прозвучал колокольчик – громко, настойчиво, безжалостно: бригадир Лёша, бородатый строгий мужик лет сорока, будил всех на утреннюю молитву.

Это было первое утро Володи в монастыре в качестве трудника. Вчера он был ещё паломником, невероятным образом оказавшийся в этом волшебном месте, где царили глубочайшая умиротворённость и тишина, а слова такого – «трудник» – никогда в жизни не слышал. Все его представления о монастырях сложились на основе просмотра ещё в 1990-е в городе Сыктывкаре, где оказался по распределению после техникума, фильма «Имя розы» по книге Умберто Эко. И вот нате вам – приключеньице! «Пути Господни неисповедимы» – так, кажется, говорят в народе?

Колокольчик звенел и звенел. Когда же он так рано просыпался в последний раз?

Воскресенье. Сегодня непонятное и незнакомое для Володи событие – литургия, где будет причастие, а перед ним обязательно надо быть на исповеди. Так объяснил ему его новый знакомый Андрюха, парень лет двадцати пяти, – худой, как с иллюстрации о списке продуктов из прожиточного минимума.

За час до Таинства Володя решил снова пройтись вдоль озера, как вчера, в тот удивительный первый день его странного приезда в монастырь.

Дошёл до развилки к скиту Святого великомученика Пантелеимона – теперь он знал название! – и… повернул обратно, испугавшись опоздать на свою первую в жизни настоящую исповедь.

Где-то в конце леса, за триста метров до первых домов деревни, произошло нечто – не почудилось ли? Будто тёплой шалью сверху накрыли и прошептали откуда-то из глубин души: «Молись за отца! За каждый день, им прожитый, – по молитве!» Наверно, показалось – чего не бывает? Но попробовать можно. «Спрошу-ка, – подумал, – у батюшки после исповеди».

С покойным отцом они всю жизнь были в контрах: батяня пил безбожно, а Володя, насмотревшись на «подвиги» отца, сказал себе в восьмом классе твёрдое «нет!» – не будет он пить никогда! И слово своё держал вплоть до 27 лет, пока его однажды не «совратили»… немцы.

Главным редактором русско-немецкой газеты, где он работал, была настоящая немка Heike. Однажды они втроём – Володя, главред и корреспондент из Швейцарии – поехали за сюжетом на Юг, к Чёрному морю. Некая дочь репрессированного в сталинские годы поляка написала роман о своём отце и просила срочно приехать за рукописью, чтобы издать книгу непременно на Западе – только ни в коем случае не в России. Там-то, у самого Чёрного моря, и случился с Володей самый что ни на есть чёрный перевертец – он впервые в жизни выпил водки! Началось с вина. Хозяйка дома, в котором они поселились, готовила отменно, и за столом, в окружении соседей, подруг, коллег, прибежавших поглазеть на живых иностранцев, перед вкушением чудо-блюда не выпить местного вина считалось преступлением.

Он пытался сопротивляться: «Я не пью!»

Но ему ответили так, что поставили в тупик: «А мы что, пьём? Обижаешь!..»

Пришлось пригубить чарку.

Ну а на следующий день Володя вместе со всей иноземной ратью был приглашён в престижный местный ресторан, где особое внимание гостей с Запада почему-то привлекла водка «Столичная». На вопрос, заказывать ли водки и на него, Володя ответил лихо: «Ыгы!» Тонуть, так не по щиколотку – у самого же моря, да какого – Чёрного! Немка пила так: кофе, минералку и… водку! Фотокорреспондент из Швейцарии так: водку, кофе и минералку. Володя повторял за ними, но ему, тем не менее, хватило, чтобы вдруг вспомнить о своей детской мечте стать артистом и вдохновенно спеть на весь ресторан для вот этой симпатичной женщины, редактора русско-немецкой газеты… И как же он раньше не замечал её красоты?

Этот позорный кульбит жизни не был, однако, началом его падения – алкашом он не стал. Падение – другое – случилось потом, через пятнадцать лет, когда он по-прежнему с презрением и свысока смотрел на каждого из «этих» – грязных алкашей – и отца своего покойного по-прежнему презирал… А сегодня случилось странное: «Молись за отца! За каждый день, им прожитый, – по молитве!» «Да что за чушь! Не буду я спрашивать, подумает ещё батюшка, что я малость умом тронутый».

* О Боже! Когда этот идиот будет спать?

**– Мешаю тебе спать? – Конечно!

* * *

Трудник Андрюха, увидев поспешающего от озера к храму Володю, предупредил: «Прогулки за пределами только по благословению! Могут и выселить». «Вот так раз-два-приехали! Это что же – на каждый чих теперь благословение испрашивать? Ну и ну!» – возмутилась изнутри Володина гордынька.

2. Исповедь

Трудники вперемежку с паломниками – вереница человек на пятьдесят, если не больше, и все – к одному батюшке, отцу Иоанну. Видать, умеет слушать, а может, вообще святой. Вот уже литургия началась и почти час прошёл после начала, а не дождаться своей очер… Называть эту вереницу очередью Володе почему-то не хотелось. И кто же эти люди, что всё время норовят пролезть без очер…еди? Особенно подолгу у аналоя стоят женщины – ну что же они, всю жизнь свою решили отцу Иоанну рассказать?

Наконец-то последние три человека впереди – трудники: они по-быстрому. И вот она – трудная, неуклюжая, с возом грехов – исповедь!

– Каюсь!..

А что дальше? Подскажи, батюшка!

Что сказал отец Иоанн в ответ, он не помнил. Да и вообще много чего забывать стал, будто и не его жизнь течёт, а в мультяшный сюжет развивается.

– А что ты Господу сказать хочешь? Что сердце подсказывает? Где боль твоя?

– Где боль моя?

Как точно сказано! А сердце подсказывает это! Страшно открыть это. Но решился! Будь что будет! Хуже быть не может!

Без жилья и денег, в хворях, забытый друзьями, непонятый и отвергнутый ближними, изгнанный с последней работы-надежды, изгнанный ею – той, благодаря кому был крещён на исходе 90-х, лучшей женщиной в мире. В страстях, в зависимостях, стареющий никто.

И полилось – грязь и вода, буря в мутном стакане души, изгаженной грехами. Исповедь!

Отец Иоанн, как ему показалось, был несколько обескуражен:

– Эхма, как же тебя жизнь-то погнула, пощипала да вываляла! Но милостив Господь. Покайся – искренне, исторгни из сердца своего всю эту нечисть. И молись! Нет греха не прощаемого, кроме греха нераскаянного.

Епитрахиль на голову кающегося раба Божьего Владимира и вослед молитва разрешительная. А под ней, на коленях, – другой человек! Новый. И будто гора с плеч. Такая лёгкость на душе!

Вспомнились слова, сказанные накануне на берегу озера его новым другом, с которым они приехали в монастырь: «Новый человек явился миру!»

«Но ведь это было сказано обо мне! – удивился Володя. – Спросить, что ли, у батюшки о тех странных словах, пришедших ниоткуда, – о молитве за отца? Может, все его трудности в жизни и вдруг появившиеся зависимости – они оттого, что отец не отмолен!»

Рассказал, попросил благословения молиться за отца. И начал – вначале по одной сотне по утрам, перед послушаниями, а потом, в свободное время, ещё по сотне-другой. И писал почти каждый день записки о его упокоении, подавал на литургию – трудники могли подавать их на службу бесплатно сколько угодно. Единственно, что не понимал: на проскомидию подавать или обедню? В чём разница?

…Когда же он в последний раз писал записки в храме и ставил свечи у икон? Десять лет назад? В столице.

Новость о смерти отца-алкоголика застала его в Москве, где он «завис» на время по пути из Питера на родину – в солнечную южную республику, где родился более сорока лет назад и где жила почти вся его родня.

Старая московская знакомая Тамара всегда была рада видеть его у себя в гостях. В уютной квартире рядом с метро «Электрозаводская» они долго говорили о современных течениях в психологии, о её грандиозных планах на будущее, о театре, о родне. До поезда оставалось часа три, и вдруг он поделился с ней открытием – неосторожно, не подумав о последствиях: «А ведь годы уничтожают разницу в возрасте». Она любила его, а он был младше на десять лет.

Она посоветовала сходить в Храм Христа Спасителя и заказать сорокоуст по покойному. Это был, пожалуй, первый его шаг к примирению с отцом – теперь покойным.

3. Напутствие 

Знал бы Володя заранее, чем закончится эта неожиданная поездка в монастырь, может, и не стал бы испытывать судьбу…

Получилось так, что в Санкт-Петербурге у него вдруг не стало ни работы, ни жилья, ни средств к существованию – ничего! Вёл он до этого жизнь глупую и распутную, ввязался в игры в казино. И поплатился: дали по башке в парадной после крупного выигрыша, ограбили, забрав паспорт, мобилу, и бросили голым и в крови. Пролежал он три дня в коме в больнице, а выйдя, решил ехать к родственникам. Написал эсэмэску, дескать, жив-здоров, могу выехать к вам прямо сейчас. А потом отправился в храм свечку поставить за то, что выкарабкался.

Поставил, и как раз возле подсвечника его мобильник принял ответное сообщение от родственников: «Мы против». Володя стоял на пороге храма потерянный, чуть не плача и в сотый раз читая сообщение. Рядом из храма вышел парень, перекрестился при выходе, заметил Володю и, недолго понаблюдав за ним, протянул руку, как старому знакомому:

– А поехали в монастырь!

Взгляд Игнатия – так звали нового знакомца – излучал удивительный свет, как на иконе. Необыкновенное тепло и доброта будто струились из его глаз. Володя подумал: «У человека с таким взглядом не может быть душа скверная».

Приехали в монастырь поздно. Поселили их в дом паломника, хозяйка-матушка позаботилась о чае и снеди. Перед сном помолились – Володя делал это впервые. А ранним утром, в полшестого, пошли в храм на молебен. Потом на берегу большого красивого озера они ходили и разговаривали, точнее, это Игнатий говорил, Володя же слушал, но понимал плохо.

– Ты знаешь, это озеро – оно не просто вода с большими рыбами и гавкающими по утрам вредными бакланами над ним. Не глубина и ширина, не азимут и косинус, а место для рождения.

Был человек ветх и грехами избит до изнеможения, вопросами мирскими псевдоважными, как веригами, к земле притянут и распластан на ней в одиночестве и страхе, а тут пришёл на озеро – после храма, после первых в своей жизни исповеди и причастия – и родился, заново! Новый человек явился миру! И имя его прежнее, и прищур глаз не изменился, и походка всё та же – смешная, и не исчезли чудесным образом из жизни его ни привычки вредные, ни постыдные мысли и навыки из прошлой жизни, а всё равно – новый человек!

Теперь шаги его – не блуждание в рабстве свободы, не бессмысленный набор слов. Теперь всё у него организовано в предложение и всё строится по правилам: где надо – запятые, а не надо – значит, не надо! Бывают и многоточия. Могут годы пройти после одного многоточия: метаний, падений, разочарований, злости, уныния, прежде чем дорастёт человек до нужного слова и сможет закончить предложение и поставить точку. Такой вот, брат, новый синтаксис жизни!

Попробуй сейчас, именно сейчас, хотя бы раз пройтись вокруг озера, но не ради любопытства, а будто со свечой в руке, оберегая пламя, как в том фильме Тарковского, помнишь?

Как не помнить!

Тогда, в конце 80-х, на сеанс картины Тарковского «Ностальгия» его затащила Наташа, его первая женщина, а он смотрел на экран и ничегошеньки не понимал – ни в сюжете, ни в речах героев фильма, ни смысла нахождения в этом полупустом зале. А через двадцать лет он увидел этот фильм снова – после искушения большими деньгами и казино, после нападения бандитов в парадной дома, после развода, потери работы, жилья, регистрации, после нескольких лет жизни на грани… И в памяти его запечатлелась, словно выжженная, сцена, когда главный герой шёл со свечой.

 – …Пройди под дождём со свечой в руках вокруг озера, и это будет твой синтаксис, твоя победа! Лучше с молитвой, но ведь не знаешь ты ещё ни одной, даже «Отче наш». «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…» Это пятидесятый псалом. Его бы надо знать наизусть, но не насилуй себя: придёт время – выучишь. Она, эта молитва, просто врастёт в тебя. И в душе твоей вдруг откликнется на неё маленький светлый человечек, и он поможет тебе вымести весь хлам из души твоей и разрушит прежнего ветхого человека. Навсегда ли? Это зависит от тебя, от твоей настоящей истинной свободы.

Они шли по берегу озера, и Игнатий молился:

– «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…» Запоминай, это короткая молитва. Пусть она станет тем пламенем свечи, как в том фильме? Не задувай её мыслями, храни от страха и малодушия – просто неси.

Игнатий протянул ему чётки:

– Возьми эти чётки, их связала покойная ныне матушка схимонахиня Серафима, упокой, Господи, её душу. Прочитаешь одну молитву – перебери одно зёрнышко, вторую – следующее… Это и станет твоим первым молитвенным правилом. И каждый день так – вокруг озера, с молитвой, пока не родишься.

4. Шаги 

Игнатий ушёл, оставив Володю на берегу в полном мысленном раздрае: «Что мне делать сейчас? И долго ли идти? Успею ли до отправления автобуса?..» Засомневался, замедлил шаг. Душа… Молитва… «Богородице Дево, радуйся…» – вспомнил Володька и неожиданно для себя прочитал её полностью. «Надо же! Запомнил!» – удивился он. Это была первая молитва, которую он прочитал наизусть. Володя оглянулся, будто испугавшись, что кто-то услышал его, посмотрел по сторонам – кругом ни души, тишина, и только обступивший тёмный лес шумел верхушками елей, а за деревьями серебрились воды озера. Но Володе всё время казалось, что он здесь, в лесу, на берегу озера, не один.

«А вдруг это медведь незаметно подглядывает из-за кустов?» – подумал в страхе. Когда он ехал сюда, подслушал случайно разговор мужиков в автобусе о том, что зело много расплодилось нынче медведей, проходу в лесу не дают. Железяки с собой Володька не взял, так что пугать косолапого нечем. «По телевизору говорили, что медведь сам боится людей, поэтому если что, то лучше напугать его первым – крикнуть что есть силы, тогда есть шанс, что он сбежит. А если мобилу на полную громкость? Сбежит? А ещё говорили, что надо просто лечь, и тогда мишка посчитает тебя мёртвым. Хм, он что дурак, этот мишка? Он же зверь! У него что, нюха нет – отличить по запаху мертвечину от живого мяса?.. Может, вернуться, пока косолапый не превратил его в бифштекс? Во будет рождение! Ну и занесло меня! Дурная голова ногам покоя не даёт. А может, я того, рехнулся?» – подумал Володька. И усмехнулся: «Вот так и стану лешим в лесу».

«И чё я припёрся сюда? Куда иду? Родиться?! Что за чушь? Может быть, этот Игнатий просто сумел меня каким-то образом запрограммировать? Хотя… после причащения на ранней службе в монастырском храме ведь было же что-то, что никак не назовёшь манипуляцией или внушением. Это не было похоже ни на медитацию, ни на лайфспринг, ни на одитинг, ни на всякую прочую ерунду из эзотерик и наук. Это было другое, что не описать словами!

За свою почти полувековую жизнь Владимир Павлович Снеткин успел не окончить аж три вуза. Так что он был в некотором роде уникумом, трижды недообразованным Акамедиком – такая была у него кличка в школе, а ещё Профессор кислых щей и Бибизяна. Книг он перечитал множество, особенно увлекала его всегда литература по психологии. А в психологии самым интересным направлением считал нейролингвистическое программирование и «Психосинтез» Ассаджиоли. Впрочем, вся эта литература для него лично пользы не принесла никакой.

Все её хитрости, приколы, откровенные вопросы бесили Володьку – он хорошо знал всю психологию такого женского поведения, но всё-таки влюбился. Каждый приезд в транспортную компанию, где Светка работала менеджером, был для Володьки испытанием. Ну не могло у них сложиться ничего! И не хотел он этого. Не хотел, но случилось. И никакая психология не помогла! И что теперь? Как выкручиваться? «О ней забуду пока. Ведь сказали же тебе: не гаси пламя молитвы мыслями разными!»

Незаметно для себя он всё дальше уходил в чащу. Лес обступал высокими тенями и будто медленно сжимал сознание его и тело его в невидимое кольцо, воздух в нём густел с каждым шагом. Тропка, поначалу натоптанная, стала двоиться, таять и наконец исчезла. Ни звука, только шёпот и его, Володи, осторожное дыхание, словно в ожидании какого-то чуда.

Мысли о присутствии рядом медведя, о Светке – всё это постепенно ушло. Не было мыслей. Ни страха, ни мечтаний, ни эмоций – в душе нарастало необыкновенно радостное чувство со-причастности всему, ощущение невероятной полноты и влюблённости в каждый атом этой реальности, где всё-всё-всё – каждая вещь, каждая душа, каждый день и миг – имеют смысл. Поразили листья на деревьях: он никогда не замечал, что они настолько красивые!

И вдруг пошла молитва, как корабль по воде безграничного океана.

«Богородице Дево, радуйся!..» – повторял Владимир, словно боясь потерять то незнакомое до этой минуты ощущение нескончаемого и прекрасного начала – во всём и всего. Молитва будто сорвала с него какую-то ненужную защиту, пелену неправды, она будто прибавила его зрению новое качество – он стал видеть красивое. «Эх, сохранить бы это!»

Он стоял в неизвестно каких километрах от монастыря, от озера, берега которого поначалу держался как ориентира, а теперь – случайно ли? – забрёл в эту непролазную чащу, потеряв представление, где находится, и стоял в удивлении, тишине, с благодарностью: «Богородице Дево, радуйся…»

Лес не выпускал, сцепил его красотой своей, обездвижил среди своего величия и умиротворённости. Небо просветлело. Володя вспомнил о чётках, полез в карман куртки, и оттуда на землю выпала маленькая самодельная книжица. Он поднял её, прихватив пальцами немного цветков травы, прочитал название: «Богородичное правило Серафима Саровского». Как она оказалась у него в кармане?

Он открыл первую страницу: «На Седьмом Вселенском Соборе Церкви святые отцы сказали: «Кто будет со вниманием по 150 раз читать молитву „Богородице Дево, радуйся”, тот обретёт над собой особый Покров Матери Божьей».

Была в ней и та главная молитва, о которой говорил Игнатий, – «Отче наш». Володя стал читать молитвы из брошюрки – одну за другой, перебирая чётки. Страх, что заблудился, ушёл. И вдруг он услышал колокол. Звук его не рассеивался, не терялся среди деревьев, не «водил за нос», а был явным, отчётливым, не перевирал направление, а вёл.

«…Благодатная Марие, Господь с Тобою», – повторял Володя, идя на звук колокола, а по щекам его катились слёзы. И пошла по телу какая-то необыкновенная волна, будто мама в детстве по голове погладила, и снова вернулось то неописуемое ощущение присутствия Божия, которое сегодня уже посещало его.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

2 комментариев

  1. Валерий Иванов:

    от автора. Спасибо, Любовь! Ваши слова очень важны для меня, они сподвигают на написание новых текстов. Это моя первая в жизни значительная публикация в печатном издании. Повесть эта – труд двоих: меня и главного редактора газеты Игоря Иванова, без титанического труда которого по редактуре и перекомпоновке изначального текста эта премьера вряд ли где еще могла состояться. Приношу Вам, Игорь, Вашему коллеге Михаилу Сизову и всей редакции газеты искреннюю благодарность. Храни Господь! Сил вам всем и радости духовной во всех добрых делах! Спасибо!

  2. Любовь:

    Спаси Господи.Как хорошо написано!Поздравляю от души.

Добавить комментарий