Увидеть Ангела она не заслужила…

Леонид Гаркотин


Fotolia_49775771_X

Молодая женщина представилась Еленой и молча протянула старую, немножко пожелтевшую ученическую тетрадь. Я взял тетрадь и тоже молча вопросительно посмотрел на неё.

– Я знаю, что вы были знакомы с моей матерью, и хочу, чтобы вы прочитали то, что там написано.

На словах «с моей матерью» женщина сделала заметное ударение. Голос её дрогнул, а по лицу пробежала едва уловимая гримаса отвращения. Будто речь шла не о родном человеке, а о ком-то гадком и неприятном.

Я искренне спросил:

– А почему с матерью, а не с мамой? И кто ваша мама?

Она холодно ответила:

– Там, в тетради, все ответы.

Я присел к столу, раскрыл тетрадь и стал читать. Почерк показался знакомым, но с первых строк угадать, кому он принадлежал, не получалось. Да и уже на третьем предложении простое любопытство уступило место глубокому переживанию.

Писала мать. И не писала, а изливала радость свою и боль:

«Девочки мои, сегодня я видела настоящего Ангела. Он смотрел на меня ясными голубыми глазами, а я стояла грязная, непричёсанная, неприбранная, обиженная на весь белый свет, абсолютно уверенная, что в жизни этой я больше никогда и никому не понадоблюсь.

А Ангел стоял и улыбался, а потом шагнул ко мне и обнял меня своими мягкими и тёплыми крыльями. И мне стало так хорошо и радостно, что от счастья и блаженства я заплакала.

Я видела сама себя со стороны. Видела, как струйками по лицу стекали мои слёзы. Сначала струйки эти были грязно-серыми, потом становились всё светлее и, наконец, стали чистыми и прозрачными.

Они образовали тонкий тихий ручеёк, который сверкал на солнышке и стекал не вниз, как должно быть, а тянулся золотой ниточкой прямо к небу.

Ангел смотрел на меня, нежно гладил крылом по голове и что-то говорил доброе и участливое. Слов я не слышала, но чувствовала, что он меня утешает.

Я перестала плакать, а он неспешно отстранился от меня и поставил перед собой большое зеркало. Я ахнула, увидев в зеркале себя в нарядном белом платье, чистую, светлую и молодую.

Я застыла от изумления, а Ангел ещё раз мне улыбнулся, взмахнул крыльями и быстро начал подниматься в небо по золотой ниточке из моих слёз. Он уходил всё выше и выше. За ним исчезала и ниточка. Я смотрела на это заворожённым взглядом, боясь моргнуть и всё испортить, потом помахала рукой, чтобы попрощаться с Ангелом. Он ответил мне лучом яркого света. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, Ангела не было.

Подушка была мокрой от слёз, но на душе как никогда было тихо и спокойно. Впервые за долгие годы пришло нестерпимое желание помолиться.

Девочки мои, как же давно я не смотрела на себя! Постаревшая, подурневшая, с тёмными мешками под глазами, худая, лохматая тётка.

Я представила, как будут на меня смотреть в храме и тихо шептаться, незаметно кивая в мою сторону. Мне стало страшно и неприятно, но желание помолиться в храме не пропало.

Хоть и торопилась, но на приведение себя в порядок ушло много времени, и в церковь я вошла к окончанию службы. Никто на меня не обращал внимания, лишь батюшка, когда неловко поцеловала крест, сказал: “Ты, Валентина, задержись и подожди меня у свечной лавки”.

В былые годы мы были знакомы с батюшкой, однако не виделись целую вечность, но он меня узнал.

Я тихонечко встала у свечной лавки и стала смотреть на выходящих из храма прихожан. Многих узнавала. Они тоже узнавали меня, но быстро опускали глаза и проходили мимо. Они стыдились меня, стеснялись подойти ко мне, боялись даже кивком головы обозначить наше прошлое знакомство.

Днём раньше я бы каждому из них устроила скандал. Я бы орала на всю округу: “Что же ты, подруга моя лучшая, не узнаёшь меня? Боишься замараться? А сколько лет ты за мои деньги, в моей компании ужинала в городском ресторане у площади Ленина? Сколько лет ты гордилась и хвасталась дружбой со мной? Я доставала тебе модную обувь и одежду. По моему звонку привозили тебе прямо домой румынскую и чешскую мебель. До сих пор на твоей шее висит увесистый золотой кулон, который я тебе подарила!

А ты, разжиревший и облысевший толстогубый бегемот, теперь бережно поддерживаешь на ступеньке свою старую, напудренную и покрашенную в фиолетовый цвет мымру! Ты же волочился за мной и готов был переправить в мой магазин всю свою промтоварную базу! И переправлял! И я платила! Собой платила… Зато в подсобке моего магазина было всё! И ко мне на поклон приходили все городские начальники, их жёны и любовницы!

Вы все со мной хотели дружить, со мной хотели общаться и со мной хотели быть! Что же сейчас-то вы, завидев меня, опускаете взор и торопливо пробегаете мимо?”

Ещё день назад я кричала бы им всё это и плевала бы в спину. Сегодня же стояла, смотрела спокойно вслед и сама себе удивлялась. Мне даже не было обидно, не было больно. Мне было жалко их всех. И обвешенную золотыми украшениями мою бывшую подругу, и располневшего и постаревшего бывшего директора базы, и его морщинистую, старую и больную жену.

Мне хотелось, чтобы и их обнял Ангел. И я тихонько попросила:

– Господи, пошли и им всем Своего Ангела, чистого, светлого и милостивого! Пусть обнимет он их и нежно погладит своим крылышком. Ведь это так радостно.

– Ты с кем разговариваешь, Валентина?

– С Господом! – машинально ответила я и от неожиданности вздрогнула.

Рядом стоял батюшка и смотрел на меня добрым и светлым взглядом. За годы, что мы не виделись, батюшка тоже постарел. Вокруг глаз собрались лучики морщинок, борода стала белой, спина ссутулилась, а руки, некогда здоровые и крепкие, высохли и тоже побелели. Лишь глаза остались прежними.

Мы долго смотрели друг на друга: я с волнением и тревогой, а батюшка – с добротой и участием.

Наконец он сказал:

– Ну вот и слава Богу, Валентина, что ты с Господом решилась поговорить. Я представляю, какую радость ты Ему сейчас доставила. Ждал Господьто твоего прихода. Ждал!

От этого тёплого “ждал” я расплакалась. Слёзы сами катились из глаз. Батюшка не утешал, а просто стоял рядом и улыбался.

Немножко успокоившись, я, всхлипывая, произнесла:

– Простите меня, батюшка. Мне так стыдно за последнюю с вами встречу. Пятнадцать лет прошло, а сейчас всё вспомнилось до мельчайших подробностей…

Тогда на поминках по маме батюшка сказал: “Ты, Валентина, в храм приходи. Ждёт Господь-то”. А я развязно ответила: “Ох, не до Бога мне и не до храма твоего! Дел много! Молодая я да и не старая ещё, чтоб в храм ходить. Бог подождёт, а ты, батюшка, не ленись – молись за меня, да поусерднее!”

– …Ну всё так и вышло, как ты хотела. Ты ведь сама поручила мне не лениться, а молиться за тебя. Я и молился. Да и Господь на тебя не обиделся. Ждал. Теперь всё и уладилось.

Я смотрела на батюшку с большим изумлением.

Неужели все пятнадцать лет в молитвах своих он просил и за меня, ничего вокруг не видевшую, кроме жизни разгульной, красивой и желанной, погубившей и молодость, и красоту, и любовь? Неужели не противно было ему просить Господа Бога за меня, беспробудно пьянствующую, злобную, агрессивную и всеми брошенную?

Ведь он знал мою историю. Знал, как своими руками разрушила счастье своё: при разводе в зале суда отреклась от вас, девочки мои, бросив злобно: “Захотели жить с отцом? Живите! Чужие вы мне теперь!” Знал батюшка и всё равно за меня молился…

Я смотрела на него и говорила, говорила. Батюшка не перебивал. Давно уже опустел храм. Старушки прибрали подсвечники и помыли полы, а я, как на первом уроке в школе, ловила каждое слово батюшки, сказанное в ответ, и удивлялась простоте и мудрости его суждений:

– Ты, Валентина, верь. Не уходил от тебя Господь и не бросал тебя – Он просто стоял дверью. А дверь перед Ним ты сама закрыла. И пришло время двери эти открыть. Вот и распахни их! Первым делом перед дочками повинись, а потом с Божьей помощью всё и установится.

Я поверила тебе, мой добрый и мудрый батюшка, и из храма домой не шла, а летела! Я твёрдо знала, что сегодня позвоню вам, девочки мои, и вы не откажете, придёте ко мне, и я обниму вас нежно и ласково, как обнимала раньше, целую вечность назад, и скажу вам: “Родные мои, какое счастье, что вы есть! Я не знаю, можно ли простить меня, но очень прошу вас об этом. Знаю, что и малой надежды у меня нет, но всё равно прошу и на…”».

Буква «а» немножко съехала вниз, и слово осталось недописанным.

Мне тяжело было смотреть на Елену. Она старалась выглядеть спокойной и говорила тоже спокойно, но отрывисто, опустив взгляд в землю:

– Сестра уговорила поехать к матери. Дверь была настежь. В доме прибрано. В гостиной накрыт стол. Мать сидела в кресле в детской. Было всё, как при нас. Мы подумали, что она уснула. На полу валялась упаковка с нитроглицерином. Не успела её открыть. Сестра теперь ухаживает за могилой, и отец ходит туда изредка… А я не хожу.

Она помолчала. Потом забрала у меня тетрадь, сухо попрощалась, сделала несколько шагов, остановилась, обернулась и с нескрываемой обидой бросила:

– А я всё равно ей не верю! Увидеть Ангела она не заслужила…


← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий