Епископ Североморский и Умбский Митрофан (Баданин)

Предлагаем вниманию читателей фрагменты из книги «Война и любовь» Митрофана (Баданина), епископа Североморского и Умбского. Владыка посвятил её своим близким, участвовавшим в Великой Отечественной.

«Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
А мы попробуем спаять его любовью, –
А там увидим, что прочней…

Ф. И. Тютчев

Так ответил наш русский поэт «железному канцлеру» Бисмарку.

Здесь, в этом противопоставлении, сокрыта очень большая проблема. Либо «железо и кровь», которые безраздельно царили в прошлой человеческой истории, созидая языческие цивилизации древности, либо «любовь», всевластие которой возвестил пришедший в мир Спаситель, явив её как единственную силу, открывающую перед человеком блаженные миры «жизни будущего века».

Так получилось, что двое дорогих мне людей в полной мере столкнулись с этой страшной дилеммой жизни и смерти. Два русских воина приняли беззаконные законы войны и пропустили их сквозь свои сердца. Это мой отец, Василий Алексеевич Баданин, и мой тесть, Иван Михайлович Иванченко.

Иван Михайлович был значительно старше моего отца. Командир роты старший лейтенант Иванченко 24 июня 1941 года уже принял первый бой на западе Белоруссии. Отцу же «призывные» восемнадцать исполнились лишь в сорок третьем, и он, совсем ещё мальчишка из глухой вологодской деревни, вдруг оказался на фронтах непомерно страшной Великой Отечественной войны. Воевал сержантом, командиром отделения взвода артиллерийских разведчиков.

Отец никогда не хотел рассказывать ни про свои награды, а их было немало, ни про свои ранения. Разве лишь поставит свою любимую песню «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой…» или сам запоёт знаменитые «Журавли» Марка Бернеса. Да ещё всплакнёт украдкой… Помню, что в 50-е годы, когда мне было года три-четыре, мама уже стала просить отца больше не заводить дома наш патефон (настоящий заводной патефон с ручкой) с этой грустной песней про «Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой…». Папа обещал, но, когда мама куда-то выходила, он опять тихонько ставил эту пластинку и слушал…

Когда я позже читал записи отца, его рассказы о пережитой им войне, мне открылась тайна глубочайшей духовной травмы, что нанесли ему годы, проведённые на фронте. Как же тяжко было человеку, оказавшемуся

на тех страшных войнах при полном вакууме Божественной благодати и духовного утешения!

Русский воин Иван

«Ибо крепка, как смерть, любовь» (Песн. 8, 6)

Так как всё же в жестоких обстоятельствах войны защититься человеку от всевластия «железа и крови», как «скрепить любовью» свою душу и не дать её разрушить? Что может тягаться с торжеством и всесилием смерти, правящей на войне?

Господь подарил мне удивительную возможность близко узнать человека, который прошёл три войны и остался исключительно чист, духовно здоров и полон неиссякаемой душевной доброты.

Речь пойдёт о моём тесте Иване Михайловиче. Лишь с годами я стал понимать уникальность этого примера всемогущей любви, которая торжествует даже в условиях тоталитарного ужаса и довлеющей идеологии безбожия XX века. И я увидел, как на деле «любовь покрывает все грехи» (Притч. 10, 12), даже грехи страшной военной работы.

Иван Михайлович для меня – образец российского профессионального воина.

Практически всю Великую Оте-чественную прошёл комбатом (!), начав с боёв на западной границе и дойдя до Берлина, причём пребывая все эти годы в непосредственном боестолкновении с противником. Перерывы были лишь в госпиталях. Он получил немало орденов и иных боевых наград. Имел три ордена Боевого Красного Знамени. Немало было и ранений.

По законам той страшной войны и обстоятельств его боевого пути этого просто не могло быть и он должен был непременно погибнуть, как многие миллионы и миллионы таких же бойцов. Но в его сердце всегда была большая любовь. Этой его любовью была единственная на всю жизнь Анна. Всё это я понял уже много позже, когда читал его воспоминания и его небольшой фронтовой дневник. Я понял, что он жил на фронте этой любовью и сберегался ею. Когда в первые дни войны и последующей наступившей неразберихи он потерял связь с семьёй и затем несколько месяцев не имел никаких сведений, то он был близок к полному отчаянию и временами не хотел жить.

Анна была его Ангелом Хранителем. Она ждала его и молилась за своего Ивана.

Будучи человеком верующим, она, тем не менее, никогда ничем внешне этого не показывала, но в своей жизни в полной мере воплотила суть духовной работы жены офицера из пронзительного стихотворения Константина Симонова «Жди меня».

Война нанесла тяжёлые раны и Анне. Когда её Иван принял бой на границе, она уже бежала под бомбами, успев выскочить из дома с грудным ребёнком, в одном халате и домашних тапочках. Весь последующий ужас этого бега по стремительно занимаемой врагом территории, с последующим долгим отсутствием сведений о муже и многодневным запредельной тяжести трудом непрерывного ожидания и молитвы о сбережении любимого человека, оставили свой след в духовном здоровье Анны. Но они были едины в своей бесконечной любви и нежности друг к другу, и потому ничто не могло победить их. Точно так же и многие иные «советские люди», честно и по любви жившие в том безбожном мире, через эту подлинную любовь могли познавать Бога и быть Ему угодными.

Именно об этой тайне возвещает нам Боговидец Иоанн. Кто в этой жизни испытал подлинную, всепоглощающую любовь, тот познал Бога: «потому что любовь от Бога, и всякий любящий рождён от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 7).

Дорожа каждым солдатом

Ко Дню Победы в доме начиналось невообразимое. Помимо встречи с самыми близкими друзьями-сослуживцами, раздавалось столько междугородных звонков, приходило море поздравительных открыток от давних друзей-однополчан. И, что необычно, многие из них были от простых рядовых той войны. Я читал их. Там не было стандартных слов, там была одна благодарность и признания в любви к своему командиру, сумевшему и в тех нечеловеческих условиях сохранить жизнь не одному солдату.

Когда старший лейтенант Иванченко, выходя из окружения, собирал разрозненные группы солдат, кого с оружием, кого так, то тактика движения к своим, в сторону далеко ушедшего на восток фронта, была следующей. Шли лесами, болотами, но чаще бесконечными полями, при этом внимательно осматриваясь вокруг. Задача была первыми увидеть немцев. Как только их замечали, сразу же срочно укладывали оружие (практически все уже без патронов) и документы в приметном месте и все поворачивались, как бы идя на запад. Вскоре подъезжали немцы. «Немцы ехали когда на мотоциклах, когда на машинах, когда на лошадях. Обнаруживая нашу команду, они окружали нас, наводя на нас оружие. Мы отвечали им жестами, как бы спрашивая: “Плен? Где плен?” Тогда они довольно ухмылялись и показывали нам руками на запад. Мы согласно кивали и якобы начинали плестись в указанном нам направлении, изображая хромых и несчастных. Немцы уезжали дальше по своим делам. Мы же, дождавшись, когда они скроются из вида, быстро возвращались за оружием и документами и опять энергичным маршем двигались на восток».

«Как-то раз (во время битвы за Сталинград, когда от батальона капитана Иванченко требовалось обеспечить непрерывное поступление через Волгу в осаждённый город пополнения в живой силе, технике и боеприпасах. – Ред.) надо было срочно переправиться мне на другой берег, – рассказывал Иван Михайлович. – Было четыре часа утра. Я взял солдата, и на небольшой рыбацкой лодке мы погребли через Волгу. И хотя ещё стояли утренние сумерки, нас сумел заметить  “Мессершмитт-109”. Он прошёлся низко над нами и, развернувшись, вышел в атаку. Обстреляв нас, лётчик, видно, не удовлетворился и развернулся для нового захода. Теперь его пулемётные очереди прошили воду совсем рядом с лодкой.  Мы стали грести изо всех сил, но «широка ты, Волга-матушка», а мы были на самой середине реки. Тем временем истребитель разворачивался для новой атаки. Надо было что-то делать, и я приказал солдату бросить вёсла и свеситься с борта, притворившись убитым, то же самое сделал и я. “Мессер” с воем устремился на нас, я весь сжался, ожидая свинца, но очередей не последовало. Немец поверил и улетел. Вскоре мы достигли желанного берега».

Про Сталинград Иван Михайлович говорил кратко: «Сталинград был сплошным адом». И добавлял: «Тогда как раз вышел приказ НКО № 227, известный в народе как “Ни шагу назад!”. Так вот, я прямо скажу: таких жесточайших боёв, как в донской степи и в Сталинграде, ещё никогда в истории не было».

Иван Иванченко и Минский пивзавод

Ещё одна военная история, рассказанная И. М. Иванченко. «Генерал Русиянов (командующий 100-й стрелковой дивизией. – Ред.) поставил новую задачу: немедленно взять взвод солдат и выехать в Минск на пивной завод. Видя моё недоумение, он пояснил, что необходимо привезти как можно больше пустых бутылок. Именно там, под Минском, у нашей пехоты появилось новое тактическое оружие борьбы с танками – то, что позже стали называть “коктейлем Молотова”. Раньше у нас в армии такое не применялось, но я знал, как активно против наших танков такие бутылки с зажигательной смесью использовали финны. Мы быстро выполнили приказ комдива и изготовили первую партию бутылок. Уже на второй день немецкие танки по всему полю боя горели как свечки. Именно тот почин генерала Русиянова повлёк дальнейшее изготовление таких простейших “зажигательных гранат” в промышленном масштабе».

Под Ельней

«19 июля 1941 года танки Гудериана сумели занять Ельню, – вспоминал И. М. Иванченко. – Но дальше мы их уже не пустили.  В двадцатых числах июля мой батальон наконец получил пополнение, но вскоре из всех подразделений стали поступать сообщения о массовом заболевании поносом с подозрением на дизентерию. Срочно прибыли врачи, начальники продслужб. Вскоре выяснилось, что это массовое явление так называемой медвежьей болезни – расстройство желудка на почве нервного напряжения, вызванного страхом смерти. Пришёл слишком большой процент пополнения личного состава из необстрелянных новичков, и в подразделениях начался всеобщий мандраж. Врачи раздали успокоительные препараты, и заболевания прекратились. Очень скоро все стали более чем обстрелянными, ибо началась жесточайшая и кровопролитная битва под Ельней. Ежедневно мой начштаба отправлял массу похоронок. Деревня Ушаково рядом с Ельней, где действовала наша дивизия, переходила из рук в руки по пять-шесть раз в день».

В сентябре 1941 года за массовый героизм, мужество личного состава, высокое воинское мастерство нарком обороны СССР И. В. Сталин присвоил 100-й стрелковой дивизии, в которой дрался батальон старшего лейтенанта Иванченко, звание 1-й Гвардейской с вручением гвардейского знамени. Но это известие Иван Михайлович получил уже на госпитальной койке.

«Нога моя поправится!»

Ранение у Ивана Михайловича оказалось серьёзным. Началась гангрена, и врачи стали настоятельно советовать старшему лейтенанту Иванченко, пока не поздно, отнять ногу до колена. «От ампутации я решительно отказался. Провели рентген и вновь настаивали на операции по ампутации. А у меня тоска, и в голове лишь одна мысль: где моя семья? 21 августа, на моё счастье, осмотреть раненых приехал замечательный русский врач, в то время главный хирург РККА Николай Нилович Бурденко. Он остановился у моей койки. Ему доложили ситуацию. Он спросил меня, почему я отказываюсь от ампутации. Я ответил, что нога моя непременно поправится, если только я разыщу свою семью. Мне надо помочь найти моих родных, и тогда никакая ампутация не понадобится.

Профессор о чём-то поговорил с врачами, и мне сообщили, что принято решение отправить меня в госпиталь в Куйбышевскую область, ближе к тем краям, куда было эвакуировано большинство семей офицеров. Всё это для того, чтобы я мог спокойно разыскивать там свою семью и поправляться. Через три дня санитарный поезд доставил меня в новый госпиталь под Куйбышевом.

Рана моя мучила меня нескончаемо – и день, и ночь. Так же бесконечно тосковала моя душа. Все мои многочисленные запросы результата не давали. Из дневника того времени: “Вот и осень. Скоро зима, а на сердце камень. Он тянет меня куда-то вниз, наверное, ко гробу… В окно палаты смотрит луна – на ней отчётливо виден крест. Как тяжко…”».

Лишь в конце сентября наконец пришла радостная весть – семья офицера И. М. Иванченко зарегистрирована по месту жительства в городе Балашове. В октябре ВВК госпиталя предоставила старшему лейтенанту Иванченко месячный отпуск по ранению. Долгожданная встреча состоялась. Рана заживала долго и мучительно, и лишь в феврале 1942 года Иван Михайлович смог убыть в действующую армию.

Жажда Исповеди

Вспоминаю завершение жизненного пути моего дорогого тестя Ивана Михайловича. Он дожил почти до восьмидесяти лет и в последнее время часто задавал мне один и тот же вопрос: «Алёша, сделаешь ли ты всё, как положено?» Речь, понятное дело, шла о его кончине, хотя таких слов мы не произносили. И я отвечал, что, конечно же, всё будет сделано «на высшем уровне».

Порой людям, которые уже стоят на пороге вечности, открывается нечто большее, чем можно постичь умом или вписать в обычный ход событий. Так и Иван Михайлович, видимо, неосознанно предчувствовал грядущую мою решительную перемену, и душа его, может быть, уже чаяла моих монашеских заупокойных молитв.

Только сейчас я понимаю, как ему была нужна Исповедь. Как душа воина страдала от тяжести грехов, накопившихся за эту долгую жизнь. Потому воин Иван никак не мог умереть. Лежал и стонал. Временами впадал в сумеречное состояние сознания и тогда подымался с постели, собирал вещмешок, искал свой наградной револьвер и шёл на войну. Мы с женой Валентиной отыскивали его порой уже на улице, среди кустов и деревьев… Очень его жалели, но ничем тогда помочь не могли. Мы ещё ничего не знали про главное дело жизни, про спасение души человека.

В последние дни он уже не вставал с постели, но по-прежнему в бреду, в забытьи командовал бойцами, подымал батальон в атаку и плакал об убитых друзьях…

Я верю, что Всемилостивый Господь примет нынешнее покаяние всех его детей и внуков, пришедших к вере, и дарует по нашим молитвам упокоение светлым душам – воина Ивана и его верной подруги Анны.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →

Оглавление выпуска