Надо успеть отдать поклон старшим моим братьям, обязательно надо. Нужно же не просто повторять ежедневно: «Подаждь, Господи, оставление грехов отцам, братиям, сестрам нашим и сотвори им вечную память», но и в меру сил помочь ушедшим, заступиться за них, сказать о них пред Богом хорошие поминальные слова. Слова эти всегда обозначались как возложение словесных венков на могилки уходящих.

Были они в моей жизни и остались… Говорю о старших братьях в литературе. Может быть, оттого я их всех пережил, оттого Господь меня сохранил, что доверил сказать о них доброе слово.

Брат Борис

Но сначала не о братьях-писателях – о настоящем старшем брате Борисе. Прощание с ним было для меня таким тяжёлым, что лучше не вспоминать. Но как забыть, если оно само помнится.

Он после института ехал по распределению из Свердловска в Благовещенск, и его в вагоне захороводила такая бойкая хохлушка-украинка. Вот и всё. Оказалась до невозможности жадной, властолюбивой, хитрой. Сын родился и жил больным. И с ним они мучились все эти годы. Она кричала на мужа и руки даже в ход пускала. Могла ударить. А нам-то каково это было: старший брат. Вот сейчас прошли годы. Думаю, это, видимо, оттого, что его всегда очень любила другая девушка – землячка. А он на ней не женился. Очень умная, красивая. И никого у неё, кроме Бориса, не было. Почему не женился, не знаю. От неё сын его, то есть наш с братом и сёстрами племянник, замечательный вырос. Однажды он поехал в Тольятти – тосковал по отцу. Хохлушка его выгнала.

Всё третировала мужа. Машина есть – давай ещё, выстроил дачу – строй другую, одну продадим. Начались ельцинские годы – стала торговать на рынке заграничными тряпками, за которыми челночно ездила то в Китай, то в Турцию. А маму нашу при всех ханжески называла мамой.

И вот не забыть: брат лежит в гробу, она на него кричит – он что-то по хозяйству не успел доделать, что-то не увёз или не привёз. На меня набросилась – была против отпевания. Но тут уже я упёрся. Ходил в храм, договорился. Ночь перед похоронами была без сна, а до этого ночь в поезде. И ещё невестка положила меня рядом с двумя огромными холодильными камерами, которые, сменяя друг друга, колотили прямо по голове своими звуками, своим трясением.

На вынос гроба завод прислал оркестр. Отпевали в холодном храме. Место на кладбище хорошее, на холме. Поминки в кафе. Очень много людей. Завод всё оплатил. А назавтра утром младший брат и старшая сестра, приезжавшие на похороны из Вятки (пока Кирова), уезжали. Мой поезд уходил вечером, но я в квартире, в которой не стало брата, не смог оставаться. Ушёл вместе с ними из опустевшего дома, проводил их и целый день, огромный, пасмурный, с тяжёлым мокрым снегопадом, бродил по городу, а с обеда до вечера сидел на вокзале или ходил в недалёкую пивную. Вот уж тоска так тоска душила до слёз.

Дети семьи Крупиных: в первом ряду (слева направо) – первоклассник Володя, Алевтина, Михаил; во втором – Борис, Тоня. 1947 г.

На работе Бориса очень ценили. Когда его провожали, явилась вся гвардия ВАЗа, и сколько хорошего я наслушался о брате: как он занимался новыми технологиями, лабораторией нетрадиционных видов топлива. Лабораторию эту несколько раз поджигали – разве допустят нефтяные короли соскочить российскому автопрому с нефтяной иглы. Как много брат занимался смежниками, подолгу бывая в Турине, в Италии. Работал в Литве, в Вильнюсе. Там его уговаривали остаться. Квартиру предлагали, паспорт подарили. Только там фамилия была написана так: не Крупин, а Крупиновас. Но куда он из России?

Для меня он, хотя я его давно перерос годами, всегда будет старшим. Мама рассказывала: «Когда он маленьким был совсем, а оставить было не с кем, я его с собою на покос брала. Он сидит, глядит, как я кошу. Я тороплюсь побольше скосить, устаю. Он, видимо, чувствует это и мне говорит: “Мне бы, мама, маленькую литовочку сделать, я бы тоже косил”. И я попросила конюха лесхозовского Фёдора Ивановича, и он подобрал небольшое лезвие, насадил на черенок. И Борис стал косить, да так ловко, так чисто». Да, это я уж помню, когда мы косили уже впятером. Какое у него было широкое, размашистое прокосье. Метра под два. Такое у меня никогда не получалось.

Он тянулся к технике. Ещё в старших классах, как потом и младший брат, работал на маленьком тракторе ХТЗ-7. Служил в танкистах. Был в Венгрии в 1968-м. Учился в Свердловске в Лесотехническом институте. Далее Благовещенск, Тольятти. Уважение на работе, дома злая жена, больной сын.

Меня в детстве никто пальцем не тронул, а от Бориса я однажды получил вразумление. За что я ему всю жизнь благодарен. Летом мы спали в сарае, значит, контроля за нами не было. А я же стихи писал, поэтому и увлекался девчонками. Как без этого поэту? – никак. И вот загулялся. А он – старший брат – переживал за меня. Я вернулся на рассвете, он не спал и наградил меня подзатыльником. Больше я, спасибо ему, не загуливался.

Старший брат – это наставление на ум-разум, это пример жизненного поведения, это защита от бед и напастей.

Что говорить – старший брат. Этим всё сказано. А у меня не только он один, у меня все они один к одному, все старшие, все любимые. Не по крови, а по духу.

Василий Белов

80-летие народного писателя отмечали в Зале Церковных Соборов Храма Христа Спасителя. Зал был полнёхонек. Василий Иванович уже не мог ходить, сидел в кресле в своей Вологде и ехать в Москву не хотел. Но уговорили. Особенно друг его Анатолий Заболоцкий. До начала чествования знакомые шли в комнату Президиума. Там толкались около юбиляра. Василий Иванович здоровался, всех узнавал, пожатие его руки было очень крепким. Сердито выговаривал председателю Совета Федераций Сергею Миронову, лидеру партии «Справедливая Россия»:

– Это ни на что не похоже, Крым всегда был русским!

Прошёл вечер хорошо. Простились. Оказалось, что навсегда. Уход в лучший мир раба Божия Василия приближался. Узнали мы о его кончине в Доме литераторов, когда отмечался юбилей Станислава Куняева. Мне позвонили из Вологды по мобильнику и сказали. Распутин сидел рядом, я ему сказал на ухо. Он посуровел, поглядел в зал, на трибуну, на которую три часа подряд поднимались ораторы, и сделал понятный жест: не будем омрачать праздник. Как раз торжественная часть заканчивалась. Архимандрит Тихон, будущий митрополит Крымский, повёз нас на своей машине в Сретенский монастырь. И хотя уже шёл двенадцатый час ночи, распорядился поднять семинаристов. И это была первая поминальная служба по новопреставленному Василию.

Василий Иванович Белов и два Владимира Крупина – дедушка и внук. Москва

Надо сказать, что тогда же архимандрит Тихон позвонил Никите Михалкову, а тот – губернатору Вологодской области. Ещё о. Тихон позвонил Вологодскому архиерею Максимилиану. А до этого мы с Валей позвонили Ольге Сергеевне, уже вдове. Речь шла о захоронении Белова рядом с могилой Батюшкова в Спасо-Прилуцком монастыре. И конечно, везде было дано добро на такое захоронение. Ещё мы наделялись, что и могила Николая Рубцова будет там же.

А вскоре была дорога в Вологду, речи и архиерейское отпевание. И дорога в Тимониху. Конечно же, упрямые вологжане всё свершили по-своему: «Василий Иванович завещал похоронить рядом с матерью». Но когда он завещал? Когда жизнь там была, люди были, деревни не мёртвые. А сейчас куда везём? В снежную пустыню? В бездорожье? Кто его там навестит? И это же болтовня, что тут будет вологодская Ясная Поляна. В такой Поляне одно только можно – запить с тоски.

И теперь храм, который (в одиночку!) возрождал Василий Иванович, стоит среди пространства как памятник великому писателю и его матери – Анфисе Ивановне. «Вечную память» пел присланный владыкой архиерейский хор. Оживали промёрзшие стены. Регент говорил потом: «Какая акустика!»

Василий Белов был такой крепкий, сильный, очень по-мужски красивый. Недаром скульптор Клыков сравнивал его с античными героями, а Гребнев не верит в кончину Белова:

Да нет же, он где-нибудь бродит
на родине тихой своей.
В своём затерялся народе,
в тумане родимых полей.
И, жизни пристрастный свидетель,
он родине горестно рад,
её и певец, и радетель,
лобастый крестьянский Сократ.
Звезда воссияет над полем,
над сумраком древним, лесным.
Рубцова окликнет он Колю
и снова обнимется с ним…

Владимир Крупин, Валентин Распутин и Василий Белов

Распутин на похоронах не смог быть, уже всё сильнее захватывали его недомогания. А Вологда погрузилась в печаль. В прошлом году я смог побывать в Вологде на открытии памятника Василию Белову, гордости и лидеру русской литературы. Теперь столицу области представить без памятника ему невозможно. Среди городского шума, на городском асфальте стоит певец русского народа. Пройдёт стар человек – пригорюнится, пройдёт молодец… и что? Остановится, призадумается? Хорошо бы. Дальше пойдёт и в памяти писателя русского понесёт?

Перед отъездом ещё навестил застывшего на постаменте старшего брата. У ног его лежали живые цветы. И при мне две девушки положили букетик к его ногам. И вспомнил слова из песни про Алёшу, русского солдата, погибшего в Болгарии: «Цветов он не дарит девчатам, они ему дарят цветы». Несомненно для меня, что эти девушки любят Родину, Россию, читали книги Василия Ивановича. Любящие Россию без его книг не смогут обойтись. Как обойтись без «Лада», без этой энциклопедии русской крестьянский жизни?

Конечно, побывал и в его музее. В музее, в его бывшей квартире. Уже музей. Стул, на котором сидел, и стол, за которым сидели, – это уже экспонаты. Не сядешь, не присядешь. А соседи по подъезду возмущаются посетителями: «Дверями хлопают, грязь тащат». Вот тут тебе и вся народная любовь, тут тебе и гордость за земляка – писателя с мировым именем.

А кто бы за него «Любу-Любушку», «Деревню Бердяйку», «За тремя волоками», «Даню», «Привычное дело», «Кануны», «Час шестый», «Лад», наконец, написал? Это же настолько всё русское, что без этого представить русскую литературу нельзя. И где он сейчас в школах?

Как отец, он ощущается в своей «Сказке для Анюты». А в жизни Анюта была любимица. Один раз мы вместе возвращались из Пицунды и они ночевали у нас. Утром поехали в аэропорт Быково. И вдруг Аня зарыдала – увидела, что у куклы с одной ноги слетела туфелька. И что же? Василий Иванович велел поворачивать такси. Вернулись, ползали по полу. Нашли! И на самолёт успели.

В Японии нас сопровождал профессор (забыл фамилию) и повёл на обед. Спросил, какую кухню мы предпочитаем: китайскую, корейскую, японскую? Василий Иванович велел мне спросить профессора, какой ресторан попроще, подешевле, но как-то так спросить, чтоб профессор не понял, что мы переживаем за его карман. Я спросил: «А какие рестораны предпочитают люди среднего класса?» «О, любые», – отвечал профессор. Пришлось сказать, что мы любим японскую. А как иначе? Отчего они такие энергичные долгожители? От чего? Конечно, от питания, конечно, от рыбного. Пошли в японский. Когда выходили, стал накрапывать дождик. Профессор тут же подарил нам по зонтику. Спустя время Василий Иванович рассказал, что профессор с женой добрался до его Тимонихи, где и увидел настоящую Россию. Хозяин повёл гостя в баню по-чёрному. Кто знает, что это такое, тому не надо объяснять. Разделись, зашли. Василий Иванович зачерпнул изрядным ковшом кипятка и выплеснул на камни. Они прямо взорвались. Профессор закричал: «Тайфун!» – и выскочил из бани.

Да, Белов был не оратор. Но он дело говорил, дело! Вот в чём всё дело. Краснобайщиков, говорунов, профессоров болтологии перестройка наплодила так много, что до сих пор от них не расхлебаемся. Будучи депутатом Верховного Совета, Василий Иванович выступал, отстаивал интересы крестьянства. Забывая о своей профессии прозаика, писал яростную публицистику. Журналистов, особенно тележурналистов, терпеть не мог. Помню, меня восхитило своей точностью описанное им «свиное рыло телекамеры», которое принюхивалось, приглядывалось к сидящим в зале, выискивая тех, кого начальство велело опозорить, то есть подстеречь задремавшим или ещё что, и, наоборот, как-то выгодно показать какого-нибудь ворюгу, купившего мандат депутата.

В жизни был совершенно неприхотливым. Жил в своей Тимонихе, готовил на плите, топил печку. Шукшин писал ему: «Какое у нас с тобой ласковое имя: Вася». Да, а друживший с ними обоими Анатолий Заболоцкий признавал в литературе именно их и только. Вот они для него были Васи. Только Васи. И никого рядом.

Это я к тому вспомнил, что Василий Иванович очень настойчиво заставлял нас перейти с ним на ты. Мы, из великого уважения к нему, никак не могли осмелиться. Но он заставлял. И, наконец, это случилось! На ты перешли, но ни за что не смогли отстегнуть отчество.

«Василий Иванович, не принуждай, не сможем!»

Так и не смогли.

Да, и в молитвах, вспоминая о нём и о рабе Божией Анфисе, маме его, так и вижу их могилки в Тимонихе у храма, возрождённого в одиночку рабом Божиим Василием. И вспоминаю, как был тут зимой, как топили баню, как ездили по зимним дорогам, застревали в сугробах, как оттирали закоченевшие руки Заболоцкого, который снимал родину друга для книг «Лики православия» и, конечно, для «Лада».

Судьбу крестьянства в первой половине двадцатого века многие описывали: Шолохов, Можаев, Тендряков. Но всё-таки самое сильное, сердечное, правдивое начертание произошедшего с главной частью русской нации в силу своего таланта и сострадания оставил после себя Василий Белов.

(Продолжение следует)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска