Нередко задаю людям вопрос: зачем человек живёт? Кто-то говорит, что ради детей, но, как правило, отвечают: «Не знаем». Почему-то лучшего всего отвечают люди не слишком грамотные, чаще всего старушки: «Чтобы в рай попасть». Их сейчас мало осталось. Раньше Бог был везде и во всех. Лошадь запрягает человек – делает это с молитвой. Молится крестьянин и перед тем, как засеять поле или собрать урожай. Молится кузнец, молится плотник. Сейчас всё изменилось. Люди стали пограмотней, а когда чего-то не знают, могут спросить у «Алисы». Они уверенно планируют свою жизнь, не ведают голода, им нечего особо бояться. И стало не о чем молиться, не о чем вопрошать Бога.

Перед революцией нередко говорили, что царь стал психологически, экономически и так далее лишним в стране, да и сейчас многие так думают. То, что после его свержения началась катастрофа, которая унесла десятки миллионов жизней, списывают на что угодно, только не на безумие, охватившее людей, прежде всего образованных. Но в Творца тогда три четверти людей всё-таки верили, многие крепко. А что теперь? Мы видим, что уже и Бог стал психологически, экономически излишен. О Нём вспоминают всё реже и реже, в каких-то совсем уж чрезвычайных ситуациях, а всё остальное время дистанцируются, считают, что справятся сами. Между тем любое действие, совершённое без памяти о Нём, таит в себе опасность, которая постепенно накапливается и в судьбах людей, и в судьбе страны.

Мой друг Олег Селиванов поёт: «Когда я смотрю на небо, мне не бывает грустно». Мне тоже. Как только забываю про небо, смотрю на холодильник, на политику, на финансы, начинаю волноваться, тревожиться, возвращаются страхи. Но нужно ясно понимать, что всё это – следствие недоверия к Богу. Помню, как я паниковал в девяностые, бегал по городу, напуганный сектантами. Опасался, что не сегодня-завтра их будет так много, что страна потеряет надежду снова стать православной. Потом успокоился, а сейчас ко мне притекают протестанты. Общаются, смотрят, пытаются понять, не у нас ли истина. Им у нас нравится. Вспоминаю, скольких мы оттолкнули в девяностые, видя их заблуждения, но не желая замечать главного – люди ищут Христа. Нельзя их терять. Нам казалось, что мы сражаемся за истину, а на самом деле мы были движимы страхом, мешая Господу спасать этих людей. Когда не знаешь, что делать, выбирай доверие к Господу, выбирай любовь.

У нашей общины сейчас переживательные дни. Сильно заболела матушка Мария, моя келейница, которая была рядом со мной двадцать восемь лет. Высокое давление, гипертония, гастрит, последнее время не встаёт, а сейчас скорая опять отвезла её в больницу. Мне бывало с ней очень непросто, я шутил: «Ты, матушка, стамеска в руках Божиих, а я – Буратино». Но болезни у неё, по моему разумению, ещё и из-за того, что беспокоится она обо всём, что можно только вообразить. И хотя я привык к этому, порой всё же матушка застаёт меня врасплох. Беспокоилась о цветах на клумбах, о продуктах, на что будем жить, о том, что братия плохо прибралась или кто-то что-то не так делает. Постоянно себя огорчала. Мне тоже доставалось, ведь я как-никак глава прихода и непрестанно должен обеспечивать порядок, как она его понимает. «Тебе нужно смотреть на небо, – уговариваю, – а не наводить порядок на земле с такой энергией». Расстроенная, хлопнув дверью, уходит. Часа через три или ещё сколько-то, успокоившись, иду за ней, иначе обида на меня продлится и неделю, и две. Вижу, как переживает, как ей больно. «Матушка, давай я тебя благословлю», – предлагаю. Она кивает. Произношу: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». И всё, вражды между нами нет, мы снова одно Божье тело.

В последний раз её недолечили, вернее медицина признала своё бессилие, выписав из больницы. Носик заострился, не слышно дыхания, лежит у меня в келье на диванчике, потому что в свою, на втором этаже, ей уже не подняться.

Тут и наш пёс Рекс перестал вставать: стонал, голову поднимал, но долго держать не мог – умирал, как мне казалось. Потом вдруг поправился. Но был момент, когда вокруг меня была смерть. Да и сам-то я не больно здоров.

Пятого октября всю ночь читал подле матушки Псалтырь. Просыпаюсь – её нет! Оказывается, поднялась в свою келью и упала. Восемь суток после этого ничего не ела. Восьмого октября я попросил у архиепископа Питирима благословение постричь матушку в схиму, так что теперь она у нас Мария-Магдалина, получив имя в честь равноапостольной святой. После пострига матушка начала говорить выразительно, ясно чеканя каждое слово. Лицо просветлело, начала шутить, что-то прежнее в ней умерло, а новое родилось – она стала небесным человеком, от неё начала исходить благодать.

– Матушка, ты мне самый родной человек, – говорю ей.

– А ты мне ещё роднее, – отвечает очень чётко.

Продолжалось это больше недели. Ухаживал я, беспокоились прихожане, несли гостинцы, витамины, лекарства. Каждый день причащали. В минувшие годы она не раз спрашивала со страхом: «Кто будет за мной ухаживать?» «Я буду», – отвечал. Смотрела настороженно. А сейчас поверила, что я готов заботиться о ней и год, и два, и десять – сколько угодно. Мне это за счастье, какого я в своей жизни ещё не испытывал: не было такого, чтобы я настолько был необходим другому человеку.

Ей стало лучше. Сказалась и голодовка, всё лишнее вымылось из организма, давление, сахар, температура – всё пришло в норму, появился наконец аппетит, начала вставать и смогла дойти до шкафа в своей келье. Вернулся и интерес к мирской жизни. «А чем занимается братия?» – спрашивает. «Размораживают холодильник». – «А они воду вытирают, которая вытекает? А дощечки под мебелью не намокли? Ты им сказал, чтобы их вытащили?» Успокаиваю, но вижу на лице матушки глубокое сомнение. «Матушка, – говорю, – опять ты начинаешь заботиться о земном. Не надо, пусть всё идёт как идёт». Утром ей снова плохо, вызываем скорую. Врач не может установить причину болезни, но у меня есть на этот счёт своё мнение.

Тяжело человеку научиться жить как птица небесная. Неверующему невозможно, но и верующему очень трудно. Ненамного легче, чем раскинуть руки и полететь.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска