Отец Пахомий (Швачко), постриженик Антониево-Сийского монастыря, живёт сейчас в Петербурге. Но время от времени звонит мне из разных мест. Он вроде пожарной команды, состоящей из одного человека. То в одном, то в другом месте страны срочно возникает нужда в священнике – туда батюшка и направляет свои стопы.

Отец Пахомий (Швачко)

Самый необычный звонок поступил по спутниковой связи откуда-то из сибирской тайги, где отец Пахомий жил в скиту с кошкой и четырьмя лайками. За оградой бродил медведь, а по ночам иногда мешают спать волки – воют. В километре жил охотник, а летом кто-то гонял мимо на лодках. Незадолго до нашего разговора батюшка простыл, вдобавок у него утонул в реке телефон, так что звонил мне с планшета через Интернет.

Несмотря на болезнь, был полон оптимизма. Рассказывал, что пытался близ скита ловить рыбу, но тогда не оставалось времени на службы. Выручил охотник – принёс мешок хариуса и щуки. Отец Пахомий позвал меня в гости. Маршрут простой: сначала авиалайнером, потом малой авиацией, далее 170 километров на автобусе, а дальше – «попрошу, чтобы тебя на машине подкинули». Мол, места волшебные, медведи и волки добрых людей не трогают, знающие люди сказали.

«Не уверен, что я добрый», – пробормотал я в ответ.

«Давай иди!»

Отец Пахомий пытается объяснить, почему ушёл в монахи. Прежде всего, себе объяснить. Я просто слушаю, стараясь не мешать его размышлениям.

– Помню, как меня мама показывала из окна в роддоме. Потом мог рассказать, кто где стоял в этот момент, какая была погода в тот день, 20 мая, – сразу после дождя, листья на берёзах молодые. Помню, как пошёл впервые. Мне говорили: «Давай иди!» Ставили в пример куклу сестры, которая была почти с меня ростом и ходила. Стою, не решаюсь, но тут отец заходит, говорит: «Ты сможешь!» И появляется настрой – мне хватает сил, потому что батя этого хочет. Усилие воли – и я пошёл.

Случилась со мной странная история в детстве. Соседка у нас гадала на картах, и к ней приходила её подруга-колдунья. Как-то мы, дети, обсуждали какой-то фильм-сказку. Подруга соседки подходит, даёт нам конфетки и лица нам как бы умывает. Я говорю: «Мне не надо!» И ещё одна девочка отказалась. А потом у всех, кроме нас, температура 38-40. Почему одни в таких случаях отказываются, а другие соглашаются – не знаю. Может, за кого-то предки молятся сильнее.

У мамы была иконка Спасителя, где можно было прочитать надпись: «Непрестанно молись и бодрствуй». И я вроде бодрствую: растяжку делаю, с гантелями занимаюсь. Но как это – «непрестанно»? Мы же не машины. И мысленно про себя произнёс: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Потом снова и снова. Начал непрестанно молиться. И оказался словно между небом и землёй, а на сердце – страх, ужас, но одновременно благодать и радость. Кладу глубокий поклон и прошу: «Господи, я не знаю, что с этим делать, кому об этом рассказать. Останови это!» После этого забылся, а очнулся, когда зашли родители. Мама спрашивает: «К нам кто-то приходил?» «Нет», – говорю. «Почему-то ладаном пахнет».

Лет за шесть до моего пострига мы были с мамой на кухне, когда она вдруг заплакала: «Точно уйдёшь в монахи! Точно уйдёшь!» – «Мама, да что ты, я семью хочу завести, внуков вам подарить».

Но она не поверила.

Родители мои – Василий Иванович и Антонина Ивановна – родом из села Владимировка Черниговской области, оба 1937 года рождения. Неподалёку сходятся Черниговская, Брянская и Гомельская области, поэтому это место называют «Три сестры». Там у народа схожи культура, традиции и говор. Мой дед Иоанн, мамин отец, участник трёх войн: в Гражданскую был у Будённого, в Финскую уцелел, а в Великую Отечественную погиб в Чехословакии. Второй дед, по бате, в Великую Отечественную был наводчиком пушки, участник Сталинградской битвы, где заслужил медаль «За отвагу». На фронте лишился ноги и получил контузию.

Оттуда, с Черниговщины, и поехали батя с мамой на Донбасс – сначала в Артёмовск, потом в Краматорск, где и прожили всю свою жизнь.

Миры Краматорска

– Город рос на моих глазах. Когда в школу пошёл, было сто тысяч населения, когда в армию – вдвое больше. Там и металлургия, и тяжёлое машиностроение – делали огромные шагающие экскаваторы, запчасти для ракет и много чего ещё. Западная часть города – это заводы. С востока, в долине реки Беленькой, есть уникальные меловые разломы. На окраине – военный аэродром. До нашего дома чуть более километра, так что небо над нами то и дело рвало пополам – это самолёты переходили на сверхзвуковую скорость.

Краматорск

Скалы близ Краматорска

Добавлю к рассказу отца Пахомия, что десять тысяч лет назад здесь уже были каменоломни, а пять тысяч – лили бронзу. Россия пришла в эти места во второй половине XVIII века, когда верные Екатерине Великой слободские казаки основали село Белянское – ныне это окраина Краматорска, там, кстати, родился знаменитый актёр и режиссёр Леонид Быков. Но есть предположение, что стали селиться на том месте, где сейчас стоит Краматорск, куда раньше. Был такой город, основанный святым Владимиром, назывался Белъ, а где стоял – неведомо. Академик Рыбаков считал, что под Киевом, академик Лихачёв – что на месте Белгорода, но у краматорцев имеется своё мнение на этот счёт. Полагают, что именно через их балки проходила граница Руси с Хазарским каганатом.

– Что за люди жили у нас в Краматорске? – переспрашивает отец Пахомий. – Рабочий класс в основном. Крепкий народ. Как говорили, «Донбасс порожняк не гонит». Строить город ехали со всей страны. В школах было очень сильное преподавание физики и математики. Много имелось спортивных секций, лучших в Донецкой области, что сказалось не самым лучшим образом в 90-е: часть спортсменов подалась в бандиты.

Спортом и я увлекался. Впоследствии занятия спортом очень помогли, и на судьбу это повлияло сильно. Был капитаном школьной команды по баскетболу сборной юниоров, благо рослым был, даже сейчас во мне метр восемьдесят восемь.

Когда учился в старших классах, на меня упала со стойки штанга. Нос был переломан, глаз отёк, в черепе микротрещины. Сильно досталось и шейному отделу позвоночника. Дошёл сам до больницы, где несколько операций мне сделал известный в Краматорске доктор Антонов – он был хирургом ещё в Великую Отечественную.

Более или менее восстановился, как мне казалось, когда пришла пора идти в армию. А наш военрук, майор ВВС Геннадий Петрович, говорит: «С армией у тебя отбой».

«Хочу служить», – убеждаю его. «Ну ладно», – ответил он, мол, поступай как знаешь. Из медицинской карты я вырвал листы с описанием злополучной травмы, поэтому в военкомате меня решили отправить в морскую пехоту. Но так как следы перелома никуда не делись, на медкомиссии в Донецке меня разоблачили и решили вернуть домой. Стал уговаривать: «А может, в морфлот?» «Нет», – отвечают. «В пограничники?» – «Нет». В конце концов, видя мой настрой, решили: «Поможем парню», – и отправили служить в Красноярск, в железнодорожные войска.

Через пару лет после возвращения из армии распался Союз. Стал выезжать на работу в Белгородскую и Курскую области. И знаете, когда попадал в Россию, мне легче становилось дышать. У нас всё было довольно депрессивно. Краматорск стал одним из самых криминальных городов Украины. В бандиты, кроме бывших спортсменов, подались и ссыльные зэки – «химики», которых отправляли к нам на предприятия. Заходили в дома, грабили пенсионеров. Люди перешли черту: блуд, наркомания, секта на секте, оккультизм. Безработица, зарплату выдавали вещами, очереди за хлебом. Выживали кто как мог. Держались и те, у кого было дело по душе – художники, скульпторы, барды – или кто занимался туризмом, как моя сестра. Борис Данилов, скажем, керамист, его работы покупал Австрийский королевский музей. Иван Сергеевич Борисов – очень светлый человек, из цыган. Писал маслом, резал по дереву. Лет до девяти не ходил, пока его не окрестили… Как-то он говорит мне: «Давай в церковь сходим». На окраине Краматорска была небольшая церковка, обустроенная после Великой Отечественной войны в обычном доме. Но я в ту пору жизни интересовался восточной премудростью.

Так и жил я в Краматорске между разными мирами.

Предчувствие войны

– Какие-то предчувствия войны были, отец Пахомий? Националисты наезжали, как в Крым, с «поездами дружбы»?

– В 1976 году у нас обезвредили диверсионную группу около местечка Рай, недалеко от Славянска – бандеровцы с Западной Украины готовили теракт. Об этом нам рассказывал военрук, а однажды разговорились при мне два соседа-коммуниста. Дядя Витя был начальником цеха на литейном заводе, на съезды ездил, показывал фотографию, где они целуются с Брежневым. В Чикаго ездил обмениваться опытом с американскими металлургами и с Рейганом встречался. Второй, дядя Миша, тоже заслуженный человек – главный механик на одном из заводов.

О том, что грядёт беда, предупреждал лет пятнадцать назад и отец моего друга – дядя Валера, тоже в прошлом коммунист, крепкий человек, офицер запаса. Носил бороду, как у Николая Второго, и говорил: «Зря убили Царскую Семью, за это ещё придётся поплатиться». Ещё в конце нулевых годов он говорил: «Ребята, наши шахты – это давно уже вооружённые батальоны». Имелось в виду, что шахтёры готовятся защищать свои семьи на случай, если западенцы захотят устроить резню. Западенцы в 90-е приезжали автобусами, поездами, на автомобилях, хотели установить свою власть. Их тогда останавливали армия и МВД. И понятно было: если что, нагрянут снова. Всё им Донбасс покоя не давал.

Но предчувствия начали появляться намного раньше. Мы ещё мальчишками были. Помню, в пионерлагере имени Ульяны Громовой, бывало, костёр разожжём, картошку печём и обсуждаем: «Вот будет война, ты на какой стороне будешь? Жаль, если окажемся по разные стороны». То есть уже в начале восьмидесятых что-то витало в воздухе. И действительно, оказались по разные стороны, в том числе мои ближайшие друзья.

Ещё вспоминаются слова протоиерея Иоанна Синдеева из села Крестище. Храм там в честь Рождества Богородицы стоит на трассе Харьков – Ростов, близ поворота на Святогорскую лавру. Отец Иоанн был очень почитаем, и когда Лавра возродилась, у него исповедовался её первый наместник, архимандрит Серафим (Лаврик). Так вот, духовная дочь отца Иоанна Екатерина вспоминала, как за несколько лет до начала событий на Донбассе ей приснился сон, что всё рушится, горит. Спросила тогда отца Иоанна: «Дом продавать или не продавать? Уезжать или не уезжать?» «Подожди», – ответил он ей. А в двенадцатом году сказал: «В следующем году начнётся. Будет война, Господь заберёт немощных и больных».

При Святогорской лавре

– Архимандрит Серафим (Лаврик), о котором я уже упомянул, родился в тех самых Крестищах, где потом служил отец Иоанн. Был из очень верующей семьи. Кстати, тоже предсказывал, что начнётся война. Благословил незадолго до смерти, последовавшей в 2020 году, свою духовную дочь переехать с семейством в Россию. Сказал, что иначе её муж «будет призван на войну убивать русских, а мы один народ». Велел на КПП не ходить, а бежать через ров на границе. Семья удивлялась: зачем бежать и почему через ров? Российское гражданство оформили немедля, а вместо переезда действительно случилось бегство, когда в марте 2022-го снаряды начали рваться во дворе, на огороде и по всей улице.

Архимандрит Серафим (Лаврик)

От отца Пахомия узнаю, что отец Серафим в прошлом был футбольным тренером. В его кратких жизнеописаниях об этом не говорится – там лишь про детство, а потом сразу про диаконство. Сан отец Серафим принял в 37-летнем возрасте, в 1990-м. (О нём газета рассказывала в публикации «Путешествие в казачью лавру», № 741, октябрь 2015 год.)

– Как вы оказались в Лавре, отец Пахомий?

– Я нашёл работу в кузне, которая принадлежала не Лавре, а частной компании, занимавшейся реставрацией. Но все работы для монастыря исполнялись со скидкой. Мы много помогали монастырю без оплаты. Как подручный кузнеца, я вставал в половине шестого, чтобы просеять уголь, растопить горн. Нравилось мне работать с металлом, иметь дело с огнём, слушать звон колоколов и видеть, как монахи идут на службу. Первые четыре дня плакал от счастья, потому что впервые в жизни почувствовал себя дома. Много лет размышлял, где мой дом, и только тут, под стенами монастыря, понял, что искал. Почти не ел, не спал, но сил было столько, что на всё хватало.

Как только первый раз приехал устраиваться на работу, сразу зашёл к своему учителю в кузнечном деле и не только – Анатолию Васильевичу Редюку. Кузнец от Бога, разносторонне талантливый человек: одно время работал в Днепропетровске в театре, делал декорации, был плотником и каменщиком, одежду шил, стихи писал…

Так вот, только уселись мы пить чай с Анатолием Васильевичем, как прибегает монах, говорит: «Тут к вам инок по ошибке зашёл», – в такой-то рубахе. А это моя рубаха. Объясняю ему. «Ничего не понимаю, – растерянно говорит монах. – Мне отец Серафим сказал, что это инок». «Санык, – говорит потом Анатолий Васильевич, – может, тебе действительно нужно туда?..» Я только улыбнулся: в ту пору в храм я не спешил. Помню, монахи на службу идут, а я в шезлонге сижу – трубку набил, курю, читаю Кастанеду. Но когда вижу монахов, хочется встать по стойке смирно и поклониться. Недолго терпел. Начал на службы ходить.

Лавра жила тогда очень скромно. В Успенском соборе клуб раньше был и стояли кресла, как в кинотеатре, – всё не могли убрать, а между ними молились паломники. Работали много, ходили в сапогах. Запрещено было младшей братии разговаривать с гостями монастыря. Из насельников запомнился Михаил, он делал верёвочные лестницы, по которым поднимался на купол и красил. В последний раз, когда виделись, отец Серафим сказал мне: «За Мишу помолись, упокоился».

Заглядывал в монастырь и блаженный Андрей Славянский, которого я знал ещё раньше, до обители. Его уже нет в живых, но в наших краях Андреюшку почитают, на могилку к нему иной раз ходят. Как-то раз, ещё школьником, ездил в сторону Славянска на солёные озёра. Вижу, как идёт человек в военном кителе, сапогах, а к нему женщины подходят: «Батюшка, благослови!» «Я не батюшка, – отвечает, – но можете записки через меня передать».

Блаженный Андрей Славянский

В другой раз увидел его уже в Святогорской лавре, где отец Серафим ему сказал: «Андреюшка, ты что-то давно у нас не был, переживали за тебя, молились». А в третий раз увидел, когда я стоял на вокзале в Славянске. И была такая скорбь – как раз из Лавры тогда уезжал. Андрей подошёл ко мне, а одежда у него была в тот раз не очень чистая, но такая любовь от него шла. Ходил спрашивал: «Где мой родственник? Где мой родственник?» Думаю, может, голодный. Дал сколько-то денег. Отошёл. Потом попросил одну женщину подойти ко мне и спросить моё имя.

С кузнечным делом не вышло у меня. Дали знать тяжёлые травмы спины. В монахи идти тоже не решился. Как-то кузнецы отправили меня к инокам пожить, присмотреться. Поисповедался у отца Серафима. Это была моя первая исповедь. Но не причастился. Прошу: «Отец Серафим, отпусти, мне страшно». «А-а, – говорит, – почувствовал благодать! Тебе надо воцерковиться. Походи у себя в церковь на приходе, потом приезжай».

Мои девяностые

– К тому времени – после службы в армии – относится и моя поездка в Грузию. Освоив профессию монтажника-высотника, отправился я с бригадой на одну из тамошних ГЭС. Мы, краматорцы, монтировали паропровод между турбинным цехом и котлом. Как-то стали снимать такелаж. Мне поручили спуститься в котёл с высоты более 60 метров. Уже устали, и я не надел снаряжение. Взял рукавицы, схватился за одну из труб правой рукой, соскальзываю и повисаю в воздухе, словно кто-то держит. Когда вылез, мне говорят: «Александр, мы тебя уже похоронили. Благодари Бога, что остался жив». «Хочу поблагодарить того, кто помолился за меня», – ответил я.

Я вам уже рассказывал про криминальную обстановку в Краматорске. Так вот, друг, с которым мы вместе учились в одном классе, покончил жизнь самоубийством. Он был из неблагополучной семьи, употреблял наркотики. Мне было известно, что он влез в долги, и я предлагал ему помощь, но друг отказался. Я, чувствуя себя виноватым за то, что не был рядом, дал Богу обет, что проживу жизнь за него. Помню, как хоронили, как несколько километров несли гроб на руках. Из тех, кто нёс, все, кроме меня, плохо закончили.

Как-то один из друзей звонит из Москвы, предлагает: «Приезжай, есть возможность хорошо заработать». Беру билет на самолёт Донецк – Москва, и это было, в общем-то, моё прощание с Украиной, хотя в тот момент я этого не понимал. То есть бывать там потом ещё доводилось, но жизнь началась совсем другая. Всех своих перипетий описывать не стану, скажу только, что в какой-то момент оказался я в Вельске. Там женился, сын родился, супруга – кандидат биохимических наук. Но не сложилось. Разводиться сразу не стали. Два года ещё кочегарил, обучался печному делу, работал на строительстве. Отравился парами щёлока. Приехал в Краматорск и месяц пролежал пластом у родителей. Что делать дальше? Поехал к отцу Серафиму в Святогорскую лавру, рассказал обо всём, что со мной произошло.

Он спрашивает: «В монастырь хочешь уйти?» – «Да». – «Вы с женой не венчаны?» – «Нет». – «Подумай ещё, понаблюдай за собой. Может, и правда твоё место в монастыре, раз у тебя в миру не клеится».

Вернулся в Вельск, попытался наладить отношения с супругой, но ничего не получилось. За двадцать пять минут нас развели. Спрашиваю у знакомого священника: «До какого монастыря здесь ближе всего?» «До Антониево-Сийского», – ответил он. Туда и поехал.

«Сынок, ты меня прости»

– Почему вы не поступили в Святогорскую лавру, когда созрели до монашества?

– Мама была категорически против монашества, к тому же в монастырь постоянно приезжали знакомые. Это сложно, в родных местах монашествовать.

Мама… Мама моя молилась каждый день, старалась четыре поста в году держать и после каждого причащалась. И стал я иеромонахом в Сийском монастыре, это было в 2002 году. Просыпаюсь однажды – нужно идти на братский молебен, а на сердце очень тяжело. И такое состояние было месяца полтора. За маму переживаю. А в следующем годы перед Пасхой приходит письмо от мамы. Пишет: «Сынок, ты меня прости, я все эти годы молилась, чтобы Господь тебя вернул». У нас в Краматорске Троицкий собор тогда построили в Юбилейном парке. И там священник маме сказал, узнав, что она просит Бога вернуть меня из монастыря: «Ты что делаешь?! Молись за сына, радуйся, прощения попроси, если хочешь на Пасху причаститься». Только после этого она смирилась. А когда молилась, чтобы Господь вернул в мир, был ей знак. Началась однажды гроза. Мама была в поле и зашла под навес. А в руке тяпка осталась вне навеса – в неё попала молния и через маму ушла в землю. Мама оглохла, восемь дней отлёживалась, потом слух восстановился, а когда окрепла, опять вышла на работу.

Работала она большую часть жизни на сталелитейном заводе бригадиром. Когда вышла на пенсию, два месяца терпела заслуженный отдых, а потом не выдержала и устроилась на работу в совхоз, где трудилась ещё лет десять. У неё был сломан позвоночник в четырёх местах. В больницу обращалась, но докторов особо не слушала. Трещины на позвоночнике заросли, но началась деформация, а мама всё равно работала. Она была очень терпеливой. Как-то зуб у неё разболелся во время работы в поле: перевязала его ниткой, прочитала «Отче наш», вырвала и продолжила трудиться.

А вот отец отнёсся к моему монашеству спокойно. Работал он механиком, станки обслуживал. Но умел многое: работал и механизатором, и радистом, и станочником, сварщиком, электриком, штукатуром, сапожником. Всю свою жизнь учился чему-то новому. Под конец жизни собирал будильники из разных частей и дарил на дни рождения. Как узнал, что я хочу поступить в монастырь, благословил. Сказал, что у него, когда жил на Черниговщине, была мечта жить среди верующих людей.

Когда батя с мамой начали болеть под конец жизни, я всё пытался перевезти их в Россию, готов был взять приход в Белгородской области. Отказались. Потом позвал в Сербию, где прожил несколько лет. Сам не мог навестить – уже начались события на Донбассе, а Краматорск остался под Украиной. Я бывал в качестве священника в российских войсках, исповедовал военных в Плесецке и Петербурге, так что меня могли принять за розвидника – разведчика то есть. Друзья-сербы готовы были съездить в Краматорск, вывезти моих, но родители снова сказали: «Нет». Отец почил в 2016-м – онкология. Мамы не стало год спустя.

Сийская ББР

– Там оказался в августе 1997-го. Жизнь на Сие была интересной. В пост на всю братию – 65 человек – восемь-девять бутылок подсолнечного масла. Хлеба в обед выдавалось два куска плюс пакетик чая. Но когда я впервые увидел северное сияние, все проблемы – пусть неглубокое, но уныние было – как рукой сняло.

Божьим Промыслом я в обители оказался, получив ответы на многие вопросы. Был поначалу трудником, потом послушником, после чего состоялся постриг и я наконец-то стал монахом. Ещё трудником определили меня в «бригаду быстрого реагирования», как мы её в шутку называли, сокращённо – ББР. В ней были иеродиакон, иеромонах, послушники, трудники. Нужно что-то разгрузить, почистить снег, отправиться на сенокос – нас туда. Ещё занимался ремонтом печей, был пастухом, просфорником.

Благостно было при отце Трифоне (Плотникове), первом Сийском наместнике. Меньше было удобств, меньше экскурсий, цивилизации, но всё по-домашнему. Отец Трифон радовался: «Какая благодать! Тишина!» Говорил, что раньше ещё лучше было. Да и сейчас там, наверное, хорошо. Всё хочу съездить. Держал нас батюшка в строгости. Взыскание было получить очень легко, поклонов надаёт. Но всё с юмором, с любовью. Скажет пару слов, как тебе выходить из неправильного состояния, – и сразу в десятку. Так и жили.

В Петербурге я оказался, когда Сийский монастырь решил открыть там подворье – третье по счёту, в создании которого я имел честь участвовать. Но потом разболелся, а после один друг, священник, умер и нужно было временно заменить на приходе, другой скончался, ещё куда-то звали помочь. Так началась моя жизнь уже вне Сийской обители. А Петербург я полюбил – там множество дорогих моему сердцу святынь. Когда примерно в 2007-м навестил одну из них, могилу митрополита Иоанна Снычёва, само собой сложилось стихотворение:

Осенний лист кленовый на землю девственно упал.
Господь Создатель как просто всё нарисовал.
Узор из сотканной листвы, могилки бережно покрыты пеленой.
Всё создано Тобой.
Душа, зачем ты вертишься в руках Творца?
Смирись, ведь ропотом вредишь себе…
Упасть бы мне, как лист кленовый, в могилу от Твоей руки.
И так прожить бы каждый день.

Северное сияние в Петербурге. Фото о. Пахомия (Швачко)

Тепло Сербии

– При Екатерине Великой около шестидесяти тысяч сербов перебрались в Россию. У их скитаний была долгая история. Сначала, после Косовской битвы, они не пожелали подчиниться туркам и перебрались в Воеводину. Потом не захотели терпеть унижений со стороны австро-венгров и оказались на Луганщине. Постепенно смешивались с русскими, но даже в наше время на Донбассе немало сербов, которые помнят, откуда они родом. Со мной в классе учились Гапичь, Вивдичь, Таня Валевич – очень чистая девушка, сейчас мать четверых или пятерых детей. Да что далеко ходить! Моя крёстная, двоюродная сестра отца, Татьяна Настич, тоже дочка серба. Они что-то помнили из языка. Например, ящерицу называли гуштэр. Праздновали Бадни дан – сочельник, когда принято дубовыми ветками с листвой растапливать печку, чтобы Младенцу Христу было тепло.

Поэтому Сербия никогда не казалась мне далёкой, чужой. Много слышал хорошего о ней и от тех, кто там побывал. Впервые оказался я в этой стране в 2011-м – паломничал по святым местам, сослужил Патриарху Иринею, за столом меня тогда вторым от него посадили.

Патриарх Сербский Ириней (1930–2020)

В самом начале событий на Донбассе, в 2014-м, отправился на Афон. После Святой Горы собирался заехать домой, в Краматорск. Бате позвонил, он обрадовался: «Давай, поможешь на даче, на винограднике, фрукты будут». Но война разгорелась уже всерьёз. И когда молились на Карули, задумался: может, пойти священником в ополчение? Много моих друзей, ребят из нашей школы там оказалось. Отправился к старцу Гавриилу Кутлумушскому за благословением, но признался, что могу взять в руки и автомат, если что. Он ответил: «Нет, нельзя. Кровь прольёшь – не сможешь совершать Бескровную Жертву. Молись за здравие, упокой, этим поможешь». И благословил ехать в Сербию, которая прошла через тот же опыт войны, что и мы.

В Сербии поначалу оказался в монастыре Николая Сербского в Леличе, где покоятся мощи святителя Николая (Велемировича), а потом познакомился и подружился с помощником Патриарха Иринея – он попросил меня стать духовником, и Патриарх его благословил. «Я не готов быть твоим духовником, – говорю. – Давай буду тебе просто другом-священником и исповедовать». И семь лет его исповедовал. Когда он узнал, что я печник, попросил в доме матери сложить русскую печку.

Леличский монастырь в Сербии (фото Лены Свенсон tourister.ru)

Сербский язык я начал понимать довольно скоро, а вот с тем, чтобы говорить, обстояло похуже. Говорят там медленно, каждый звук произносят отчётливо. А у меня нос перебит, иногда говорю быстро, и они теряются, пытаясь меня понять. Как-то раз сделал замечание одному мальчику – Мирославу, племяннику друга, которого бабушка всё никак не могла унять. Он выслушал меня, а потом говорит: «Пахомий по-сербски говорит хуже, чем малый ребёнок». Ну, мне как монаху, может, и к лучшему, что приходится меньше говорить, а больше слушать.

Балканский характер взрывной, темпераментный. У нас и неделю, и месяц обижаются, а они сразу всё высказывают, а потом мирятся. Народ певучий, гостеприимный. Нагрузки в школе у них слабее. Объясняют, что детей нужно не столько загружать знаниями, сколько приучать любить учиться. Очень тёплое отношение к русским.

Каждый серб готов хотя бы ненадолго приютить русского или чем-то помочь в знак благодарности за кровь русских воинов, пролитую ради помощи Сербии. Благодарный народ. Слышал от своего друга Андрея, который привёз меня в первый раз на Балканы, что русские и сербы – это два путника, путь которых долог, и они нуждаются друг в друге. Отцы наши, служащие в тех местах, говорят о том, что есть Великая Русь, Белая Русь, Малая Русь, а Сербия – это Серебряная Русь. Простой народ за Россию, хотя в руководстве много американских ставленников. Я как-то спросил у Мирко, почему они позволяют такое. «Я делаю то, что могу, – ответил он. – Забочусь о своих родных и близких, молюсь по силам. И не могу делать того, что выше моих сил».

Патриарху Иринею сослужил ещё несколько раз. Очень уравновешенный человек, с сильным характером, чувством юмора, даром рассуждения. Он из той, старой, генерации архиереев, где очень ценились культура, этикет, спокойствие. Но сердце горячее, умеет так сказать, что люди плачут, спадает пелена с глаз.

Там, в Сербии, часто вспоминаешь режиссёра Кустурицу, потому что каждый день можно видеть эпизоды, которые могли бы войти в его фильмы. Всё как-то иначе, проще, ярче, по-домашнему. Нет такой дисциплины, как у нас, напряжения, нервозности. Скажем, Патриарх едет из Боснии в Белград. По пути есть монастырь, где хранится святыня, к которой Святейший Ириней хотел бы приложиться. Его секретарь звонит игумену, говорит: «Патриарх желал бы навестить вашу обитель. Вы благословите или нет?» Мало ли что, вдруг что-то неотложное. Тот уточняет, желает ли Святейший остаться на обед и ночёвку. «Нет, поклонимся и поедем дальше», – говорит секретарь.

Родом Патриарх был из Чачака. Это такое место в горах, куда уходили гайдуки, не желавшие покориться туркам. Я там жил подолгу. А ещё около года провёл в горном селении Брджани, где со многими перезнакомился, а с кем-то и подружился. Например, с соседкой Мирьяной, героической женщиной, пережившей в своей жизни большие скорби. У нас в России таких тоже много. Сколько мук претерпели, но столько любви в них, смирения, такой дар рассуждения, что думаешь: наверно, это святые. Приходишь к Мирьяне, а у тебя брань в душе, но побудешь рядом, в чём-то поможешь, попьёшь кофе, и всё в тебе успокаивается.

Мирко – сын Мирьяны – технолог по очистке воды. У них с другом фирма, которая занимается отделочными работами. А кроме того, у Мирко имеются два гектара земли под посевы, скотина, сад с пятью сотнями черешен. У некоторых есть ещё и лес. Всё это называется дедовиной, то есть от дедов досталось. Если кто-то попытается отнять, возьмутся за оружие. Работают они – Господи помилуй! Очень много. Бывает, и меня зовут: «Пойдём, Пахомий, поможешь!» Через мои руки только кукурузы восемь тонн прошло. Умаялся, конечно, – а они так всю жизнь. Социализм там чем отличался? Человек мог работать на предприятии, а потом прийти домой, где у него своя пекарня или сапожная мастерская. Не понимали, как можно мешать людям работать.

Наш космический корабль

– Отец Пахомий, войну предсказывали многие. А кто-то предсказывал мир?

– Нет, плохое люди чувствуют лучше.

– Отец Артемий Эмке говорил мне лет пятнадцать назад, когда я спрашивал его о духовном состоянии офицеров Мирного: «Нас спасёт только война». В том смысле, что у Бога не осталось других способов на нас повлиять.

– Отца Артемия я очень уважаю, как-то почти две недели провели рядом, сейчас в Осетии служит. Да, он имел в виду, что война приведёт в порядок, организует, настроит на аскетичную жизнь, как и любая большая беда, всенародная трагедия.

Знаешь, нас в Российской империи, потом в Советском Союзе спасало умение мечтать. У нас – я имею в виду не страну, а каждого из нас – было множество интересов: чтение, спорт, шахматы, изобретательство. Мы ставили себе малые цели и радовались их достижению, а после переходили к более сложному. Этот навык впоследствии нас спасал от депрессии и в трудные годы после распада страны. А мечта – она такая, как молитва на самом деле, когда искренняя, чистая.

Сейчас мы живём безобразно, недружно, мало любви, уважения, не умеем ценить личное пространство ближних. А с юга идут люди иной веры, у которых выше нравственность: они слушают и уважают старших, не боятся труда, помогают друг другу. Помогут ли нам наши ресурсы, если численность населения и дальше будет сокращаться? Ведь больше двух третей браков заканчиваются разводами. Семья в критическом состоянии. У государства нет ни одной серьёзной цели, только выкачивание ресурсов, реакция на непосредственные угрозы, часто бездумная.

На Афоне я слышал такое выражение: «Незнание – это тоже грех». Покойный священник отец Николай Мочалкин, мой старший духовный друг и наставник, сказал: «Мы должны всегда стараться понимать, в какую схему попадаем до того, как попали. Устраиваешься ли на службу, решаешь ли социальные проблемы или строишь отношения с другими людьми. Сначала помолись, попытайся понять, что будет дальше, подумай, посоветуйся, а потом действуй». Если говорить о дне сегодняшнем, я не знаю, насколько мы являемся хозяевами происходящего, а насколько нас втянули в чужую схему враги.

– Многие от России отвернулись в Краматорске?

– Многие. С Украиной мы сейчас чуть ли не как Хорватия с Сербией. Люди хотят, чтобы закончилась война, они на исходе всех человеческих и моральных сил. У многих уже апатия – обессилели души от постоянного лукавства и вранья. После того как началась специальная военная операция, у меня разладились отношения с племянницей, с друзьями-художниками, многими из тех, кто раньше был пророссийским. Бывает так, что мать проукраинская, а дочь – за Россию, бывает наоборот. Краматорск раскололся внутри.

Моя соседка Светлана, друг детства чуть ли не с младенчества, как раз из пророссийских. Кандидат в мастера спорта по гимнастике и мастер спорта по дзюдо, не раз вступалась за меня в драках. Идёт с тренировки, кидает рюкзак – и в бой, чтобы мне помочь. Замуж вышла за караима из соседней школы. Уехали в Израиль, но когда началась война, муж оказался в Краматорске, ждал русских. Не дождался, но слава Богу, что жив остался.

Там творятся ужасные вещи. Мужики выходят покурить у подъезда, а их под белы рученьки – и в артиллерию, в пехоту, на укрепления, против россиян воевать. Большая часть населения сейчас в военной форме. В храм на Пасху не пускали, на кладбище не пускали – говорят, что нельзя допускать скопления людей. Один знакомый жену с сыном отправил в эвакуацию, а сам остался – библиотека у него хорошая, пятьдесят лет собирал, изучает санскрит. Там таких немало. Хорошие специалисты – один программы пишет для металлургических заводов, прокатных станов, другой географию может преподавать. Сейчас ищу возможность помочь, устроить их в Сибири или Краснодарском крае. Прежняя жизнь рухнула. Какой будет новая и будет ли, никто не знает.

Что остаётся нам сейчас? Держаться веры православной, молиться, каяться, причащаться, исправлять себя, душу свою, здоровье по возможности. Свой быт, место рабочее привести в порядок, семью, отношения с ближними блюсти в мире. Мы небольшие люди, но у каждого есть своё призвание, и это его служение. В нас заложена, по милосердию Божьему, частица Его Божественной Личности, и мы не имеем права этим пренебрегать.

– Господь ближе к нам, чем наше дыхание. Святые отцы этому учат, – задумчиво произносит отец Пахомий и продолжает: – Каким ты будешь выходить с этого света, с этой земли? Нас всех ожидает космический корабль, который перенесёт нас в другой мир. Это по-сербски сандук, а у нас его называют гроб. Мы заслужили свои несчастья и заслуженно наказаны. Даже находясь на краю бездны падения, душа человеческая, осознав трезво своё состояние, смиряясь пред Создателем с верою, уповая на помощь Милосердного Бога, имеет большой шанс на спасение в вечности – это и есть православие. Россию уничтожают целенаправленно. Победа, прежде всего, решится не на поле боя, а в отношениях с Богом, с собой и с ближними. Когда появятся у государства настоящие, подлинно народные, угодные Богу ценности, задачи и цели.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска