20 лет со дня прославления преподобного Василиска Сибирского и его ученика Зосимы (Верховского)

«А он точно святой?» – спрашивали меня о преподобном Василиске Сибирском. «Точно». – «Наверно, местнопочитаемый, что-то о нём мало известно». – «Нет, прославлен всей Церковью».

Православие столь изобилует святостью, что даже немало угодившие Господу порой остаются в тени. Добавим, что прославлен был и верный ученик старца, написавший его житие, – схимонах Зосима (Верховский).

Портрет прп. Василиска Сибирского, хранящийся в краеведческом музее Туринска

Три брата

Увидев однажды на стенах Успенской церкви Иванишского монастыря изображения ангелов, Василий загорелся мечтой – научиться летать. Крылья смастерил из самых больших перьев, которые смог найти, после чего поднимался на возвышенные места и прыгал оттуда, размахивая руками. Но полететь так и не смог. Утешили его лишь слова кого-то из близких, что взлететь можно и душой, если угодить Богу.

Василий Гаврилов – так его звали в миру. Жило семейство в деревне Иваниши в семи верстах от Калязина. Это Тверская губерния. Детство святого пришлось на правление императрицы Елизаветы в середине XVIII столетия. Родители, Гавриил и Стефанида, много и честно трудились, чтобы скопить кувшин серебра – настоящее богатство, на которое можно было построить дом, купить лошадь и несколько коров. Но деньги похитили воры. Событие это повергло семью в беспросветную бедность. Маменька Василия то ли от потрясения, то ли по какой другой причине вскоре умерла, а на трёх её сыновей случившееся произвело громадное впечатление. Мальчики переживали потрясение всякий раз, когда слышали на другой день после Масленицы, в последнее воскресенье перед Великим постом: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе».

Успенский храм деревни Иваниши, где будущий святой Василиск Сибирский увидел на фреске ангелов (фото: Татьяна Кузина, fotokto.ru)

А вот что было дальше.

Старшего сына, Кузьму, пришлось отдать на кормление более состоятельным односельчанам. Второй, Максим, ходил собирать милостыню. А Васенька был ещё слишком мал, так что сидел дома. Когда братья подросли, оказалось, что они словно три ангела: мечтали об одном – служить Богу. Но представьте мир русской деревни, населённой экономическими крестьянами. Прежде они принадлежали Иванишской обители, а когда её закрыли, то оброк нужно было платить уже в пользу государства. О поступлении в один из уцелевших монастырей братьям можно было только мечтать. Это было время секуляризации, которая началась при Петре Великом, полагавшем, что иноков у нас и так переизбыток.

Вот и оказались братья Гавриловы между землёй и небом. Одна сценка из той поры. Как-то раз Кузьма объявил, что не станет более платить податей, потому что это мешает ему ходить в храм и творить обширное молитвенное правило. Староста пришёл в ярость, как и многие деревенские жители.

«Я его этому не учил, – ответил им престарелый отец семейства, – а что они всею душою за Бога взялись, за это я их бранить не могу».

Тогда повалили родителя братьев, решив бить его батогами, но вступился Кузьма.

«Отец мой не виноват, но я виноват, меня бейте», – сказал Кузьма односельчанам, приготовившим батоги, чтоб «вразумлять» Гавриловых.

Лёг на землю, сняв рубаху, под которой оказалась власяница из хвоста и гривы лошадей, а под власяницей – вериги из цепей железных, превративших спину Кузьмы в сплошную рану, сочившуюся кровью и гноем. Народ был поражён. Про такое подвижничество они на проповедях, конечно, слышали, но тут целое семейство, жившее рядом, попало под подозрение, что вроде как святые. И решили люди: «Лучше нам свечи Богу не поставить, нежели таковому воспретить Богу служить – всего-то нам достанется копейки по две на душу за него платить».

С младшеньким же, Василием, будущим старцем, было так. Сначала он пас деревенскую скотину, не имея ничего, кроме дрянной одёжки да сухого хлеба. Потом вроде как повезло – отец отдал его в зятья в зажиточное семейство. Но будущий старец убедил жену, славную девушку, жить житием целомудренным. Под видом хождения на заработки посещал монастыри, так что, когда объявил, что желает служить одному только Богу, отпустили его из семьи тестя достаточно мирно.

Тут возникло другое препятствие для монашества: Кузьма, измождённый подвигами, стал сильно сдавать и нужно было заботиться о нём. Не раз Василий порывался уйти, но оставить болящего, видно, было неугодно Богу. Однажды Василий даже поднялся на паром, именуемый в тех краях самолётом, чтобы переправиться через Волгу. Да только Бог не благословил: паром проплыл совсем немного, после чего встал намертво, а с места стронулся, лишь когда решили плыть обратно. Василий сошёл обратно на берег, после чего паром благополучно отправился в путь.

«Потерпи, даст Бог тебе свободу», – сказал ему Кузьма, когда брат вернулся.

Деревенские же, видя всё это, окончательно поняли: Гавриловы их у Бога вымаливают, а значит, достойны особого отношения. Освободили от работ Максима, чтобы ухаживал за Кузьмой, и Василий наконец смог тронуться в путь. Таким был мир русской деревни в том столетии. Сказать, что все были сильно верующими, – большое преувеличение. Но когда являлись из этой среды подвижники, общество постепенно проникалось к ним уважением.

Достоин!

И отправился Василий по Руси в поисках духоносных учителей, способных наставить его, как послужить Христу. В восьмидесяти верстах от Москвы глянулся ему Введенский монастырь, точнее братия, среди которой были истинные монахи.

Там вышел к нему настоятель отец Клеопа, который, показав на озеро, велел: «Иди побегай по льду, крепок ли?» – зная, что воды лишь накануне остекленели. Василий же не сомневаясь вступил на лёд. Тогда сказал игумен: «Благо тебе будет, сын мой, и преуспеешь в монашестве, если всегда так послушлив будешь с отцом духовным!» Но то ли не было возможности принять нового брата, то ли что-то прозрев, отправил дальше, благословив. Оттуда отправился Василий в чувашские леса, где прибился к двум пустынникам – кроткому Иоанну и книжному Павлу, жившим каждый сам по себе, в некотором отдалении друг от друга.

Павел много читал, но Духа не стяжал, что его сильно тяготило и довело до прелести. Вообразил, что должен отрубить себе десницу, неправильно поняв слова Христа: «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её». Как ни увещевал его Василий, не помогло. Однажды прибежал к нему Павел с обрубком вместо руки. Перевязав собрата, стал Василий выхаживать несчастного. Освободил его от этого духовник Павла, заглянувший к отшельникам: он забрал ученика на Валаам, где Павел вскоре и умер. Так открылось Василию, что пустынничество – это огромные искушения, с которыми не всякий может справиться.

Иоанн же был совсем стареньким и слепеньким. Жил тем, что повесил у дороги корзинку, протянув к ней верёвку. Люди, проезжавшие мимо, клали туда хлеб и прочее пропитание, а монах добирался до подаяния, держась за верёвочку. Иные же останавливались, чтобы нарубить дров и подарить Иоанну что-нибудь из одежды. Раз в холода случилось так, что три дня никого не было, отчего Иоанн, оставшись без дров, стал замерзать. Чтобы не погибнуть, он толок пустоту в ступе, этим и спасся. Появлению в этих местах Василия он очень обрадовался, тот стал его глазами, его утешением.

Прожили рядом несколько лет. Смерть свою Иоанн почувствовал заранее, попросив позвать духовника. Надев белую рубаху, совсем худенький, но умилённый, он словно светился изнутри. Исповедовавшись и причастившись, произносил молитвы, не вычитанные или услышанные где-то, а лившиеся из его души. Наконец сказал: «Простите!» – перекрестился, лёг и отошёл ко Господу. Это стало для Василия ещё одним уроком: кротость, простосердечие – превыше многого.

Чуваши, жившие в тех местах, Василия полюбили и приносили ему еду, на которую клали крестообразно палочки, показывающие, что они не язычники, а православные христиане. Приходили также монахи и миряне, желавшие пустынножительствовать вместе с Василием, но он отвечал, что не готов принять на себя бремя общежития – если желают, он может им оставить келью, а сам уйти дальше в леса. Желающих не нашлось. Леса Василий не боялся. Непогода, звери – ничто его не пугало. Опасался лишь исправников, так как с документами было не всё ладно, ведь он всё ещё числился экономическим крестьянином.

«Шумел сурово  Брянский лес»

По этой причине Василий покинул Казанскую губернию, к которой тогда относились чувашские пределы, и отправился домой. Навестив братьев и отметившись у властей, он узнал, что живёт в брянских лесах старец Адриан (Блинский) с учениками. Почему не в монастыре? Пётр Великий, не зная, как ещё приспособить монастыри под государственные нужды, решил селить в обителях увечных солдат. Естественно, о молитвенной жизни насельников в таких условиях не могло быть и речи. Вот и уходили иные боголюбцы в чащобы, где и подвизались.

Отец Адриан постриг Василия в мантию с именем Василиск. Жил новопостриженный наособицу, регулярно подвергаясь нападениям бесов, пугавших: «Ты здесь один, а нас много, всячески погубим тебя». Унывая, тоскуя, страшась, монах не сдавался.

Суровые были места. «Однажды обрушилось огромное дерево подле самой нашей келии с таким треском, что я уже думал – вот настала последняя минута, – вспоминал впоследствии преподобный Моисей Оптинский, также прошедший школу пустынничества в брянских лесах. – Но и тут помиловал нас Господь – оно лишь ветвями задело крышу. Но страшен и самый рёв бури в вековом бору, когда она ходит по нём и, как трости, ломает то, что росло целые столетия».

В то время посетил отца Адриана один из главных героев нашего повествования – поручик Преображенского полка из смоленских помещиков Захария Богданович Верховский. Предки его сохранили православную веру в Речи Посполитой, а сам он иного пути, кроме иноческого, не желал. О том, преуспел ли в этом, можно судить по тому, что именно Верховского нередко называют прототипом старца Зосимы в романе Достоевского «Братья Карамазовы». Но всё это было впереди, пока же, увидев, как живёт старец Адриан, молодой офицер воскликнул: «О диво! Есть же такие люди, которым деньги не надобны и которые о временном не заботятся!»

Прп. Зосима. Репродукция из кн. «Житие и подвиги в бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений», 1889 г.

Ещё больше, чем непогода, жизнь лесных отшельников осложняли нападки и доносы местных духовных лиц. Сельское духовенство было небогато, обременено большими семьями, и если местный помещик переставал заглядывать в приходской храм, предпочитая пустынников, это становилось весьма болезненным ударом по и без того тощему кошельку. Закончилось тем, что митрополит Петербургский Гавриил, любивший отца Адриана, благословил ему поселиться в Коневской обители. Там, на острове, среди вод Ладожского озера, старец никому не мешал.

Сильно опечалил Василиска отъезд отца Адриана. Теперь народ потянулся уже к Василиску. Несли дары, но монах почти всё раздавал, питался сурово, спал на жёстком ложе. Добр Василиск был безмерно: от жалости не мог чистить рыбу, жалел даже ленивую лошадь – не то что стегнуть, но и прикрикнуть на неё был неспособен; говорил с животиной ласково, а та удивлённо косилась, но слушать всё равно не желала. «Монашествующие обязаны никого не обижать», – вздыхал старец.

Ещё при отце Адриане попросился к нему в ученики Захария Верховский – помянутый выше гвардейский поручик. Это был человек весьма образованный, прочитавший творения многих отцов Церкви, не говоря о светской литературе. Василиск же – простец, из крестьян. Но кто у кого в послушании, определилось сразу. Перед тем как попроситься в ученики, Захария Богданович спросил совета у отца Адриана. Тот признал, что лучшего учителя не найти, но предупредил, что уже многие просились к Василиску, да только он всем отказал.

Но Господь установил им быть вместе, и вот как это случилось. Узнав, что у Василиска в который раз закончился срок действия паспорта, Захария вызвался съездить к нему на родину и всё устроить. Дело было весной, в распутицу, так что в пути он заболел, ну и, понятно, Василиск был одновременно и растроган, и чувствовал себя виноватым. Отказать после этого Захарии в ученичестве он не мог, единственное – уговорил год-другой пожить на Коневце у Адриана, поучиться монашеской жизни.

И заплакал Василиск

На другой год после отъезда ученика старцу пришлось идти в Иваниши самому – он был таким образом словно на привязи, чем сильно тяготился.

На родине между тем закипели страсти. Одна игуменья подарила брату Василиска, Кузьме, икону, которая соделалась в его доме чудотворной. Потянулись болящие просить об исцелении, и совершались чудеса – как следствие, пошли пожертвования; люди даже жемчуг собирали, чтоб украсить оклад. Это сильно возмутило местного протоиерея. Священникам он запретил служить молебны у образа, а паломников к святыне стал клеймить раскольниками. Колязинский градоначальник протоиерея игнорировал, а вот правящий архиерей вникать в дело особо не стал: благословил все образа у братьев Кузьмы и Максима отнять, «Взыскание погибших» передать в Макарьевский Колязинский монастырь – пусть там исцеляет, а из остальных устроить иконостас в одном из новых храмов.

Иконы все отняли, кроме чудотворной – она не далась: сокрылась, когда за ней пришли, так что изъяли, перепутав, лишь список с этого образа. В разгар этих событий прибыл Василиск, которого схватили, приняв за беглого. На паспорт и на увещевания знавших Василиска внимания не обратили – возможно, под влиянием всё того же протоиерея. Исправник велел бить старца батогами, но тот принимал удары с полным смирением – и растопил сердце служивого добрыми словами. Исправник раскаялся и решил искупить вину – выпросил для монаха вольную. С этого времени можно было ехать куда угодно, без необходимости возвращаться на родину.

* * *

Захария между тем всё ещё подвизался на Коневце, где отец Адриан дорос уже до настоятеля обители. Верховский и после пострига, став Зосимой, рвался обратно в лес, к учителю. Но Адриана его придерживал, обещая съездить вместе. Одного не сказал – что хочет их со старцем Василиском видеть в своей обители. Когда всё-таки добрались до рославльских лесов, оказалось, что уговорить пустынника отправиться на Ладогу не просто трудно, а, скорее, невозможно. Как только не убеждал его Адриан, обещая познакомить с пустынножителями Приладожья и поставить келью в уединённом месте, но Василиск ни в какую.

Наконец вышел из себя старец Адриан, твёрдо сказав: «Если не послушаешь меня, то отныне не сын ты мне духовный!» И заплакал Василиск, согласившись. Отшельники, жившие в том краю, горько плакали, прощаясь с ним, но что решено, то решено. Случилось это в начале 90-х годов XVIII столетия. Пустынники же в брянских лесах продержались ещё довольно долго, до 1825-го, когда власти изгнали оттуда последних отшельников.

Но к этому времени они нашли себе новое прибежище. Им стал Оптинский монастырь, стоявший на краю векового жиздринского леса. Хотя и основан он был ещё в XV столетии, но в ту Пустынь, которую мы знаем, начал превращаться как раз на рубеже двадцатых годов XIX столетия. Тогда был основан там скит, куда потянулись пустынники, а как избрали преподобного Моисея сначала духовником, а потом настоятелем, обитель окончательно превратилась в столицу русских пустынников, чуждых всякого стяжания. Так было положено начало оптинскому старчеству.

Умная молитва

При отце Адриане начался расцвет Коневской обители, и отшельники, жившие поодаль, в нескольких верстах, имели для этого немалое значение. Кроме Василиска с Зосимой, был там ещё и старец Сильвестр. Он открыл сначала Зосиме, а через него Василиску учение афонского монашества, воодушевлявшее преподобного Паисия, об умной сердечной молитве – молитве Иисусовой.

Для Зосимы тогда ещё не по силам было воспринять всё. А старец Василиск нашёл, наконец, ту нить, которая вела его через духовные искания. Ученик подробно записывал, как возрастал старец в умной молитве, что вылилось потом в «Повествование о действиях сердечной молитвы старца-пустынножителя Василиска».

Вот некоторые места из этого сочинения:

«Итак, начал он в ней подвизаться до того, что множество раз в великое изнеможение от долгого в ней понуждения себя приходил и тем наводил на сердце великую боль – до того, что уже не мог более не только в сердце производить молитвы, но даже ни ходить, ни стоять, ни сидеть от несносной боли сердца. Но долгое время лежал на одре; едва болезнь отходила от него – и, так немного придя в силы, вновь усиленно углублялся он в умном внимании сердечной молитвы».

«И тогда приложил он к обычному своему воздержанию большее воздержание в пище и сне и, усердно о том помолившись, снова сел на молитву, по обычаю с умилением умно Богу молясь. И вдруг неожиданно излилась в его сердце непостижимая сладость, срастворённая с любовью к Единому Богу, вместе с тем забыл он обо всём, принадлежащем веку сему, и весьма этому необычному утешению удивился».

«Иногда чувствует он всего себя в молитве, то есть во всех членах, частях и суставах молитву, саму собой творящуюся, и, внимая действию тому, не отторжен бывает от простертия к Богу, и, удивляясь этому, утешается. И таковое действие бывало с ним неоднократно».

«Настолько ему от Бога эта молитва была дарована, что однажды восхотел он испытать себя и пребыл в ней 12 часов, не вставая и не прекращая её, в бодрости, и не только не отяготился, не изнемог и не заскучал, но сладость молитвенная, ещё продолжаясь, может быть, удержала бы его и долее, если бы я не прервал его приходом моим; и видел я его в лице изменившимся, умилённым и обрадованным».

Вот ещё:

«Не в силах терпеть, видя, что почитают и прославляют его знакомые, – по этой причине удалился мой старец со мной в сибирские пределы, и зазимовали мы в глубокой пустыни, и устроили небольшую землянку в горе – вместе ту зиму жили и правило читаемое сообща исполняли: я читал, а он стоя слушал».

Но здесь мы несколько забежали вперёд…

В Сибирь

На Коневце старец с учеником пробыли около десяти лет, но с каждым годом всё больше мечтали отправиться либо в Молдавию, к старцу Паисию, который был ещё жив, либо на Святую Гору Афон. Об Афоне они мечтали всё сильнее, но престарелый отец Адриан не хотел и слышать о том, чтобы отпустить отшельников. Жили они рукоделием и собиранием ягод и грибов, которые относили в монастырь. Вспоминая про подвиги брата Кузьмы, стал старец носить жестокую власяницу по нагому телу. Ничего другого было придумать невозможно, так как он и без того жил весьма скудно.

Наконец старец Адриан, решив принять схиму в Симоновом монастыре в Москве, отпустил их, дав совет следовать в Сибирь. Василиск же с Зосимой всё ещё помышляли об Афоне. Трижды они отправлялись туда, и трижды их что-то останавливало в пути. Интересно, что каждый раз они добросовестно возвращали деньги, собранные благотворителями на их путешествие, так что те восхищались: «Ещё никто обратно не отдавал, только вы одни». Но окончательно рухнули все планы, когда сам Государь Павел Петрович воспретил коневецким пустынникам покидать Россию.

Впрочем, и тогда не решились они выбрать далёкую незнакомую Сибирь. Через Киев добрались до Крыма, где какое-то время ходили по дебрям в поисках места для кельи, но всё было не то. Не нашли они его и в горах Кавказа, где, достигнув Моздока, узнали, что набеги горцев мало способствуют созерцательной жизни. Были в Таганроге, поглядели на Астрахань, после чего признали, что «нигде, но в Сибири благоволит Бог нам жить».

Шли долго – через Тобольскую епархию, Тарский, Томский, Енисейский и Красноярский округа, откуда добрались до Кузнецка-Сибирского, ныне Новокузнецка. Там и застала пустынников зима.

В сибирской пустыни

Поселились в сорока верстах от селения, вырыв себе землянку и договорившись с неким крестьянином, что тот станет им помогать. Тяжесть взвалили на себя невыносимую. Рыба не ловилась, мука заканчивалась, так что пришлось смешивать её с пихтовой корой. Собрались было помирать, но тут приехал крестьянин, сказав, что пищу выгрузил по пути – не смог дотащить в такую глушь. Кое-как добрались до мешков с едой. Старец Василиск, смешав муку со снегом, испёк опресноки…

О русские люди! О чём же молвили, что почувствовали святой Василиск и святой Зосима, когда насытились? Им стало стыдно. «За что нам чаяти от Бога по смерти воздаяния, ежели в сей жизни столь облагодетельствованы от Его благости?» – говорили они. Живут как у Христа за пазухой, наблюдая, как «древеса и всякое произрастение от удовольствования и успокоения растут, зеленеют, цветут и даже от избытка довольства и плоды произрастают». Насчёт «цветут» посреди зимы – это, конечно, сказано было не совсем к месту, скорее, в ожидании весны.

И возблагодарили Бога: «А посему и нам, грешным, почто отчаиваться в Божием к нам милосердии?» Посреди тайги летела в небо молитва, освящая пределы сибирские.

* * *

Ранняя весна. Знакомый крестьянин всё не шёл – видно, навалилось много забот. Запасы заканчивались, и решено было самим двинуться к селению. Накануне выхода приснился Зосиме сон, что полны его карманы денег серебряных и среди них несколько золотых монет. От отцов он слышал, что деньги серебряные знаменуют слёзы, а золотые – радость, отчего поняли, что путь будет труден, но закончится благополучно. Так и вышло. Хотя расстояние было небольшим – всего сорок вёрст, которые надеялись пройти за три дня, – шли несколько недель, заблудившись. Иногда встречались рябины, на которых оставались ягоды с прошлой осени, порой ещё что находили, прибавляя к оставшейся еде, в основном это были сухари.

Лыжи старца Василиска оказались плохо приспособлены для таких переходов – не были подбиты оленьей шкурой, а потом на них ещё и порвались ремни. Он изнемогал, но меняться лыжами не желал; ученик же плакал, глядя на учителя. Надежда довести его до места живым таяла с каждым днём, быстрее льда на встречных речках.

Тем не менее Зосима и сам едва не погиб, провалившись по грудь под лёд. Старец был полегче и перешёл без труда, а Зосима не смог. Лыжи не позволяли ему выкарабкаться, цепляясь за что-то под водой. Тут бы ему и конец, но Василиск со словами: «Теперь Тебе, Владычице, Пресвятая Богородице, помогать!» – схватил ученика за руку. Тот, опасаясь утащить старца за собой под лёд, совсем уже было решил вырваться и достойно принять смерть, как случилось чудо. Крепко привязанные лыжи каким-то образом соскочили с ног, и Зосима выкарабкался на лёд. Нарубив дров, разожгли костёр, а когда немного обсохли, выловили лыжи из реки, одну, правда, сломав. Починили кое-как – и снова путь, оставив под заметным деревом все свои вещи: святые иконы, книги и лишнюю одежду, которые везли на саночках.

Куда идти, по-прежнему не знали, однако, дав обет подвизаться ещё строже, вышли на лесную дорогу, почти непроходимую. Но хоть что-то. Затем нашли пёсий след и так потихоньку добрели до деревни, где добрые люди, слышавшие об отшельниках, два дня их выхаживали, чтобы живыми довезти до Кузнецка-Сибирского. Там отшельники ещё два месяца приходили в себя после случившегося. Старец не мог ни есть, ни пить, ни ходить. Зосима чувствовал себя немногим лучше. Как дошли в таком состоянии? Господь вытащил их из погибели – слава Ему!

Нашли новое место, рядом с которым росли черемша и калина, а неподалёку можно было собирать кедровые орешки. Прокопали канаву, по которой можно было протащить к кельям лодку с припасами. И прожили там два с лишним десятка лет, заботясь друг о друге. Старец делал нехитрую посуду и резал ложки для продажи. Зосима тоже нашёл себе какое-то делание. Не оставляли их попечением и благотворители, обеспечивая недостающим. Денег не было ни копейки, но в тайге они и не нужны.

Договорились по ночам молиться вместе, но каждый в своей келье, между которыми протянули верёвку. Кто первый проснётся, будит другого. В субботу же встречались, радуясь друг другу, и два дня проводили в беседах и молитвах. В походах за пропитанием встречались с лосями, оленями, козами, а иногда с медведями, которые, впрочем, и сами навещали отцов, покушаясь на их огородик. Тогда Василиск брал доску и стучал по ней, пока косолапый не поворачивал обратно. Самого большого встретили, когда ходили за кедровыми шишками. Бежать не стали. Наоборот, смело двинулись на хозяина тайги, колотя во что-то, так что нервы медведя не выдержали – рванул в заросли.

Спустя несколько лет приняли одного старика-пьяницу, сумев его излечить от пагубной страсти, потом – благонравного пожилого купца. Решив, что стало слишком людно, Зосима отселился вёрст за пять, Василиск же остался присматривать за старичками, хотя был не младше их. С Зосимой ходили друг к другу в гости, прощаясь всякий раз со слезами, а потом ждали новой встречи. Много раз Зосима пробуждался от голоса старца: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» Выбегал поначалу из кельи, но не обнаруживал никого. Потом привык и стал говорить себе: «То не старец мой пришёл, то ангел его возбуждает меня в таком дружелюбии».

Перемены

За три с лишним десятка лет, что провели вместе сначала в брянских лесах, потом на Коневце, а дольше всего в Сибири, ссорились они только дважды. Первый раз Бог весть из-за чего, а в другой раз Василиск поделился мечтой полностью отказаться от молочной пищи и рыбы. Ученик сурово его обличал, целые трактаты писал на эту тему, пока учитель не сдался. И с тех пор жили в полном согласии.

Перемена в их жизни случилась из-за вдовы Онисии Конюховой, пожелавшей стать монахиней, а ни одной обители в тех краях не имелось. Были и иные женщины, захотевшие того же. Посоветовавшись со старцем, Зосима взялся за дело. Выпросил у Тобольского архиерея заброшенный Туринский мужской монастырь на Урале, съездил в Петербург, где обер-прокурор князь Голицын отнёсся к нему благосклонно, наслышанный о подвигах старца Василиска. Там был забавный момент. Прошение князю Василиск написал на бересте, и тот прочитал его с благоговением, словно погрузившись во времена Древней Руси.

Так в 1822 году по указу Александра Первого Туринский Николаевский монастырь преобразовали в женский. Сестёр отец Зосима разместил в кельях, а сам поселился в старой баньке. Отец Василиск остался жить в лесу, в восьми верстах от обители. Фактически отец Зосима стал не только попечителем, но и руководителем монастыря.

Спустя два года, когда старцу Василиску было около 84-х лет, он скончался. Перед тем мирил сестёр, когда те ссорились, и был весьма полезен их духовному возрастанию. Когда его благодарили за помощь и наставления, отвечал: «Дай Боже, чтоб мною пользовались, ибо Господу Богу слава и хвала, если Он чрез меня помогает другим: Он, а не я; ибо я знаю, что я многогрешен и ничего доброго от себя не имею». Последними словами святого были: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…» Так, с Иисусовой молитвой, и отошёл ко Господу, а рука его осталась лежать на груди со сложенными перстами.

Чудеса

Мощи старца Василиска в советское время оказались под спудом, на месте часовни построили гаражи, что не мешало святому исполнять данное от Бога послушание – приглядывать за нами, грешными. В 1918 году послушницу Калерию Струнину отправили вместе с семнадцатью сёстрами Туринского монастыря в тифозный госпиталь. Там она уцелела благодаря молитвам к старцу Василиску, тогда как почти все остальные девушки погибли. Несмотря на медицинское образование, Калерия всю жизнь потом лечилась водичкой с источника на заимке старца.

Рассказала об этом случае учительница Анастасия Даниловна Ринтель, которую Калерия Михайловна привела в Церковь. В 1994 году Анастасия Даниловна приехала на заимку вместе со спутницами, и в темноте, как она вспоминает, «перед моим взором открылась такая картина: на другом берегу оврага я увидела, как наяву, светлый овал, а в нём – келью и молящегося старца». На следующий день, испив водички из источника, исцелилась на её глазах одна из паломниц.

Вот ещё история. В 1995 году старец явился во сне шофёру Андрею Котову, уснувшему на берегу Туры. Вышел из-за гаражей и сказал: «Смотри, парень, ни под каким видом не пей!» Андрей стал воздерживаться от спиртного и не поддался даже в тот день, когда приятели особенно настойчиво уговаривали его опрокинуть хотя бы стаканчик. А через несколько часов под колёса его машины выскочил прохожий и погиб. Вины шофёра в этом не было, но если бы экспертиза обнаружила в его крови хоть каплю спиртного, жизнь была бы сломана.

Тогда же, в 1990-е, отыскать могилу старца взялись монахи Спасского мужского монастыря и монахини Ново-Тихвинского женского монастыря Екатеринбурга. Их труды увенчались успехом в 1999-м. Святые мощи пребывают ныне в Спасском храме подворья Ново-Тихвинского женского монастыря Екатеринбурга.

Святые мощи старца Василиска (фото: ekaterinburg-eparhia.ru)

Прославление

После смерти учителя Зосима составил житие старца. Сам же поселился в Верейском уезде Московской губернии, где основал женскую общину в честь Смоленской иконы Божией Матери, впоследствии получившей название в его честь – Зосимова пустынь. После случившегося в Туринском монастыре раскола часть монахинь последовала за ним, где стала ядром нового сестричества.

Жил старец Зосима не в самом монастыре, а в келье неподалёку, не изменив отшельничеству. Раз в неделю приходил он в обитель на литургию, после чего вновь удалялся в безмолвие. Под конец жизни принял великую схиму. Почитание схимонаха Зосимы началось сразу после его смерти. Этому способствовало то, что, несмотря на сырость, да такую, что его гроб порой оказывался в воде, тело святого сохранилось нетленным, за исключением ступней ног.

В 2000 году Зосима был причислен к святым Московской епархии, а в 2004-м их вместе с учителем – старцем Василиском – прославили как святых, почитаемых всей полнотой Церкви.

Преподобные Зосима (Верховский) и Василиск Сибирский

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска