27 мая 2022 года погиб участник Специальной военной операции – поэт и писатель из Усинска, промышленный альпинист Николай Попов. Это была не первая его война – в середине 90-х он прошёл Чеченскую, о которой вспоминал с горечью и называл её гражданской. Он не был воинственным – не из тех, кто геройствует в телестудиях. Просто солдат, такие обычно и выносят на себе всю тяжесть боёв. Остались трое сыновей, друзья, стихи. Я был в ноябре на вечере его памяти в Сыктывкаре. Людей пришло очень много.

Читаю сказку Николая «Гномушка Кристин и гном Микаэль», которую прислал его сын Никита, и не могу оторваться – написано по-настоящему талантливо:

«Гномушку звали Кристин. Так её назвала бабушка, которая служила в мире людей и часто видела изображение красивого парня с печальными голубыми глазами на иконах и фресках. Люди подходили к изображению и шептали про себя: “Христе”. Бабушка уже тогда была очень стара и плохо слышала, и ей казалось, что люди говорят: “Кристин”. Когда бабушка увидела свою внучку – гномушку в колыбели из белого мха, то произнесла: “Кристин”…»

Где сказки, а где война? Говорят, весёлый и добрый был человек. Царствие ему Небесное.

Егор Попов, сын: «Он ощущал родство со страной»

– Егор, что отец рассказывал о войне в Чечне?

– Очень мало, почти ничего. Знаю только, что воевал в звании старшего сержанта и спас группу, которой командовал.

– Каким он был?

– Многим помогал, даже когда ему было плохо. Так и воспитывал – личным примером, а ещё на хороших фильмах, музыке, книгах. Вспоминаю, как он приходил в школу, слушал мои выступления, рассказывал про своё творчество. В детстве нравились ужины, когда мы собиралась за столом всей семьёй, рассказывая, что случилось за день. Я любил гулять с ним по Усинску – городу, которому он посвящал стихи. Любил, когда он говорил со мной на важные темы или хотя бы просто был рядом.

Каким он был?.. Мы как-то ездили с ним в Тунис и катались на парашютах, привязанных к лодке. А потом увидели рядом плавники. Отец подумал – акулы, в тех местах их много. Наверное, хозяин лодки тоже так решил: смотрим, он паникует, а там одно неверное движение – и мы опустимся в море. И тогда отец сказал: «Если упадём в воду, плыви к берегу, а я прокушу руку и увлеку акул за собой». К счастью, мы не упали, да и оказалось, что это дельфины – опасности не было. Но эта история мне и сейчас греет душу.

У него был в Усинске свой бизнес – промышленный альпинизм, то есть всё, что связано с выходом на высоту. Например, герметизация межпанельных швов и устранение дефектов. Утеплял город. Также баннеры устанавливал, работал на трубах котельных.

Я знал его профессию с самого детства, тоже хотел пойти по стопам отца. Наконец он отправил меня на курсы промышленного альпинизма. Там я изучал оборудование и снаряжение, после чего началась практическая часть на полигонах. Объясняли, как нужно одеться, как привязаться, как выйти на спуск – спускались с крыши на стену. Потом отец взял с собой, чтобы посмотреть, как поведу себя в условиях работы. Мы спустились, отец посмотрел мне в глаза, нет ли страха, и когда понял, что я готов, мы приступили к работе.

– Страха перед высотой у вас нет?

– Страх должен быть всегда. Если ты не боишься, если у тебя отсутствует инстинкт самосохранения, это может плохо закончиться. Но ты должен свой страх контролировать точно так же, как контролируешь своё снаряжение – не по разу перепроверяя. Вообще надо контролировать всё вокруг, и тогда всё будет в порядке.

– Как вы узнали, что отец едет на войну?

– Я тогда уезжал в Сыктывкар, где учусь в политехническом техникуме. Собрались вчетвером: отец, я и мои братья – Никита и Артём. Тогда папа и сказал, что в октябре пойдёт на войну. Я попытался поговорить, спросить, но как-то не сложилось. Сказал только, что не хочу, чтобы он шёл на войну. Но у него были свои взгляды.

Потом он позвонил, сказал, что 10 октября приезжает в Сыктывкар. Я пришёл к поезду из Усинска, встретил. Он был уже готов к отправке, пострижен наголо – впервые его таким увидел. Потом его команда начала грузить вещи в автобус, отец распорядился, чтобы встали в цепочку, к которой и я присоединился. Мы снова не смогли поговорить, я только успел сказать: «Будь острожен. Я люблю тебя». Он тоже сказал: «Я люблю тебя». Потом мы обнялись и он вошёл в автобус. Когда двери начали закрываться, отец снял шапку и, взглянув на меня в последний раз, заплакал.

Звонил с фронта. Было очень странно – бытовой такой разговор, обычный: что у меня происходило, что у него. Сказал, что построили землянку, поставили печку. Что потом произошло – толком неизвестно. Его не стало 27 мая, но ранен он был раньше – может, 25-го, может, 26-го.

У всех один вопрос: зачем он туда пошёл? Все знают ответ, но хотят, чтобы сложилось всё иначе.

– Почему всё-таки пошёл?

– Он всю жизнь ощущал родство со страной, армией, писал военные стихи, песни. И когда всё началось, не мог остаться в стороне. Хотел защитить страну, семью. Пошёл добровольцем, но не хотел, чтобы мы это знали. Всем говорил, что его призывали. Когда я узнал правду, то подтвердилась вера в отца, охватила гордость, что он остался верен тому, что писал, чему учил нас.

 Никита Попов, сын: «Пошёл на войну, чтобы его сыновьям не пришлось идти»

– Говорить о папе трудно, потому что он не сильно открывался и чем дальше, тем больше уходил в себя. Он многим помогал, много общался, был другом для всех, и все ему были друзья, но в последнее время не осталось людей, с которыми он мог бы поговорить по душам.

Много никогда о себе не рассказывал. О войне в Чечне вспоминал без подробностей, не говорил и о том, как получил медаль «За отвагу». Их окружили тогда, и он сумел вывести своих парней. Ещё запомнилось, что друг у него там был – невысокого роста, хиленький, тощенький, но в критической ситуации надёжней его никого не было. За нынешнюю войну тоже был награждён – орденом Мужества. Посмертно.

Он был замечательным отцом. Ремень в руки взял только один раз, когда я уж очень провинился. А так разговаривал со мной как с равным. Помню, его вызывали в школу и он дал понять директору, что строго меня накажет, но никакого наказания не последовало. Верил в меня. Как воспитывал? Так-то нашим воспитанием больше мама занималась, а он больше любил играть с нами, дурачиться, веселиться.

Но как-то раз мама уехала и отцу пришлось проверять, как я готовлю домашние задания. Особенно заинтересовался школьным обществознанием – начал мне дополнительно что-то рассказывать, объяснять. Мне так понравилось, что я стал ему каждый день говорить, что у меня опять обществознание. Только на четвёртый день он разгадал мою уловку.

Я любил его слушать. Он учил своей философии, делился мыслями. Стихотворение одно – Киплинга – любил повторять:

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твоё же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен всё воссоздавать c основ.

Ну и так далее. Я не могу выделить самых счастливых моментов в нашем общении. Все были счастливыми. После того как они развелись с мамой, я какое-то время с отцом не общался, обижался, но потом простил. И он начал готовить меня к работе промышленным альпинистом. Помню, как пошли на первый спуск. Я на двух верёвках, он на одной, без страховки, так как был достаточно опытен. Посмотрел, испугался ли я. Увидел, что улыбаюсь, и признал, что высота – это моё. А снизу кто-то кричит: «Люди-пауки!» Было забавно. Две с половиной недели я был за ним закреплён, учился, а потом он понял, что я готов к работе. Учил на высоте всегда думать, всё перепроверять и смотреть по сторонам. Там и человек может в окно высунуться, и всё что угодно. Не любил панибратства. На работе мы были не отцом и сыном, а руководителем и сотрудником.

Последняя встреча. Мы гуляем, ходим по организациям, а потом папа говорит, что собирается на войну. Когда в последний раз встретились, он передал свой рабочий телефон, поручил руководить своей фирмой промышленного альпинизма. Я пожелал удачи и мужества. Потом созванивались. Он рассказывал, как они на фронте баню в землянке обустроили. Говорил, что чувствует себя на своём месте. Знаю, что опять спасал кого-то. В последнем разговоре, узнав, как у меня идут дела, сказал: «Горжусь тобой». Другим говорил: «Никита молодец, не зря я передал ему своё дело». Это было, конечно, очень приятно.

Знаете, он называл себя циником и эгоистом, но это была неправда. Ни цинизма, ни эгоизма в нём никогда не было. Говорил, что не может не пойти воевать, потому что и в стихах, и в жизни показывал, что встанет в строй, когда придёт время. И оно пришло, и он решил, что было бы непорядочно уклониться. Возможно, была ещё одна причина. Он всё сделал в той жизни, которую вёл. Всё, что мог сделать. Чувствовал себя героем, что ли? Не знаю. У него в сказке «Гномушка Кристин и гном Микаэль» герой должен был «пересечь Коралловое море и бесконечную пустыню без помощи магии». О чём-то таком мечтал и отец. Совершить что-то важное. Ещё промелькнуло как-то, что он пошёл на войну, чтобы его сыновьям никогда не пришлось идти.

Погиб, когда они перебазировались в тыл и кто-то фарами или гудками выдал местоположение отряда. Отец в тот момент таскал какие-то ящики, и их обстреляли с дрона, там есть такие – «Баба Яга» называются. Папа был ранен, но сам забрался в машину. Два дня боролся, но шансов не было. Позывной у него был, когда уезжал из Коми, – «Воробей». Но известно, что парни из отряда звали его «Легенда». Он такой был, что сначала делает, а потом пугается. Это была его особенность.

Ольга Безденежных, друг: «Был добрым, надёжным, обязательным…»

– Коля долгое время был председателем Усинского литературного объединения «Северная лира» и главным редактором газеты «Морошка», которую сам придумал и сам же этот проект воплотил в жизнь. Учил меня и других, посвящая нам много времени: разбирал то, что мы писали, объяснял, вдохновлял. Мы с ним интересно заканчивали каждое наше общение – он говорил или писал: «Пока, мой гений», а я неизменно отвечала: «Сам ты гений!» Это было чем-то вроде пароля, известного только нам.

Какие-то стишки, рассказики я и до нашего знакомства пописывала. Но для себя, в стол. А Коля стал звонить и говорить, что в очередной номер «Морошки» нужно стихотворение. Я что-то находила, отправляла или тут же сочиняла. Он знал, что я «на коленке» пишу, но стихи брал. И даже хвалил, с юмором отмечая: «Коленотворчество у тебя хорошо получается». Он такой человек был, что умел так сказать. Не требовал, не настаивал – просто хотелось его доверие оправдать.

Постепенно стал меня на прозу перенаправлять, и я, заметив, что у меня получается писать с юмором, не удивилась. Коля ведь на это и благословил меня. Он и сам любил пошутить.

В одежде какая-то деталь всегда выдавала его неординарность. Девочки на работе мне говорили: «К вам приходил мужчина, который в шарфике». А он и вправду шарфики всегда носил.

Был добрым, надёжным, обязательным. Если что-то наметит, всегда выполнит. Бесстрашным. Среди промышленных альпинистов других, наверное, и не бывает. Видела несколько раз, как он на канате работает на высоте.

Что ещё рассказать? Очень эрудированный, умный. Я уже сказала, что он был добрым? У него была такая замечательная черта – говорить о людях только хорошее, каким бы ни был человек. Говорил по-доброму. Да там по лицу всё видно было. Помню, скажет: «Девчонки», – и у нас теплее на душе.

Многое у меня написано по его «заданиям», на которые я сама напрашивалась. Не помню, кто из нас это придумал, но это выглядело так: Коля говорил любое слово, а я сочиняла стихотворение на заданную тему. И постоянно меня заносило в какие-то дебри, абсолютно противоположные первоначальному смыслу заданного слова. От этого рождался интерес, было весело – хотелось ещё. И когда Коля начал собираться на СВО и пришёл бритый наголо, я к нему пристала с очередным заданием. Он как-то нехотя, что на него не похоже было, сказал: «Бабочка», – и я сразу написала рассказ.

Сроки отъезда переносились дважды. Мы снова его провожали, и я опять стала приставать, чтоб сказал ещё какое-то слово. Он сказал: «Сердечко», – и ушёл. Я, конечно, тут же, «на коленке», написала стихотворение и спокойно его спрятала в стол. В стихотворении было о том, как наши вернулись с победой, мы сидим за накрытым столом, радуемся. А так как я верю в пророчество стихов, «упавших сверху», то была уверена, что всё так и будет – победу мы будем праздновать вместе. И когда сказали, что Коли больше нет, не поверила. А потом мы его хоронили, 8 июня. Вернувшись домой, открыла компьютер, чтобы это стихотворение перечитать, и вдруг вижу: в стишке моём и вправду победа, все сидят за столом, но Коли там нет; там не Коля, а наша с ним «фотография», то есть такие слова: «И снова засияют надежды и мечты. Всё это будет, знаю. И фотка – я и ты».

Я ведь ладанку ему подарила в дорогу – оберег, мешочек такой холщовый, привезённый из Троице-Сергиевой Лавры. Не верила, что погиб, чуть в драку не лезла, требовала – проверяйте. А потом зашла в храм и увидела, как там наш Коля лежит в открытом гробу. На кладбище музыка играла, речи произносились, вдова выбрала хорошее место под берёзкой. Всё уже заканчивалось, когда я увидела, как его мама встаёт на колени и собирает землю в платочек. Она живёт в другом месте, хотела эту землю взять с собой. И я написала посвящённое ему стихотворение:

Не простила тебя высота
За то, что страха пред ней не ведал…
Ушёл торопясь, не прожив и полста,
В бескрайнее и беспощадное небо.
Медали, орден, фуражка, флаг,
Книги – всё это память. Однако…
Вон ты – во взрослых своих сыновьях,
Чертами и жестами копиях папы.
Спасибо – встретился мне. А я…
Наверно, это не оценила,
Казалось, сто лет впереди житья…
А вышло, что дважды тебя проводила.
Сначала верила и ждала:
Ты возвратишься, мы тебя встретим.
…Встретили в храме восьмого числа
С ленточкой траурной на портрете.
Жестока память, что есть, то есть,
Нужная мысль приходить не хочет…
…Занозой вонзилось: кладбище, крест
И мама твоя сыплет землю в платочек.

Стихи Николая Попова

Грозный

Этот город убил Новый год,
заслонил Рождество.
За пять лет до двух тысяч годов
от рожденья Христа
Мы старались остаться людьми,
он будил естество,
Когда сняли распятых парней
с решётки-креста.
Этот город мы взяли на штурм,
он нас взял на обман.
Лихо рвали гранаты,
железо упрямой брони.
Только русский медведь лез настырно
в чеченский капкан,
Увязая навечно
в позоре гражданской войны.
Этот город – он нас не простит
а убитых детей,
За снаряд, что случайно влетел
к этим крохам в подвал,
За полутора тысяч пропавших,
погибших парней.
Он названье своё в этот штурм
навсегда доказал.
Этот город чадил нашей плотью,
сломав нашу суть.
От гниющего мяса
мы пулями гнали собак.
На погоны «штабных»
этот город спустил млечный путь
И зелёной бумагой
осел в их бездонных мешках.
В этом городе Юра-поэт
нам играл рок-н-ролл.
За барьером очков
вечной истиной лилась слеза.
Память маски посмертные снимет,
и лица бойцов
Этот город впечатал
в легенды свои навсегда.

Орден Красной Звезды

Поднялся рассветный туман,
Застелил городок серою ватой,
На скамейке курил капитан,
Схоронивший отца и солдата.
Рваный шрам побелел на щеке,
Губы сжались гримасой упрямой,
Орден Красной Звезды в кулаке
И такой же – на кителе справа.
Этот орден отец не носил,
Боевых у него три медали:
«За отвагу», за взятый Берлин
И «За освобождение Праги».
… В сорок третьем,
под Курском, комбат,
Тщетно силясь от раны подняться,
Взял отца за грудки:
– Лейтенант!
До последнего надо держаться!
Рвали танки передний заслон,
Озверели от крови в атаке,
Но держал мощь брони батальон
И с гранатами падал под траки.
Выжил только отец-лейтенант,
Орден дали ему в медсанбате,
Но в застиранных, серых бинтах
Вспоминал он о каждом солдате.
…Когда пламенем красным Афган
Нам обуглил границы востока,
Он достал ту звезду и сказал:
– Каждый лучик, сынок, – это рота.
Потому…
Ты солдат береги –
Матершинных, и злых, и уставших.
Как родного,
бойца полюби,
Не оружьем воюют, а кашей.
Сын прошёл много войн, много стран,
Долг солдата отдал до конца,
В пятьдесят до сих пор капитан,
Потому что послушал отца.
…Сизый дым улетал в высоту,
Орден сжал капитан с новой силой,
Солнца лучик упал на звезду,
Что горит над отцовской могилой.

Твоё звание – русский солдат

Твоё звание – русский солдат,
И неважно, какою войною
Ты крещён, но, как мы, автомат
Чистил ты в тишине после боя.
Твоё звание – русский солдат,
Мы с тобой поднимались в атаку.
И с тобой, как награду наград,
Обмывали медаль «За отвагу».
Твоё звание – русский солдат,
Выпьешь молча, не чокаясь, стоя…
Поимённо ты помнишь ребят,
Рюмку водки ты хлебом накроешь.
Твоё звание – русский солдат,
На расспросы молчишь безответно…
И свой болью наполненный взгляд
Спрячешь ты, как в кулак сигарету.

Мы хотели построить свой дом

Мы хотели построить свой дом – дом для лучших друзей,
И писали мы письма родным, и делились мечтами,
В этом доме хотели любить своих жён и растить сыновей,
Но свинцовая вьюга войны просвистела над нами.

Задыхаясь, к стене друг прижался плечом
И простреленным лёгким хрипел: «Уходите, прикрою!»
И, стреляя, кричал: «Мы построим свой дом!»
И, упав, прошептал: «Мы его непременно построим…»

Мы хотели построить свой дом – дом для лучших друзей,
И забор украшали в мечтах мы в узоры резные,
От него провожали бы в школы своих дочерей,
И мы верили, верили свято – придём мы живыми.

Караван с наркотой шёл за русский кордон,
И железо стволов и броня этот путь пробивала.
Друг завёл БэТээР: «Не войдёте в наш дом!»
И, сметая машины врага, он упал с перевала.

Мы хотели построить свой дом – дом для лучших друзей,
Но три залпа отправили нас на дороги иные,
Никогда не вернёмся к родным, не увидим детей,
Но зато сохранили мы дом под названьем Россия.

Мы хотели построить свой дом – дом для лучших друзей…
Мы хотели построить свой дом – дом для лучших друзей…
Мы хотели построить свой дом – дом для лучших друзей…

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска