О Раисе Ивановне Мосеевой, прихожанке сыктывкарского храма Смоленской иконы Божией Матери, узнали мы от его настоятеля, протоиерея Михаила Козака. Батюшка предложил написать о ней, ведь в августе Раисе Ивановне исполнилось ни много ни мало 95 лет. Пусть эта публикация будет букетом в её честь. Букетом, собранным из ярких «цветов» – рассказов самой юбилярши. Чтобы сохранить их аромат, мы оставили их такими, какими услышали…

Раиса Ивановна Мосеева

Дверь её подъезда была открыта – кто-то положил дощечку под дверь. Оказалось, это Раиса Ивановна позаботилась – домофон штука ненадёжная. И пока мы беседовали, трогательной заботе с её стороны не было конца. Лишний раз убедилась, что люди этого поколения держатся на любви к ближним и чувстве долга, которое проистекает из той же любви. «Глаза не видят, ноги не ходят, руки не держат…» – говорят они о себе, но стоит кому-то заглянуть на огонёк, на их лицах расцветает улыбка радости, и вот уже шкворчит на плите сковородка, закипает чайник, из серванта достаются «гостевые» пузатые фарфоровые чашки 60-х годов, расписанные розами. И начинаются долгие рассказы.

С милого Юга…

– Мама и папа были колхознички, работящие труженики. Я была старшей в семье, а кроме меня, было ещё трое ребятишек да бабушка лежамая – мамина мама. Вторая бабушка бодренькая была, помогала чем могла. Жизнь проходила в трудах, но родина моя – Кавказ, станица Суворовская под Пятигорском, там земля всё рóдит, так что жили пусть и небогато, но сыто.

Колхоз наш был большим, садили-сеяли всё от и до (это краткое выражение – «от и до» – Раиса Ивановна ещё не раз произнесёт за время нашей беседы, в её устах это высшая оценка качеству труда). Трудились не за деньги, а за палочки-трудодни: отработанный день отмечался палочкой, а если переработка – палочку сверху перечёркивали. Весь год не получали ни копейки, копили эти палочки, чтобы получить потом зерно и продукты. А так-то своим хозяйством жили: коровушка, телёнок, два поросёночка – одного обязательно на Рождество резали, другого на Пасху. Помню большие колбасы в русской печке, которые на великие праздники по соседям разносили – не все ведь скот держали. В нашей станице жили одни казаки. И я казачьего рода, дедушки были казаки, в царской армии служили. В Бога все верили. Церквушка была небольшая, аккуратненькая. Только вот ходить в неё некогда было – трудились в колхозе даже по большим праздникам. Все петь любили. И папа с мамой тоже. Ой-ёй, так красиво! Пойдут к кому-то на крестины, возвращаются потом домой и поют – мама первым голосом, папа вторым.

– А почему станица ваша называется Суворовской? – спрашиваю.

– Полководец Суворов там стоял со своим войском. Наши казаки с ним вместе воевали, и память об этом сохранялась. У нас там и Суворов курган есть – говорят, казаки шапками насыпали.

– Значит, жителей называют суворовцами?

– Так и есть, суворовцами, – кивает Раиса Ивановна. И продолжает рассказ:

– А потом началась Великая Отечественная. Стали нашим станичникам повестки приходить. Объездчик на лошади проезжает мимо – мы крестимся: «Слава Богу, папе нет повестки!» Но вскоре и в наш двор заехал. Мы – в слёзы: «Папу завтра на войну заберут!» Только ушёл на фронт – и сразу убили (плачет).

Всех мужчин забрали на войну, остались только женщины, дети да старики. Прихожу как-то домой со школы, а возле дома стоит лошадка, запряжённая в бидарочку – так у нас называли небольшую одноместную повозку. А лошадей всех уже забрали для нужд фронта. Оказалось, председатель колхоза приехала – прежний председатель ушёл на фронт, его заменила женщина.

«Матвеевна, – говорит председатель маме, – не знаю, как и сказать тебе… Не хватает сил в колхозе. Таких девочек, как твоя старшая Раиса, на работы забирают. Жалко мне тебя – муж на фронте, дети мал мала меньше». Мама говорит: «Раз надо, то пойдёт». И я два года в колхозе проработала. Пололи, копали, садили капусту, огурцы. На колхозных полях взрослые трудились, а нас посылали на более лёгкие работы.

А в 1943 году в трудовой книжке нашей героини появилась первая запись – про учёбу.

– Пятерых девочек от нашего колхоза направили в Пятигорск, в училище связи, – рассказывает Раиса Ивановна. – Должна была ехать сестра Ольга, на три года младше меня, но она ни в какую: «Хоть убейте меня, никуда не поеду! Пусть Раиса едет, раз она учиться хочет». Я и правда хотела, но переживала о том, как они будут справляться – мама-то допоздна на работе. «Как вы без меня будете? – говорю сестре. – У нас же и коровушка, и телёнок, и ребята малые, и бабушка болящая». «Я справлюсь! Всё буду делать, как ты, – обещала Ольга. – Вот сегодня покажешь мне, как доить корову». Подумала я, подумала и решила ехать. Да и мама хотела, чтобы я училась.

Начался учебный год. На пятый день учёбы говорю подружке, с которой мы вместе поступили: «Убегу я, Марийка. Ты учись, а я убегу. Как мама там одна справляется?» Марийка говорит: «Да ты что! Пешком! Нет, я тебя не оставлю». И пошли мы вместе. Идти 45 километров. Можно было, конечно, на электричке до Ессентуков, а там всего 20 километров пешком до дому оставалось, но нас ведь хватятся, а на железной дороге легче поймать. Когда все улеглись и заснули, выбрались мы в окно – ночи в Пятигорске осенью тёплые, окна открыты – и пошли. Прошли половину пути – жара невозможная! Зашли в село Новоблагодарное попить, смотрим – бабушка в огороде стоит возле грядки с зелёным луком. «Доченьки, заходите-заходите, милые. Вы откуда, куда?» Мы обе заплакали: «Да никак не можем дойти до дому». Бабушка и сама заплакала, нас жалеючи: «Я вам, доченьки, водичку принесу, попейте. Хлебушка-то нету, так хоть лучку поешьте». Мы по пёрышку сорвали, водичкой запили и пошли дальше.

Вечером пришли домой. Стучусь к своим – а они испугались, под кровать спрятались и сидят. «Это я, Рая!» – кричу. Ох они и обрадовались! Все на мне повисли. Я форму сбросила, сходила коровушку подоила, пока мамы нет. Тут и мама пришла, заплакала: «Рая, ну почему ты пришла!» – «Мама, я не буду учиться. Вот смотри, я тебе уже коровушку подоила…» Но дома остаться не пришлось – взрослые нас напугали, что форму надо вернуть в училище, иначе быть беде. И пошли мы с Марийкой обратно. Приходим. Учительница Антонина Ивановна нас увидела – кинулась к нам, обнимает, плачет: «Как мы вас искали! Я не знаю, как пережила бы, если б не нашлись!» «Мы форму принесли, – говорим, – и сейчас пойдём обратно домой». Какое там! Конечно же, учительница нас не отпустила, и стали мы учиться дальше. Убегать я больше не порывалась: увидела, что без меня дома жизнь не остановилась, и душа успокоилась.

Как сейчас помню эту вывеску над входом: «Пятигорское специальное ремесленное женское училище №15». Специализировались мы на морзянке – в то время в радиоэфир можно было выходить только с помощью азбуки Морзе. Это особый кодовый язык, где каждое слово складывается не из букв, а из точек и тире.

Пока учились, войне пришёл конец. Как-то рано утром воспитательница заходит: «Девочки, вставайте! Война закончилась!» Мы радуемся, плачем, поём – всё вместе! Велели надеть парадную форму – чёрные юбочки и пиджачки с эмблемой связи, и после праздничного обеда строем, нарядные, мы пошли в город. На горе был большой праздник: начальство выступало, а потом все танцевали.

…на Север далёкий

– Отучились – и четверых девушек, включая меня, послали на Север, развивать в Республике Коми радиосвязь, – вспоминает Раиса Ивановна. – Выехали из Пятигорска в августе в лёгких шинелечках и беретках, а когда до Усть-Цильмы добрались, была уже осень. Разместились на квартире. Печку затопим, продымит она – и снова холодина! Сидим плачем во весь голос, одна девочка и говорит: «Ну, поесть нечего, попить нечего, слёзы уже плохо идут, а всё равно плакать будем!» Так смешно у неё вышло, что у нас и слёзы просохли.

Печора ещё не встала, речечка. Мы целый месяц в Усть-Цильме просидели, потом чуть-чуть лёд встал, и мы тронулись, каждая к своему месту работы. Меня отправили в деревню Бугаево, в 60 км от Усть-Цильмы. Повёз меня сопровождающий, и ехали мы туда трое суток! На третий день добрались до какой-то деревни, где было почтовое отделение, и сопровождающий обратился к начальнику: «Эту девочку накормите, она трое суток не пила, не ела, а то не довезу её до места». А я отказываюсь – так измучилась, что выйти нету сил. Только когда он обещал сани перевернуть, вылезла.

Бугаево было моим первым рабочим местом. Радиостанцию привезла, установила, моториста мне дали. Это сейчас радиостанции на аккумуляторе, а тогда от мотора работали, а мотор нужно было заводить – крутить катушку. Только вышла я в эфир – сразу слышу, передают морзянкой мой позывной. Я мигом ответила, пообщались. Не словами, а только точками да тире, и только по работе, ничего личного. И проработала я радисткой 17 лет.

Но однажды всё-таки прорвались в эфир вместо точек и тире жизнерадостные девичьи голоса. Наша героиня тогда работала радисткой в селе Усть-Цильма. Вышла на связь однокашница, которая трудилась неподалёку, в посёлке Новый Бор, где жили ссыльные. И произошёл казус, о котором Раиса Ивановна вспоминает:

– Я слышу, она кричит: «Рая, просись в Новый Бор! Там снабжение хорошее, люди хорошие, клуб есть, танцы бывают, постановки! А я уезжаю – замуж выхожу!» Она так радовалась переменам в своей жизни, что всё это выложила мне в эфире не морзянкой, а словами. И нам сразу Москва – бах! – штраф по 60 рублей. Послушалась я совета однокашницы, стала проситься в Новый Бор. А меня не отпускают: «Ты хорошо работаешь, нам другого такого работника не найти».

Так бы и осталась я, наверно, в Усть-Цильме, если бы не случай. К нам на почту захаживал, проезжая через село, один дядюшка – он в экспедиции от Москвы ездил, и я с почты ему отбивала депеши; он меня дочкой называл и всё гостинчики привозил с экспедиции – прянички, конфетки. И вот как-то приехал – и не узнал меня: сижу похудевшая, заплаканная, на себя не похожая. «Дочка, что с тобой, ты болеешь?» Рассказала, что просилась в Новый Бор, а меня не отпускают. Тогда он пошёл к начальнику и говорит: «Я с Москвой уже договорился: или вы Михайлову отпускаете в Новый Бор, или я её забираю с собой в экспедицию, и тогда район вовсе без радистки останется. Даю вам неделю на принятие решения». Приезжает через неделю – по-прежнему не отпускают. Зашёл он к начальнику и говорит: «Значит, так. Или вы сейчас, вот прямо сейчас отпускаете Михайлову, или она едет со мной в экспедицию». Ну, меня и отпустили – не хотели остаться без радистки.

До чего же мне нравилось в Новом Бору! Все жители умные, грамотные, работящие, добрые. Вокруг посёлка на 60 гектаров – сочные заливные луга. Здесь в 30-е годы создали хозяйство, которое снабжало заполярную Воркуту свежим мясом, молочными продуктами, картофелем и овощами.

Основатель посёлка Новый Бор Иван Абрамович Дуркин

Снабжение было отличное. И печенье, и конфеты, и промтовары – навезут нам самолётами столько всего! Я жила возле самого аэропорта; самолёт снижается – думаешь: сейчас крышу дома снесёт. А гудит! – уши зажмёшь, и то не помогает!

Аэропорт. Фото сообщества «Новый Бор» в соцсети «ВКонтакте»

От нас забирали масло (большой маслозавод был в совхозе, масло новоборское ценилось больше всего), молоко во флягах, сметану, творожок. А бывало, отправляли в Воркуту коровушку, которая вот-вот отелиться должна. Телёночка потом возвращали обратно в Новый Бор – в Воркуте большого стада не было, коров держали лишь для молока, и сено для них заготавливали у нас, баржами отправляли – самолётами-то не навозишься.

А вот всё остальное – по воздуху. Это было время, когда и почту самолётами доставляли: опустятся над какой-нибудь деревней и как начнут мешки швырять!.. Того и гляди убьёт, если в тебя угодит.

Раиса Ивановна Мосеева в молодости

В Новом Бору много лет проработала радистом. Помню, отчёты принесут от совхоза во-от такие большущие – и стучишь. А последние 37 лет трудилась начальником Новоборской почты.

– Трудно было, наверно? Ответственность большая.

– В посёлке было пять магазинов, им нельзя было деньги у себя держать, сразу отправляли, и всё через почту. Утром у меня уже стоят пять продавцов, принимаю, тороплюсь. Тут ещё кто-то посылку несёт или письмо, а я всё с деньгами вожусь: надо их спачковать, в один мешок сложить, в другой, три сопроводительные бумаги написать, тогда только почтальон повезёт в аэропорт.

– За те годы я столько денег перекидала, сколько никто не видал, – смеётся Раиса Ивановна. – И только один раз был случай – потерялся пакет с деньгами. Передали мешки лётчикам, как положено, а они как-то не боялись денежных мешков – кидали их себе под ноги. Кто-то умный-разумный, видно, и присмотрел тот мешок. Но с нашей стороны всё было сделано как надо, и недостачу повесили на тех, кто принимал мешки.

– Вы говорите, народ хороший в Новом Бору жил. Можете вспомнить кого-нибудь из ссыльных? – спрашиваю мою собеседницу.

– Конечно, помню, – живо откликается она. – В Новом Бору была очень хорошая больница. Работал в ней всего один врач. Но уж врач от Бога! Из сосланных, Малаев Георгий Дмитриевич, выпускник Казанского медицинского института. Всякую болезнь распознавал безошибочно, и рентгена не надо было даже. Всю жизнь в Новом Бору прожил и даже в старости помогал чем мог, к нему советоваться приходили из больницы, звали поставить диагноз в затруднительных случаях. В Новый Бор он попал из Воркуты. Сослали его за то, что, провоевав около года на Волховском фронте и выходя из окружения, военврач Малаев попал в плен к немцам и вынужден был их лечить. Он так говорил: «Мне сказали: лечи немцев или расстреляем. А я ещё молодой был, жить хотел. Да, я лечил». Долгое время его не признавали участником войны, и наши ветераны как-то раз возмутились: все дружно пришли в сельсовет и говорят: «А чё это Георгию Дмитриевичу не дают добавок к пенсии?! Он скольких людей поднял с того света!» Встали на его защиту – и тогда назначили ему выплаты, как всем ветеранам. Справедливость восторжествовала. Когда он умер, наша местная газета «Красная Печора» три номера подряд про него писала: как он жил, как воевал, как к немцам попадал и как всю жизнь служил людям.

– А сейчас кончается Новый Бор, – сокрушается Раиса Ивановна. – Всё хозяйство разрушено. В этом году всего один первоклассник, а каждый учитель по три-четыре предмета ведёт, да и учить почти некого. А в наше время было много детей, для них выстроили большую новую школу… Совсем мало народу стало. Многие уехали. Муж не хотел уезжать – Новый Бор ему с детских лет родной. Да и я, хоть уже взрослой туда приехала, прикипела. Какие места! Ягод, грибов видимо-невидимо. Лес начинался в двух шагах от дома; утром коровушку подоишь, два шага пробежишь и грибов наберёшь, нажаришь, грибного супу наваришь. А сёмга! – ели не переедали! Утром рыбаки в окошко стучат: «Раиса Ивановна, рыбы тебе принесли». Я после печорской сёмги магазинной и пробовать не хочу. На Печоре самая могучая, самая вкусная сёмга была. А ещё зельдь, сиги. Сейчас засорилась Печорушка. Звонила на днях знакомая новоборская – говорит, нет в Печоре сёмги, пришлось на праздник в магазине купить норвежской, невкусной. Так бы и остались там, но жить трудно стало: снег убирать, воду носить, печку топить одним нам тяжело – дети-то давно в городе. Пришлось тоже переезжать.

Загрустив на минуту, Раиса Ивановна снова повеселела – вспомнился один момент, связанный с переездом:

– Односельчанка как-то пришла: «Раиса Ивановна, я тебе подарочек принесла», – а в сумочке маленькие овечка и баранчик лежат. Стали у нас жить, и вскоре целое стадо получилось! А пора уезжать, так что пораздавали ягнят да за копейки продали. Вот такой подарочек.

С портрета на стене смотрит муж Раисы Ивановны – фронтовик Мефодий Васильевич. Давно его нет на свете, а стул, на котором он любил сидеть, глядя в окно и тоскуя по своему Новому Бору, по-прежнему на месте, возле кухонного стола. Недолго прожил в городе ветеран.

На стене – портрет супруга, Мефодия Васильевича

– Хороший человек был, – вздыхает Раиса Ивановна. – Выучился в Щельяюре в речном училище, на пароходе двухэтажном ходил по Печоре до Нарьян-Мара, успел два рейса пройти – и на фронт забрали.

– Супруг ваш тоже был из сосланных? – задаю вопрос.

– Их семью раскулачили и выслали. Из Кировской области они, Подосиновского района. Моему Мефодию тогда девять лет было, а сестрёнке его – всего два годика. Всё забрали, буквально всё! Свекровушка моя всю жизнь вспоминала: «У Мефоденьки сапожки хромовые, только что сшитые, и те с ног сняли». Ни за что ни про что работящих людей наказали… Много их, раскулаченных, тогда привезли. Все с мужьями были, выскочили на гору, квартиры позанимали, а она пока поднялась в гору с детьми – идти уже некуда. Села посреди улицы и заплакала. Один старичок подошёл: «Чё, жёнушка, сидишь тут с детьми?» – «Квартиры нет, куда пойду?» – «Ну, жёнушка, если тебя устроит, я тебе только под коечкой могу местечко дать». – «Где угодно, лишь бы только не на уличке!» Так они и прижились у того дедушки, а потом ей, как передовой доярке, квартиру от совхоза дали. Того старичка она век помнила. Когда он потом к нам в Новый Бор приезжал, бабушка не знала, как его угостить, где посадить. А свёкор был какой мастеровой! Он по своей воле в Новый Бор приехал: сначала-то, как услышал, что его раскулачить хотят, уехал, а жена взяла другую фамилию, думала, это их спасёт… Как приехал в Новый Бор, сразу построил крепкий просторный дом – до сих пор в нём, говорят, люди живут. Без дела не томился и в старости: мебель мастерил, корзины плёл.

Уезжая из Нового Бора, супруги Мосеевы взяли с собой навесные шкафчики изящной работы – дело рук отца. Человека давно нет на свете, а вещи, сделанные им, оказались куда долговечнее.

«Милостив Господь!»

В замке поворачивается ключ, и заходит на минутку сын нашей героини Владимир – он этажом выше живёт. В руках кастрюлька горячего супа для мамы.

– Сынок по нескольку раз на дню зайдёт, заботится, – говорит Раиса Ивановна после его ухода. – Этим сынком и живу (плачет). Поздний он у нас. Не думала не гадала, до последнего не знала, что появится у нас Вова. В шутку подкидышем называла. А сейчас первый помощник. Дети у меня все хорошие, у всех троих всё в руках рóдится. Старшие не забывают, но живут далеко: дочь и сама давно бабушка, свои заботы, второй сын в Самаре. А Господь так милостив, что младшего сыночка этажом выше поселил. Всё мне переделает, обо всём позаботится. В лес выберется – брусники принесёт, грибов. Я вас сейчас грибным супчиком угощу! И кисель брусничный густой попробуйте.

Возражения не принимаются, Раиса Ивановна хлопочет: разливает суп по тарелкам, в который раз подогревает чайник. Ворчит на себя:

– Обленилась я. Ой, не такая я была. Бойкая, швыркая была! Я ещё недавно перед праздником на снег выносила подушки, одеяло – так в Новом Бору делала. Перетрясёшь-перехлопаешь, все иконочки, картиночки перемоешь – они аж засмеются! А разлениссе – так чё будет? Печь любила. Пирожочков с капустой, ягодами напеку, хворосту – который в масле завитушками жарится. Куличи сама пекла. Печка была русская, большая, они прямо красуются стоят. Святить понесём, разложим, и все на мои смотрят.

– Наверно, по-южному их украшали, как в детстве?

– Да, у нас в станице пасхи (так куличи называли) украшали так: раскатаешь тестечко, скатаешь рубчиками, выложишь сверху шапочкой, а как испечётся кулич, шапочку намажешь сметанкой густой, с красителем, немножко пшёночкой посыпешь. Я в прошлом году ещё сама пекла. А в этом уже сдалась. Надеюсь, Бог поможет к следующей Пасхе напечь.

Господь ведь так помогает! Я только и прошу Бога: «Господи, да прости меня за вольные и невольные грехи, да сделай, чего я скажу!» Вовка другой раз в лес убежит, я жду – нету. «Господи, да прости, я у Тебя всё прошу да прошу, не могу дождаться сына». И тут звонок! «Уже подъезжаю к дому».

Утром и вечером молюсь перед своим иконостасом. Утречком зажигаю лампадочку. Молиться меня учила тётушка Арина, папина сестра, она очень божественная была. У нас все верующие были, но папе-то с мамой некогда было в церковь ходить. Папина сестра не работала, и как только праздник большой, рано-рано будила меня, брала за ручку, и шли мы пешком до Ессентуков – 20 километров. Тогда никакой транспорт не ходил. Хорошо если лошадка подвезёт.

Когда мы в Сыктывкар приехали из Нового Бора, церкви поблизости не было, и я в город ездила. Потом поставили маленькую деревянную, Смоленской иконы Божией Матери, я её так люблю до сих пор! Ходила всё время. Милое дело ходить в церковь. Идёшь домой – и на душе так хорошо, а если ещё причастисся!..

А сейчас на службы не хожу – стоять не могу. Можно, конечно, и сидеть, но я думаю так: чем в церкви сидеть, лучше сиди дома. Захожу изредка купить свечек. И в день рожденья хожу – он как раз на целителя Пантелеймона приходится. Я ему всегда молюсь. «Ты мой святой, – говорю, – уж сделай, пожалуйста, как я тебя прошу!» Ну, по воскресеньям и по праздникам обязательно лампадочка у меня горит часа полтора, пока молюсь, и свечка рядом.

* * *

Вечереет, и хозяйка задёргивает шторы. А шторы-то – с ангелами и розами, будто декорации для постановки про райские сады! Они у Раисы Ивановны любимые. Может, смутно напоминают о безмятежных младенческих годах, прожитых под небом цветущего Юга, в большой любящей семье. Или о любимом северном посёлке Новый Бор, где люди были сердечные, простые и относились друг к другу с родственной теплотой, – а где просто, там ангелов со сто, как говаривал святой Амвросий Оптинский.

– Ну, с Богом по всем дорогам! – напутствует на прощанье гостеприимная хозяйка.

Так она и шла сама всю долгую жизнь. И до сих пор идёт.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска