Вавгусте 2020 года, рассказывая о старинном городе Нерехта («Нерехта от века и до века», № 852), мы упомянули имя замечательного священника XIX века – историка и краеведа Михаила Яковлевича Диева. Его труды по изучению истории города вдохновляли многих историков и любителей своего края. И вот недавно получили письмо от нашей читательницы Н.А. Власовой.

 «Здравствуйте, дорогая редакция! – пишет Надежда Алексеевна. – Мне довелось поработать с краеведческими записками нашего любимого краеведа Михаила Яковлевича Диева. Столько параллелей я нашла с современностью – просто удивительно! И они совершенно не нуждаются в комментариях. Единственно, хочу сказать, что город мой Нерехта через год, в 2024-м, будет праздновать своё 810-летие. Вот что о нём рассказывает нам протоиерей Михаил Диев.

Портрет М.Я. Диева. Неизвестный художник

Визит архиерея

1792 года в сентябре Нерехтою из Костромы во Владимир проезжал знаменитый Платон, митрополит Московский. При приближении его к городу начался звон во всех церквах. Подъезжает к собору и вместо встречи со крестом видит у собора протоиерея с духовенством, стоящих просто в рясах; спрашивает, где ему квартира. Протоиерей Егор Назанский отвечает: “В Нерехте квартир нет, а в селе Фёдоровском, за городом в пяти верстах”. Выехав на Егорьеву гору, Платон вышел из кареты и любовался окрестными видами Нерехты. Вот его отзыв о Нерехте в путевых записках (рукопись): “Нерехта довольно хороший город, выстроен по плану, имеет 6 церквей; нерехотский протоиерей лет сорока, один ус у него белый, а другой чёрный”. Проезжая Солоницею, Платон вышел из кареты, любовался множеством рыб и сказал: “Это садок”.

Предчувствие войны

В августе 1811 года явилась с вечера на юго-востоке комета необыкновенной величины; она показывалась окном на небе, из коего пролился свет и огненная река почти до половины неба. Ходила до самого Рождества Христова. Народ говорил: “Не перед добром; верно, быть войне с Бонапартом”. Так простой народ в эту пору называл Наполеона.

В августе 1812 года в Нерехте и уезде мыши под снегом объели траву, но особенно от них потерпела Москва; там объели стены, покрытые шпалером, как будто в знамение будущего несчастья.

1812 год, достопамятный Отечественною войною против народов Европы, доставил много любопытного и для истории г. Нерехты. Слух, что сам император Александр I ещё зимою выехал в Вильно надзирать на границе за движениями французской армии, тихо переходил из уст в уста; народ знал, что неприятели уже вступили в пределы Отечества, но умы пребывали спокойными, потому что в ведомостях о ходе войны извещали коротко.

Патриотический подъём

В Нерехте перед Ильиным днём в середу неожиданно в каждой улице города раздаётся звук барабана; все выбегают из домов; полицейский чиновник на перекрёстках читает воззвание вооружаться для спасения погибающего Отечества – и в этом малом уголке всё закипело патриотизмом; с умилением пересказывали друг другу, как обожаемый император неожиданно явился в Москву просить у народа помощи, как плакал, когда дворянство явилось к нему просить позволения собрать с Московской губернии стотысячную армию. Каждый ревновал желанием лететь на защиту и умереть за Отечество. В Нерехте городское общество наковало несколько сот пик, чтобы вооружить граждан, тогда как дворяне собралися в Кострому для составления ополчения. Каждое сословие в Нерехте не жалело имения для войны тяжкой. 6 августа в Нерехте увидели в первый раз длинный кортеж экипажей, тянувшихся на низ (возможно, с Егорьевой горы через Нерехту на Кострому. – Н.В.) из городов разорённых. С этой поры до самого октября беспрерывно ехали спасающиеся от неприятеля, особенно в первых числах сентября, когда французы вступили в Москву. Постоялые дворы были тесны вмещать убегающих.

Родитель мой, нерехотский священник, в первых числах сентября по две звёздные ночи видел на западе пространное зарево. Поутру, подошедши к едущим от Москвы экипажам, спросил, не знают ли, где горело. Со слезами на глазах один барин сказал, что они, едучи по ночам, четвертую уже ночь видят так же на западе зарево и что горит матушка Москва. 6-8 сентября узнали о занятии Москвы неприятелем. Каждый день думали видеть французов у городов. Многие нерехтчане заготовили ямы зарыть имение, другие в лесах нашли места, чтобы там скрыть детей своих. С 14 сентября сцены открылись ещё трогательнее: с одной стороны гонят пленных французов, с другой – спешат то казаки и башкиры, то рекрута для пополнения армии. Почта пресеклась, только бежали эстафеты, иногда верхами.

Нерехта наполнилась ополчениями, коих здесь принимали и мундировали: серый кафтан с таковыми же брюками, на голове серый суконный кивер с медным крестом и таковым же вензелем Александра I, кожаный пояс с пряжкою и в руке пика. То же одеяние было и у офицеров, только вместо пики висела на ремне сабля. В декабре нерехотское ополчение выступило в поход. Пред собором отпели Водосвятный с коленопреклонением молебен, соборное духовенство благословило воинов Казанскою иконою Божией Матери. Нельзя было смотреть без слёз, как двинулись защитники Отечества: в головах воин несёт святую икону, за ним ополчение, сопутствуемое пешими офицерами; пошли на Писцово среди чрезвычайной стужи, многие ознобили уши и щёки…

Тулупы для пленных

Перо не сильно выразит суматоху народную, особенно когда гнали пленных: кто в сарафане и лохмотьях, кто в лаптях, в редкой партии увидишь пленных в полной мундировке, либо в мундире, но в портках деревенских и босой. При появлении пленных в Нерехте запирали лавки, особенно с калачами. За Сыпановым пленные, узнавши о занятии Наполеоном Москвы, взбунтовались. Народ ударил в набат. Набежали сотни мужиков, кольями и дубинами укротили беспокойных. Из Нерехты для усмирения пленных вышел отряд инвалидов. Французы кричали: “Пардон!”

Всего чувствительнее было смотреть на доброту русского народа. Видя наготу врагов, покупали им чулки, рукавицы и одевали. Любопытно было слышать разговоры пленных; например, французы императора Наполеона представляли ловким, бойким, а императора Александра – кротким и плохим, что сами изображали гримасами.

Всего было смешнее смотреть на разнородную смесь пленных: один француз, другой цесарец, тот поляк, а этот итальянец: один не понимал другого. Любимым местом для пленных было собираться на мосту подле Никольской церкви. Проходил редкий день, чтобы поляки не разодрались между собою. Всех смирнее были цесарцы и кроаты (цесарцы – войска, подчинённые германскому императору; кроаты – венгры или хорваты. – Н.В.), честностью они заслужили особенную приверженность нерехтчан, привыкших их почитать за родных. Им доверяли продавать калачи. Особенно услужливостью цесарцы и кроаты старались предупреждать отправление домашних работ; за каждую почти службу ходили в церковь; когда же повезли их домой, то нерехтчане, расставаясь с ними, плакали.

Когда по случаю побед бывали в соборе молебствия и целодневный звон, офицеры приходили в полицию спрашивать, какая причина торжества, а особенно когда по случаю взятия Парижа, при звоне во всех церквах, видели чрезвычайную радость на лицах. При пересказе о Париже французские офицеры не верили, плевали, говорили, что три миллиона готовы защищать их столицу. Отправили особенного чиновника к городничему Василию Алексеевичу Коптеву, показавшему о покорении Парижа официальную бумагу, – притуманились, несколько дней не выходили из корпуса гулять по улицам.

Незлобивый, великий из великих государей Александр пленных зимой 1812 г., бывшею на ту пору чрезвычайно холодною, одел в нагольные тулупы, а летом – в серые шинели. Жаль, что долго с осени не выдавали тулупов, ибо руки не поспевали шить одежду то для войска и рекрутов, то для ополчения. От этого величайшее количество пленных померло на дороге. Например, от Костромы до Кинешмы не было версты, где не лежало бы по трупу, а на иной по пяти. Семинаристы, ехав на Рождество Христово домой, чтобы разогреться от холоду, не один десяток мёртвых пленных расставили по Волге вместо вёрст.

К декабрю 1812 года случаи мертвенности были реже, потому что все пленные тогда уже были одеты в долгие тулупы и серые фуражки. Пленных цесарцев в 1813 году повезли на лошадях».

«Крупной соли на чёрный хлеб, да колечками луковку…»

В жизни каждого человека случаются события, которые принято называть «ударами судьбы». Человек при этом должен или пожертвовать чем-то привычным, или открыть в себе что-то новое. Я, видимо, жил какой-то неосознанной жизнью, если мне была послана болезнь, при которой я ощутил себя никчёмным, «бесперспективным», неспособным даже толком обслужить себя. От меня отвернулись все, кроме жены. Именно тогда я понял, насколько я, такой, не нужен даже себе самому.

К счастью, я не стал искать забвения в алкоголе, а занялся тем, что потом кто-то назвал мазохизмом: я стал копаться в себе, встал на путь самопознания. И инструментом на этом пути мне послужила поэзия, а потом и проза – небольшие рассказы. Занимаясь таким самокопанием, я открыл в себе много интересного для самого себя, а ещё с удивлением обнаружил, что мои стихи читают и они находят отклик.

В свете событий, происходящих сейчас, я обнаружил, что некоторые стихи, написанные в своё время «непонятно зачем», позволяют разглядеть что-то привычное в спокойной жизни совсем под другим углом. Героизм и патриотизм становятся не лозунгами на плакатах, а свойствами пробуждающихся душ.

Выставляя свои стихи на суд читателей газеты «Вера», делаю это с опаской, как всякий нормальный человек; но, надеясь найти отзвук в их душах, я в то же время думаю, что мои стихи помогут кому-нибудь разобраться в себе и, может быть, поддержать в наше непростое время.

Олег Рочев, г. Сыктывкар

* * *
Я просто патриот. Не думая об этом,
Не зная, как себя повыгодней подать,
Я просто патриот, похожий на поэта,
И счастлив почему – откуда же мне знать?
Я просто здесь живу, с рождения и ныне,
Себя не представляя в любых других краях,
Здесь родина моя, тревоги и святыни,
Заветные места на речках и в лесах,
Бездонный небосвод, метели колыбели,
Негромкий шаг дождя по умершей листве,
Крещенские морозы, апрельские капели,
Черёмуховый дух, шиповниковый цвет.
В канве моей судьбы цветною нитью вышит
Мой каждый важный шаг и каждый верный друг,
Ушедшие ушли и наблюдают свыше,
Как я ещё иду, ведя свой жизни круг.
От горстки незабудок до веника в парилке,
От кружки молока до стопки на помин…
Натянута струна до звона в каждой жилке,
И сотни этих струн – как летние дожди.
Я вижу и добро, и серость, и обиды,
И пьяных дураков, и добрые умы,
И свет счастливых глаз, и память незабытых,
Несломленных солдат, таких же, как и мы.
И всё живёт во мне, вовеки нераздельно,
И в этом я живу, и это всё со мной –
Привычный атрибут, но словно крест нательный.
Во всякий миг горяч и важен крестик мой.
И прибыль дней моих, и худоба в остатке
Мне позволяют чувствовать всё тоньше и острей.
И прав я сотню раз, что не играю в прятки
Ни с совестью, ни с Родиной моей.
Набухнет светом ночь в предутренних потугах,
И вновь о первый луч ночную мысль порву.
Достанет ли меня и в детях, и во внуках –
Узнать мне не дано, пока я здесь живу…

* * *
Крупной соли на чёрный хлеб, да колечками луковку,
Да ещё огонёк в окне – знак уставшему путнику.
А с нательным крестом – образок Николая Угодника,
И уже не одинок я на дорогах твоих, моя Родина.
По просёлкам с надеждою я иду от огня к огню –
Где скажу слово доброе, а где просто спою.
А в ответ мне – с улыбкой хлеб, на дорожку напутствие,
До чего же ответно добры люди русские!
До чего хорошо не жить ради славы пустой и золота –
Человеческой добротой Русь Великая сшита, сколота.
Не постичь и не растерять это таинство –
Над Россиею Божья длань простирается.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска