РУССКОЕ ВРЕМЯ. Год 2022-й

(Окончание. Начало в № 912)

Перебравшись на кухню и заварив чай, мы продолжаем беседовать о разном с писателем Владимиром Крупиным у него в гостях. Хочу сказать о том, что может не проглядывать в тексте – а это важно. Нет в моём собеседнике ни на зёрнышко напыщенной важности по отношению к себе и своим достижениям – того, что часто встречается у людей творческих, да ещё признанных, да ещё облечённых всякими званиями и полномочиями (В.Н. – сопредседатель правления Союза писателей России), нет у него желания «вещать», а напротив – вся его речь пропитана юмором и самоиронией. Этот тон разговора мне хорошо знаком. Так разговаривают монахи – они в душе, как правило, народ весёлый и строги только в том, что касается Церкви и Божественных материй.

Писатель Владимир Крупин. Художник Ф.Москвитин. 2016

В общем, никакой забронзовелости. Но всё же необычно говорить о житейских пустяках, помня о том, что уже несколько бронзовых портретов Крупина скульпторы сваяли. Я один такой бюст видел. Неплохой, похож чем-то на реконструкцию портрета Ивана Грозного антрополога Михаила Герасимова.

* * *

Спрашиваю Владимира Николаевича о памятном за последнее время. Он рассказывает о поездке на Байкал:

– Там в августе организовали литературный фестиваль, посвящённый юбилеям Валентина Распутина и Александра Вампилова. Побывал там, понимая, что в последний раз, – грустно простился с Иркутском. Издалека посмотрел на домик, в котором жил в 1976 году: вот тут с Валей мы ходили, а вот тут вместе писали – он уходил в другой домик, а на ночь возвращался. Ещё и погода на Байкале нынче усиливала моё печальное настроение: 10 градусов и ветер, продувающий насквозь, – у меня даже губы обметало.

– Сейчас вроде неплохо выглядите. Это не комплимент, честно. Кстати, как ваше здоровье?

– Да я не падок на комплименты… А здоровье что? Хвалиться нечем, жаловаться стыдно. Поэтому терпимо. Пишу, слава Богу. Это то ли инерция, то ли тяга. Повесть «Громкая читка» недавно вышла в «Нашем современнике» – не читал?

– Как не читал…

– Для меня это большое событие: наконец-то не публицистика, а повесть. Ведь мне было уже 79, когда закончил. 1972 год, Крым, Дом творчества – она даже и по-своему весёлая получилась. Но как-то прошла незаметно… А хочется отклика: может, это плохо, может, ни к чему написано? – я по другим проверяю. Как-то незаметно я влетел в старики, стал сомневаться в том, ладно ли делаю, так ли, надо ли. Но это нормальное состояние – обращение к идущим вслед, больше понимающим в современных требованиях. А когда слышишь только хор поклонниц… (смеётся). Меня ведь женщины в основном читают.

– А какие дальнейшие ваши литературные планы?

– Конечно, хочется ещё что-то написать, да и не что-то, а конкретно знаю что. Но как говорил Хемингуэй: «Я стал говорить о незаконченном произведении, а ниже этого нельзя опуститься». А второй ответ у Суворова: «Если б моя шляпа знала мои планы, я бы бросил её в печь».

– Это ведь фраза как раз из повести последней. Там герой сетует, что рассказал о своих литературных планах и… сглазил.

– Тут ещё одно, по себе, наверно, знаешь: предполагаешь одно – пишется другое.

– Ещё хуже, когда начинаешь об одном, а заканчиваешь о другом…

– Это не самый худший признак, когда герои ожили и сами руководят собой. Помнишь, как Пушкин удивлялся, когда взялся за окончание своего «Онегина»: «Представляете, какую штуку удрала со мной моя Татьяна… замуж вышла». Садясь за свой роман, он не предполагал такой концовки.

– 13-летним подростком вы записали в своём дневнике «торжественную клятву», что будете «истинно народным» русским писателем. И вот спустя почти семь десятков лет можно сказать, что цель достигнута. Но что подвигает дальше писать, если клятва исполнена? Осталось недосказанное?

– Наверно, инерция служения родине и литературе, как высокопарно это ни звучит. Так мы учились у отцов литературы. Но с годами уже такое безразличие к написанному… – Владимир Николаевич обречённо машет рукой, но тут же поправляется: – А надо бы дорожить им. Оно выстрадано, оно написано и напечатано, а не действует. И делается только хуже матушке-России. Эх… Да не обращай внимания…

(Но как-то меня это зацепило. Эта печаль – наше ли время ей причина или свойство возраста? А может, это у любого так – всем, кто мыслит о прошедшем, становится близок Екклесиаст? Я вот прочитал у Лихоносова: «Мечты, желания, письма, надежды, печаль – зачем всё это было? Было с тобой, ты ещё жив, но душа твоя что-то потеряла, и эту утрату хранишь только ты. Было, было, было – и нету. Иногда страшно и скорбно оглядываться назад. Страшно изумляться, как то, что было в твоё время незаменимым, отступило и завяло – и так тихо, по шажочку, по пяди, в смене месяцев и лет. Всё летит и меняется в каком-то кружении». Это то же настроение, что и у Владимира Николаевича, или я ошибаюсь?)

– Как раз в «Громкой читке» у вас такие строки: «Я решил посетить библиотеку Дома творчества… Огромный отдел книг с автографами бывавших здесь писателей и поэтов. Подумал: «Может, когда и моя книга тут будет?» И тут же, охлаждая сию мечту, высветился вопрос: «И что это изменит?» Эти сотни томов, толстых и тонких, что изменили?..» Вот для меня нерешённый вопрос: может быть, «изменять мир» – не главная задача литературы? Попутная, но не главная. Это больше дело журналистики, да и то… Пишешь и пишешь, вроде напрямую о жизни, о проблемах, а толку?.. Вы себя отчасти хотя бы сейчас журналистом ощущаете?

– Я всю жизнь журналист… Начинал ведь в районной газете.

– По телефону материалы брали или пешком за ними ходили?

– Конечно, всё ногами пройдено, а район наш – 60 км на север, 40 на юг, 30 на запад.

– Я почему спрашиваю: писатель может сам думать за своих героев, а журналист должен знать, что на самом деле думает живой человек.

– Это, может быть, сейчас. А я-то вырастал в то время, когда обязан был думать и за доярку, и за пилорамщика (смеётся). Помню, наш район на всесоюзном уровне отличился внедрением пакетной погрузки леса и вывозкой леса хлыстами. По этому случаю в «Лесной промышленности» про нас написали – а это была для нас центральнейшая газета в то время. А тогда в лесу работали на дизельных трелёвочниках ТДТ-40 со стальным щитом. Я написал, что эти хлысты на трелёвочнике, вывозимые из леса, напоминают щук, связанных за хвост. Редактор потом орал на меня: «Какого хрена ты этих щук приплёл, пиши нормально: люди встали на трудовую вахту, идут навстречу сессии Верховного Совета!» А когда я писал за доярку, как она «идёт навстречу съезду партии», она должна была заметку подписать. Это мне вообще рвало душу. Это была одна из причин, почему я рвался из газеты. Два года отработал и ушёл в РТС слесарем. И был рад, что ушёл. С тех пор не газетчик, но журналист.

Думаю: по крайней мере у газетчиков не встретишь в материалах матерщины, как это стало модно в современных литературных опусах.

– Как вы относитесь к использованию мата в произведениях? Помню, как меня поразило это в своё время у Астафьева, когда его тексты стали походить на витийства хабалки…

– То, что Астафьев в последние годы написал, – это ужасно, конечно. Не знаю, в какой момент он дрогнул. Вообще-то, он крепко употреблял мат и по жизни. Видимо, не понимал, что чёрные слова потом действуют на человека и его творчество. Но тут я даже дочитать не смог его «Проклятых и убитых»: доехал до первого мата и… нет, не буду читать! Хотя Валентин Курбатов оправдывал его матерщину, называл «праведными словами ненависти», но с этим я ни за что не соглашусь. Так же и Распутин, и Белов с Астафьевым разошлись…

– Для меня, конечно, загадка, как может человек так писать – а в последние-то годы у него матерщина и проклятья перемежались с беспрестанным поминанием Христа всуе. Ваш друг Виктор Лихоносов, с которым мне тоже посчастливилось быть знакомым, тоже сибиряк и сирота, прямо спрашивал тёзку: что с тобой случилось? И делал вывод, что «виновато твоё безбожие». Я вот с ним согласен… И естественным образом хочется спросить вас о Льве Толстом, он ведь тоже «употреблял и даже очень свободно – так же, как все его сыновья и даже дочери» – это Бунин о сквернословии классика вспоминал.

– Толстого не беру в руки, и уже давно, а в своё время я много о нём читал… Ведь отлучили его до раскаяния, а не анафематствовали, у нас вообще со времён Мазепы не было церковных анафем, но покаяться трудно ему было, такая уж гордыня была непомерная. Когда приехал к Толстому в Астапово старец Варсонофий из Оптиной с запасными Дарами, чтобы причастить, не пустило окружение…

– Окружение человек сам себе выбирает. Думаю, это атеистическое окружение во главе с Чертковым надоумило Толстого распорядиться и о такой могиле, в которой он похоронен в Ясной Поляне. Я когда там был, шёпот услышал от стихийных посетителей: «Наверно, могила на реконструкции». Вы бывали у него на могиле?

– Да, холмик, укрытый травой. Мол, не надо мне ни креста, ни памятника. Кокетство какое-то. Больше никогда туда не поеду.

Охота к чтению

Прошу Владимира Николаевича рассказать о литературе с точки зрения не писателя, а читателя. Что бы посоветовал прочитать, что сейчас сам читает?

– Я уже больше стараюсь не читать, а перечитывать. Сейчас Гоголя взахлёб перечитываю. Когда берёшь с полки наших классиков, по крайней мере не ошибёшься.

– Это да. Не помню, по какому уже кругу перечитываю Бунина…

– У Бунина было какое-то ветхозаветное зрение, обострённое восприятие на запахи, на краски… Как-то на одном писательском заседании меня сильно хвалили, а потом мы сидели, руками махали и, конечно, друг другу: Петька, ты гений, Васька, ты тоже гений! Потом я вернулся в гостиницу, а там кто-то мне в номер положил книгу «Капитанская дочка». Я её тут же прочитал и понял: мы все копошимся у подножия прозы Пушкина. Написал статью в «Литературную газету», и мне потом говорят: ну, старик, ты-то, может, и копошишься, а мы с Пушкиным на дружеской ноге. Но ведь это же великое счастье, что у нас был Пушкин! Это значит, что изображать из себя гения бесполезно.

– Кого из современных авторов вы могли бы посоветовать почитать?

– Роман «Реки помнят свои берега» Николая Иванова о современной жизни. Если с ходу вспомнить… Кренёв Павел из Архангельска, Смышляев Саша с Камчатки. Очень хорошие стихи сейчас пишут Валентина Ефимовская из Санкт-Петербурга, Светлана Сырнева из Вятки, Андрей Попов из Сыктывкара… Мне много присылают текстов с просьбой прочитать, есть очень достойные.

– Читатель привык вас видеть в когорте «деревенщиков»: Распутин, Белов, Солоухин, хотя вы и говорите, что являетесь для них «младшим братом». Про Солоухина вы в последней повести упоминаете. Там Тендряков, ваш старший наставник, как я понимаю, довольно нелицеприятно отзывается о нём: «Свою нишу занял. Грибы, цветы. Тоже надо. Только бы лапти не воспевал. “Чёрные доски” собирал, в религию ударился. Я ему: “Володя, это отжившее: вперёд идём, а не назад”. Он упёрся: “Нет, Володя, – окает всю жизнь, – надо долг отдать”». Ну а вы вроде как его защищаете… У вас сейчас нет такого ощущения, что надо долги отдавать?

– Солоухин взял себе тему и пахал, разрабатывал её. Вот говорят, что он был скупой, но это неправда. Сколько раз мы сидели в компании, и он всегда лез за бумажником, чтоб расплатиться. Кто-то говорит, для своего времени он был старомоден. Но он был просто не такой, как мы. Все одарённые люди не вовремя приходят, они всегда чужие этому состоянию мира. Как у Беранже:

Оловянных солдатиков строем

По шнурочку равняемся мы.

Чуть из ряда выходят умы:

«Смерть безумцам!» – мы яростно воем.

Вот и каждый настоящий писатель – он же высунувшийся из общего ряда.

А если о долгах, то вот сейчас делаю серию передач о тех, кого знал, с кем был дружен. Чувствую себя обязанным рассказать о них – хватило бы сил. Уже сделал про Распутина, Белова, Чивилихина…

– Я недавно видел сон, – вдруг вспоминает Владимир Николаевич. – Приснился Валентин Распутин. Я довольно часто его во сне видел, а тут стою с ним, разговариваю, вдруг мальчишка подбегает: «Валентин Григорьевич, вас отец Иоанн Кронштадтский ждёт!» Я говорю: «Валь, я тоже поеду с тобой, ведь я же писал про него». Он: «Конечно-конечно, поехали!» Сел он за руль, и мы поехали каменистой дорогой…

В.Распутин и В.Крупин в доме мамы – Варвары Семёновны Крупиной

То и дело по разным случаям Владимир Николаевич цитирует стихи по памяти. И автора назовёт. Я потом проверял: ну, может, одно слово неправильно, а так всё точно. Спрашиваю его, как в памяти умещается такая масса стихов, а он в ответ сам удивляется, как можно не помнить.

– Если я люблю Заболоцкого, запоминаю и читаю, Тютчева – тоже. Вот выступаю перед студентами, а мне одна говорит: «Я люблю Бродского!» Я говорю: «Тогда прочитайте. Если любите, то должны помнить». А она не может.

– А свои помните тексты?

– Господь Бог хранит – многие помню. Даже не знаю почему. Многое помню. Даже ощущения пяток помню, когда в детстве бежал по тропинке на реку. И с годами всё обостреннее чувствуешь и вспоминаешь прошлое.

– Ваш брат Михаил, выпустивший в прошлом году книгу «Читая брата», удивлялся, что вы знаете названия всех местных птиц, цветов, растений. А я вот что хочу спросить: вы человек лесной или полевой? Всё-таки на юге Кировской области много и лугов, и пашни, и лесов тоже.

– От Кильмези на север почти сто километров соснового леса, да и на юг, до Вятских Полян, тоже. А дальше за Камой на юг уже лесов мало. Всё-таки у нас хозяйствование было более милосердное по отношению к природе: там не щадили лес, а у нас боры до сих пор стоят. Помню, как-то мордовка со мной рядом шла в крестном ходе, удивлялась нашим лесам: «Да вы, вятские, с одного леса можете прожить!» – это когда мы по пути срывали свечки северихи. Знаешь, такие съедобные шишечки на елях и соснах?

– Человек полей или лесной человек – это влияет на писательство?

– Несомненно! Я вот знаю Юру Кузнецова – это человек степи. Но лес мне ближе. И потом, у меня же отец лесничий. Московские издатели не понимали разницы между лесничим и лесником: лесников в лесничестве человек сорок, а над ними – лесничий. Когда отец посватался к матери – а у неё было четыре класса образования, – её отец и мать говорят ей: «Ты подумай, он ведь по старым понятиям “ваше благородие”, а ты кто?!» Как мой отец говорил, в лес надо весной ходить, когда он начинает оживать – тогда он даёт человеку силы. Идёшь – и такая вокруг лесная аура: деревья же живые, они дышат! Подходишь к ним, здороваешься. Я в этом отношении понимаю язычников, когда они подходили к деревьям, обнимали их.

– А «личные отношения» с деревьями у вас были?

– Помню, в детстве мы играли в моряков и у нас возле села были свои деревья, называли их «линкор», «эсминец», «крейсер»… С липой, на которую я залезал, разговаривал. Тогда наши помогали корейцам в войне против американцев, и я тоже решил помогать. Залез на дерево, приготовился – там я чувствовал, что дерево даст мне защиту. Ещё в Ялте, где я отдыхал, была большая сосна, на которую я забирался для раздумий. Однажды полез по ветке за шишкой, которую хотел дочери послать в качестве гостинца. А ветка от ствола – самое малое метра на четыре, мог рухнуть вниз, но она выдержала. Это я тоже описал в «Громкой читке».

…Между тем один чайник выпит, Владимир Николаевич идёт заваривать следующий. В стопке книг – они и на кухне тоже – он замечает синюю обложку. Вынул. Это книга, которую я подарил ему в один из своих прошлых приездов (она хорошо знакома многим из читателей «Веры»), – «Последняя купель» Владимира Иванова.

– Вот замечательная книга, удивительно русская – о русских в советское время! Много раз повесть отца твоего читал: судьбы Варвары, Василия, эта его любовь, старик Гарасим… Очень сильно написано. А с каким огромным знанием дела описано: как зимой жители деревни вывозят брёвна из леса на быках, как бык Чалый упирается, как Варвара побежала и встала перед ним… Это всё знакомо мне и дорого.

Мы ведь были знакомы с Володей, встречались в редакции «Кировской правды» – жаль, что не удалось нормально поговорить: без конца газетная беготня, всё время шум, накурено…

– Я вот сейчас отматываю время назад и вижу, что и мне-то, по большому счёту, тоже не получилось с отцом поговорить (хоть и сын, и вроде время было). А отец, в свою очередь, тоже не смог со своим отцом поговорить, потому что тот погиб на войне.

– У меня отец лесничим был, и я тоже не смог поговорить…

(Вспомнился мне тут фильм Тарковского «Андрей Рублёв». Там мальчик-литейщик, которого играет юный Бурляев, отливает колокол, ссылаясь на некий секрет, доставшийся по наследству от отца. А потом оказывается, что никакого секрета отец ему не передал, колокол отрок отливал на свой страх и риск, самому всё пришлось делать по наитию. Вот так каждое поколение русских мальчиков начинает как бы с нуля, не успевая или не умея поговорить с отцами и перенять от них самое главное)

– …Жалко, что Володя мало оставил после себя, лишь одну повесть. Но и этого достаточно для памяти. Если у нас останется от писателя повесть или полторы – уже хорошо. Это ж русская литература, огромная – ой-ёй-ёй! – кому хошь сломает хребет.

Камни в основании

Раздаётся телефонный звонок. Слышу – это Надежда Леонидовна, супруга, интересуется, как дела. Владимир Николаевич даёт отчёт, что вот сидим, чай пьём, всё чинно-спокойно.

– Мы в браке с Надеждой 56 лет, – говорит он, положив трубку.

– По нынешним временам кажется нереальным, что можно столько вместе прожить. Но если всё отбросить второстепенное, что основное останется? Терпение, понимание?..

– Нет, основное – любовь. И если кто будет говорить другое, то тут нужно вспомнить пословицу русскую: «Хрен на хрен менять – только время терять». Это и к мужчинам, и к женщинам относится. Мы в полном долгу перед женщинами. Вообще женщины интересней даже с точки зрения исследователя. А мужчины что? – здравствуй, дерево.

Я был отчаянный в молодости, писал стихи – и как не влюбляться, когда пишешь стихи?! С одной иду в консерваторию, с другой – в Третьяковку, и меня на курсе считали бабником.

Но вот увидел Надю – и «все мои увлечения осыпались к её ногам», как я написал. Тогда не было так, что познакомился и сразу потащил в постель, а было целомудренно. Год ухаживал. А после второго курса мы с Надей поехали вожатыми в лагерь Минобороны «Чайка» в Евпатории. Это незабываемо! У нас было двенадцать отрядов: там кто-то поцарапался, там подрался. Элитарные деточки из семей не ниже полковника, капитанская дочка у меня в отряде была как золушка. Я же даже гимн написал там, за который меня потом таскали в политотдел: «Взвейтесь кострами, синие ночи, если б у нас были дети рабочих…» По возрасту были ограничения до 15 лет, но – какой там! – приезжали по поддельным документам гораздо более взрослые. Полковник на нас орёт: «В чём главная задача пионервожатого?!» Витька Бутенко встаёт: «Чтобы ни одна пионерка не забеременела». – «Так точно!» И вот при всём этом у Нади отряд побеждал во всём: и в КВН, и в спорте. Она лаской детей брала: к кому со словом, кому – ириску. И вот мы, вымотавшись за день, выходили из корпуса, садились на скамейку и… засыпали. Помню, раз подбежал ёжик и долго тыкался в наши ноги. «Кто там?» – «Ёжик!» Потом этот случай не раз вспоминали.

С пишущими мужьями нашим жёнам великое страдание достаётся. Это я серьёзно говорю. Как-то я подслушал – ну, после того как классик Толстой свою жену подслушивал, теперь мне не так стыдно (смеётся), – как моя Надежда кому-то говорила: «Да с ним невозможно жить… (Думаю: да что ж это такое, почему?) Потому что он никогда не со мной. Идёт рядом, а о своём думает… (И это в самом деле!) Но как вспомню, как он любит детей, как любит цветы, как мне помогает, так всё ему прощаю». Тут у меня сердце поплыло: ну всё! Говорят же: «Хозяюшка в дому, что оладушка в меду. А хозяин в дому, что медведь в бору».

– Кажется, это история из какого-то вашего рассказа?..

– Да, у меня раз в жизни, в середине 80-х, в «Литературной газете» шарахнули рассказ на три полосы: редактору Чаковскому понравилось, и он решился. Назывался «Семейная сцена». Как он возник? Мы с Надей отдыхали в Доме творчества в Пицунде. Я старался там побольше работать: пораньше прибежать на обед, поскорее убежать, потому что там стоит только зацепиться языками – и день пропал. И я даже никаких костюмов с собой не брал. А там был храм, переделанный в органный зал. И Надя мне: пойдём да пойдём. А мне до того неохота, да и орган я не люблю, Бог мне судья… И мы поссорились: «Ничего не хочешь для меня сделать!» И вот всё это. Но в результате всё же пошли, правда, опоздали. Жену провели в зал, а я приткнулся у двери. Разглядываю зрительный зал: «А это что за такая красивая женщина?» Присмотрелся: да это же моя жена! А ведь вернёмся – продолжим ругаться… И вот из этого возник рассказ: решили двое, что раз в году, во время отпуска, будут не мужем и женой, а любовниками – ну и что у них получается…

– Заканчивался рассказ, полагаю, печально?

– Заканчивался эпизодом, когда они идут возле края пропасти – но «ближе к краю шёл я». А в тот раз в Пицунде я из органного зала прибежал к себе и три дня из номера не выходил. Потом выхожу: «Надя, какой я хороший рассказ написал!» А она: «Всё, мы разводимся!» И хотя о рассказе потом много было положительных отзывов, она ненавидела его. В «Семейной сцене» была фраза о том, что женщина должна знать своё место. Но и мужчина должен. Господь дал ему дар, Ему нужно его вернуть. Жена – не жена, а должен быть Господь на первом месте…

Надежда и Володя – пионервожатые. 1965 год

– По дороге в Москву проезжал Яранск. Зашёл в храм: одни женщины. А где же мужики? Вышел – смотрю: в машинах возле храма сидят ждут. Привезли своих, но в храм не заходят. Что-то им мешает. Трудно мне это объяснить. Стесняются, что ли?

– Мужика спрашивают: «Чего в церковь не ходишь?» А он: «Нет, я хожу! Но только как ни придёшь, всё “Христос воскресе!”»… – отвечает Владимир Николаевич присказкой и, видя, что я не уловил сути, поясняет: – Он ходит в храм раз в году, на Пасху! О мужиках же я написал в «Вере» – не слепые, но трусливые.

У Карамзина в «Наталье, боярской дочери» героиня влюбилась в молодого незнакомца во время обедни. Где же ещё могла девушка познакомиться с суженым? – только в храме. В храме Воскресения Словущего, куда я хожу, есть чудотворная икона Спиридона Тримифунтского – святого, который по вере помогает в жилищных вопросах, устройстве на работу и особенно – в замужестве и женитьбе. И там рядом всегда красавицы, чистые умные лица: Аня, Таня, Инна, – у иконы дежурят, стараются убираться там. Им бы замуж, но сами же не могут насылаться… Да и не очень-то нынче идут в храм юноши. Я всю Светлую седмицу ходил причащался. Стоим на крыльце, батюшка окропляет – и одни женщины.

– В начале беседы мы вспоминали полячку Марысю, которая отдалась «маленькому капралу» из политических соображений. Не осуждаю, но просто европейская женщина – она другая. Нельзя говорить огульно про людей, но всё же господствующий тип отношений: я дам тебе не более того, чем ты дашь мне…

– Да, там силён расчёт. Для них отдаться из практических соображений – это нормально, а у нас же девчонки кидаются в любовь как в омут с головой. Нет никого лучше наших женщин… А ещё придумали «шведские образцы», идиотское понятие гражданского брака. Мало того, сейчас к нам с Запада вторглась мода на «брачные контракты». Это уже за гранью моего понимания: они любят друг друга, только пришли зарегистрировать брак, а уже держат в уме возможность его расторжения.

– Как вы считаете, какие камни в основании семьи лежат?

– Дети цементируют прежде всего.

(Дети… Один мудрец высказал о детях мысль, которую я никогда не забуду. «Ваши дети – не дети вам, – сказал он. – Они сыновья и дочери тоски Жизни по самой себе. Они приходят благодаря вам, но не от вас, и хотя они с вами, они не принадлежат вам. Вы можете дать им вашу любовь, но не ваши мысли, ибо у них есть свои мысли. Вы можете дать пристанище их телам, но не их душам, ибо их души обитают в доме завтрашнего дня, где вы не можете побывать даже в мечтах…»)

– Я вот на днях ехал из Лавры, читал Паисия Святогорца и отца Павла Груздева – они оба пишут, что на жизни тех деток, которых водили в храм и причащали в детстве, всё равно это скажется потом. Я очень на это надеюсь.

– А на что нам, родителям, ещё остаётся надеяться?

– На Бога, только Он их направит. Молиться. Страшно искалечили мировоззрение молодёжи в ельцинские годы, когда всё пошло на вынос. Дикие лозунги вроде «Если ты такой умный, почему такой бедный», воровство повальное… И вот уж сколько мы боролись с единым госэкзаменом, как его ещё называют, «Бабой-ЕГЭ». А однажды я выступаю в школе, начинаю критиковать ЕГЭ – анкеты с вопросами типа: что такое «Наполеон» – торт, коньяк или полководец? Ну, подобного рода дикости. И вдруг обнаруживаю, что это ЕГЭ нравится молодым учительницам. Они росли и формировали своё мировоззрение в 1990-е, у них уже склад ума такой. Потом пошли все эти айфоны… Родители: ой, наш мальчик всё знает, он такой умный! Не умный он, а дрессированный, он уже как собачонка, когда что надо уточнить, автоматически не в свою память лезет, а в Интернет. А как писать рукой, так и вовсе забыл. А ведь писать – это же мозги вправлять! И так мы, к огромному прискорбию, потеряли уже самое малое два поколения. И когда мы вылечимся, не знаю.

Владимир Крупин дома: ноутбук хорошо, а ручка лучше

– Одна из главных заповедей Господних – непрестанно радоваться. Удаётся вам радоваться в наши дни?

– Думаю, да. Я никогда не унывал. Одна из любимых книг в юности у меня была «Мартин Иден» Джека Лондона. Но меня никогда не устраивал её конец. Герой уже добился всего, и девушка к нему пришла – а он кончает самоубийством, протискиваясь в иллюминатор… Надо же жить, бороться за счастье! Мне нравится восточная пословица: «Не приходится бояться, когда пошёл на тигра».

На 80-летие было много поздравлений, в «Нашем современнике» напечатали: он всегда радостен. Ну а что унывать-горевать? А как же мы читаем акафисты и повторяем: радуйся, радуйся! – хотя там о мученической смерти? Живёшь в России – радуйся. Солнце взошло – радуйся! Поел с утра – радуйся. Страх убивает радость. Женщины – они больше паникёрши. Но величайшая святая Матрона Московская ободряла: не бойтесь, когда перед вами поставят выбор – крест или хлеб; возьмёте земельки, и по молитве Господь её в хлеб превратит. Антихрист будет править три с половиной года – но этого не надо бояться. Господь Своих верных сохранит, мы на это надеемся. А я надеюсь, что буду верен до конца – помоги, Господи.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

2 комментариев

  1. Марина:

    Присоединяюсь к комментарию: душеполезная беседа, помогай Вам Бог!

  2. Аноним:

    Многая и благая лета Вам рабы Божии – Владимир и Игорь, большое утешение получила от беседы!.. Нина В.

Добавить комментарий