К 90-летию блаженного Ливерия Ботемского

(1932–2009)

(Окончание. Начало в № 907)

Ливерий Семенович молится на камне

«Мы с мамой жили в Брусенце Нюксенского района. Держали поросёнка месяцев семь, зарезали его к Пасхе и мясо положили в подвал. Несколько дней туда не ходили, а потом было Благовещение. Мама говорит мне: “Сходи-ка в погреб”. Только подхожу к погребу, а на улице два кусочка мяса небольшие лежат. Специально положили на улице, чтобы собаки не лаяли, да и собака всего одна в деревне была, у соседа. А нашего мяса нет совсем, поросёнка унесли. А время-то было очень непростое, голодное.

Пошла я на работу, хоть и праздник, а надо. Я работала в колхозе. А в колхозе как в армии: хочешь не хочешь – выполняй. Бригадир скажет: “Сегодня Троица – так это не праздник”. И мы работаем. Направили нас навоз возить. Я запрягла свою Корюху. Кто постарше – те накидывают, а молодые возят на конях. Бабы и говорят: “Фёдоровна обычно весёлая, а сегодня какая-то расстроенная”. “Да вот, – говорю, – украли поросёнка нашего”. Все меня жалеют, а помочь никто не может.

А мама у меня верующая была сильно. “Поезжай, – говорит, – в церковь”. “Мам, – отвечаю, – тут будет завтра в колхозе собрание, так ты на него останешься, а я съезжу”. И поехала я на пароходе в церковь. Такая расстроенная поехала, думаю: “Помолюсь, будет легче”. В Усть-Печеньгу, в храм Покрова поехала… Еду, а старушки разговаривают – я слышу хорошо, – что вот есть парень, всё он может сказывать, всё угадывает. Я и думаю: “Как бы узнать чего у этого парня?” Правда, я и так догадывалась, что это Тамарка украла. Она бедней всех в деревне жила, только мужиков меняла. Четыре у неё мужа было по очереди. Что-нибудь не понравится – выгонит его, и всё. А они у неё не работающие были, вот она и жила одним днём.

Ливерий с семьей на уборке картошки в 2004 г

Я в храме помолилась, и мне легче стало. Пока молилась, поняла, что этого парня надо найти, съездить к нему и спросить, кто у нас поросёнка украл. Где живёт он, мне бабушки подсказали.

И поехала я сразу оттуда к нему… Нашла дом, а Ливерия не было. А матушка Ливерьева дома была – Анна, свекровь моя будущая. Увидела в окошко. “Господь гостью, – говорит, – дал. Сейчас самовар согреем”. А я: “Тётушка, тётушка (не матушкой тогда звала), я только из столовой!” Обманула, конечно. Сама первый раз в Тотьме. Я рассказываю, как живу, какие у нас заработки в колхозе. Она всё глядит на меня. “Ну вот, – говорит, – такую девушку парень мой рад будет увидеть”. А я думаю: “Что парень, я пришла по делу, а тут: парень, девушка! Я не женихов пришла тут выбирать”.

Потом Ливерий идёт. Со мной не поздоровался. Прошёл, поглядел на меня так искоса, а я уже после церкви, мне легче стало. Я сижу расстроенная, но не реву, ничего. Он прошёл, лёг на койку. Лежит, нет-нет да и взглянет на меня. Матушка опять самовар ставит. Согрела самовар шестилитровый. На стол поставила. Она быстрая была такая.

Ливерий помолился, за стол сел. И у меня спрашивает: “Со скорбью приехала?” Я: “Да, да”. Лишнего не говорила. Аккуратно так говорю. А Ливерий говорит: “На какую женщину вы думаете с мамой, то это она взяла. А что ты хочешь с ней сделать?” – “А ничего, Ливерий, я вот сейчас в храме помолилась, так мне Господь легче уж дал. Ничего”. Он говорит: “У вас было и будет, а у неё правая рука заболит и желудок. Она не одна, с мужчиной была”. Про Тамарку-то сказал: не одна, а с дядей. У её матери был брат родной. Они вдвоём с ним и воровали ночью.

А ещё когда я у Ливерия пошла руки мыть к умывальнику, он подошёл сзади и стукнул меня по спине, не сильно, но больно. А у меня как раз спина болела давно, но я старалась никому об этом не говорить. Стукнул, и как раз по больному месту. “Ну, – думаю, – заигрывает со мной. Я к нему по делу пришла, мясо пропало, а он заигрывает”. А он на меня посмотрел и говорит: “Ты про это не думай, это не так”. “Ну, – думаю, – всё притчами говорит, и не поймёшь, что сказать хочет”. А потом поехала домой, а спина-то моя не болит совсем. Исцелил меня Ливерий. А про Тамару ещё сказал: “Ты её не обличай, она сама перестанет. Она потом к вам ещё заход сделает, воровать придёт”».

Так потом и вышло.

«А с Ливерием мы потом в храме на праздники встречались, – продолжает Нина Фёдоровна. – Прошло какое-то время, и он сам к нам в гости зашёл. На самолёте прилетел, на небольшом “кукурузнике”.

Мы с мамой шли с работы вечером – лён убирали с поля в колхозе. Я говорю: “Мама, стоит мужчина у крыльца”. Подходим, поздоровались. Это был Ливерий в сером плаще. Тогда был день Иоанна Богослова. Посидели, поговорили. Они выпили с мамой немножко, а я не пила, нисколько. Ливерий и говорит моей матушке: “Иоанн Богослов открыл мне вашу дочь замуж взять. Откажется – покается”. Ну, я думаю: “Что это такое, что за загадка-то?” А мама задумалась, тоже помолилась, видимо, и говорит: “С Богом!” “Вот, мама, – говорю, – ты меня просватала, а у меня-то, у невесты, даже не спрашивала, хочу я или нет”. И он потом ничего не сказал такого, быстро побежал на пароход.

Проходит какое-то время, мама утром помолилась, а потом мне говорит: “Езжай к нему, чего ты тут сидишь. Если он серьёзно, то езжай, он не курит, матом не ругается, не пьёт, езжай”. Так меня и просватали, и я поехала.

В шестьдесят шестом мы с Ливерием расписались, 12 или 13 октября, а 14-го уже Покров. Помню, шли мы с ним в храм. Я говорю: “Ливерка, не отставай!” А он: “Давай помедленней”. Он не может так быстро идти, как я, а я “моторю” на все пары. Пока я его дожидалась, давай петь:

К Тебе, о Дева Пресвятая,
иду я, грешная, с мольбой.
И пред Тобою, Преблагая,
скорбь изолью души моей.
Как я томлюсь,
как я страдаю
под тяжким бременем
грехов,
Тебе, Владычице, взываю:
“Возьми меня
под Свой Покров!”

Пропела я это, а Ливерке так это понравилось, что он потом меня постоянно просил повторять. Так вот мы и шли с ним с молитвой, хорошо, а в церкви как хорошо было! А ведь ходили очень далеко в церковь. Венчались мы в Москве, в Елоховском соборе. А потом я три года всё горевала. Всё мне хотелось детей, а он сказал: “Нет, будем людям служить”».

Когда Нина услышала это от Ливерия, она поначалу пришла в ужас. Больше всего её расстраивало то, что по документам она была жена, а он категорически сказал, что будут они жить как брат с сестрой, в девстве, до конца своих дней – по примеру праведного Иоанна Кронштадского, в первый же день брака сказавшего своей названной жене Елисавете: «Счастливых семей, Лиза, и без нас много. А мы с тобою давай посвятим себя на служение Богу».

Вся их дальнейшая жизнь была почти непрерывным тяжёлым трудом, частой молитвой и заботой о людях, приходящих к «непростому человеку» на заброшенный хутор Внуково.

«Золотая денежка»

В 1960–70-х годах Нина работала в колхозе, где за горячий характер и трудолюбие её звали Моторкой и уважительно – Фёдоровной. От природы очень умная, быстрая и с замечательной памятью, она и от всех требовала чёткости и быстроты. А если что-то было не так, начинала наводить порядок.

В 1970-х годах число людей, приходивших ко крыльцу их дома, начало всё более и более расти. В невысоком, щуплом, но очень подвижном человеке в военных сапогах, старом потёртом пиджаке и кепке, внешне совершенно непохожем на православного старца, было то, чего искали измученные скорбями и грехами души: без-ошибочное знание воли Божией. Часто к нему шли как к последней надежде.

В 1976 году скончалась матушка подвижника, Анна Степановна Дубровская. После её кончины Нина Фёдоровна стала безотлучно жить на хуторе: ведь у старца бывали приступы, он мог упасть где угодно – в тот момент её помощь была незаменима. Не раз названная жена Ливерия на своих руках выносила его на воздух, спасая ему жизнь. Однако внешние их отношения обескураживали многих. Особенно почитателей старца.

«Нина Фёдоровна смиряла его самым буквальным образом, – вспоминает Михаил Константинович Дубровский. – Мы однажды видели у себя из окна, как они носили сено в сарай. Мать Ливерия наложила ему на верёвку охапку сена. Завязав верёвку, хотела поднять сыну ношу. Откуда ни возьмись налетела, как ветер, Нина, вырвала у него ношу, развязала верёвку, добавила ещё порядочную охапку, завязала и помогла сзади поднять. В руках у неё были грабли. Толкнув его граблями в спину, она побежала загребать, даже не оглянувшись. Ливерий от толчка в спину упал с тяжёлой ношей на камни. Погодя немного, перекрестившись и помолясь, стал подниматься и, шатаясь, пошёл к дому. Никогда он не перечил ей. Смирение, терпение вырабатывал. А Нину Фёдоровну называл “золотая денежка”».

«Ливерий был очень терпеливым человеком, а Нина Фёдоровна, наоборот, очень неспокойной, – рассказывает Татьяна Леонидовна Кузьмина. – Она частенько его бранила, а он всё время молчал. Ливерий говорил, что Бог послал ему жену для смирения».

Лишь когда Нина Фёдоровна начинала ругаться плохими словами или бранить кого-нибудь другого, Ливерий Семёнович останавливал её, говоря: «Не греши».

Люди, знакомые с православной аскетикой, догадывались, что за всем этим кроется некая тайна. Казалось, что на хуторе живут строгая игумения и безропотный послушник. Однако всё изменялось, когда начиналась беседа с посетителями: послушник преображался в старца, а его начальница – в келейницу и преданную духовную дочь. Когда Ливерий Семёнович начинал говорить на духовные и нравственные темы, его спутница сразу замолкала и слушала.

За внешней суровостью Нины Фёдоровны скрывалась добрая, легко ранимая душа, безгранично преданная своему Ливерке. Вместе с ним она всячески старалась помочь людям, попавшим в беду: накормить, обогреть, утешить добрым словом. «Мы с Ливерушкой очень хорошо жили. Я от него ни матюков, ни плохого слова никогда в жизни не слышала. Всё говорил: “Ниночка-любимочка, золотая денежка”», – тепло вспоминала она.

У неё были очень твёрдые хозяйственные принципы: «Нам одним днём жить нельзя. Сегодня есть, да и завтра чтобы было, а если крещёный кто придёт, чтобы было чем угостить». Поэтому были заведены корова, лошадь, овцы. Поднимались Ливерий и Нина зимой в шесть утра, ещё затемно, а летом – в четыре. Молились и начинали работать. Всё лето они вдвоём косили траву, сажали, окучивали и собирали картошку и рожь. Почти все продукты выращивали сами, покупали только муку. Готовили в громадной русской печке на дровах. Хлеб пекли большими караваями на всю неделю, а если оставался лишний, сушили сухари.

К себе Ливерий был беспощаден: мог ходить в мороз без шапки, в лёгкой курточке, работать и не есть целый день. Церковные посты и постные дни Дубровские соблюдали строго, а в храм ходили всегда натощак. За неделю перед причастием у них начинался строгий пост, и в доме не было ни скоромного, ни рыбы. Накануне Ливерий и Нина не ели вовсе и так шли на всенощную в Усть-Печеньгу. Они всегда вместе читали утренние и вечерние молитвы и акафисты, но в остальное время Ливерий молчал, и видно было, что он не просто молчит, а молится.

Долгими зимними вологодскими вечерами они любили читать Священное Писание. Эта большая старинная Библия в кожаном переплёте попала на хутор Внуково необычным образом. «Когда Ливерий молился на Чёрной речке, на своём любимом большом камне, – рассказывал Николай Мараков, – он оставил там большой крест. Пришёл к камню на следующий день, а креста не нашёл. Как-то раз Ливерий с Ниной были в Тотьме. Он остановился около одного дома и попросил его подождать, а сам вошёл внутрь и говорит хозяевам: “У вас в доме находится мой крест”. Хозяева сначала не признались, и тогда Ливерий сказал: “У вас есть Библия, отдайте мне её, а я оставлю вам мой крест”. Они признались и согласились».

В год тысячелетия крещения Руси на Вологодчине произошли два события, о которых православные молились как о чуде.

В Вологде из музейного плена были вызволены мощи небесного покровителя земли Тотемской – преподобного Феодосия. А в Тотьме, где не действовало ни одного храма, в том же 1988 году коммунисты наконец отдали изувеченное, осквернённое здание Троицкой церкви – «с условием восстановления силами и средствами верующих».

Молитвенники с хутора Внуково получили большое облегчение: Ливерий и Нина, привыкшие всё делать быстро, проходили семь километров до Троицкого храма на Зелене всего за полтора часа.

«Когда храмы открывать начнут, надо будет иконы и книги обратно вернуть», – говорил Николаюшка своему ученику. И Ливерий Семёнович отнёс в Троицкий храм, где ещё ничего не было, все иконы из разрушенных в 1930-е годы церквей, которые он долгие годы тщательно хранил и прятал от властей. Только одну икону Ливерий оставил на хуторе: образ Матери Божией, сердце которой пронзено нашими грехами – стрелами семи мучающих нас страстей. Икона эта называется «Семистрельная», а на хуторе Внуково ей дали имя «Семистрельница».

«Икона у него чудотворная была, так она цвет меняла, это многие люди видели, – вспоминает монахиня Ника (Власова). – Как все молиться начнут перед “Семистрельницей”, она светлеет, а когда не молятся, то темнеет». Ливерий Семёнович очень любил помазывать гостей своего дома маслом из лампадки от этого образа, и многие были исцелены от тяжелейших болезней.

В 1993 году с большим трудом добрался до хутора Внуково Анатолий Костюк. Передвигаться ему помогала жена.

«Я считался безнадёжным, – рассказывает Анатолий. – Пытался лечиться всеми способами. В то время по телевизору показывали экстрасенсов: Чумака и Кашпировского, которые “заряжали” воду и “лечили” всех направо и налево, а на самом деле калечили людей. Я хватался за всё, как утопающий хватается за соломинку. И я поехал к нему; честно признаться, ехал к нему как к колдуну или лекарю. Я был молодой, мне было 37 лет, и друзья, и родственники мои были неверующие. Я думал, он пошепчет или погладит – и всё пройдёт…

Смотрю и думаю: “Что это за дедушка такой щупленький?” Сижу и жду старца Ливерия, еле сижу, всё болит. В это время щупленький дедушка подошёл и оказался у меня за спиной, да как даст мне по спине, я аж подпрыгнул от боли. Я оторопел сначала. “Ну, – думаю, – если бы ты не дедушка был…” А он мне: “Ну что, говоришь, спина болит?” А я ещё и слова никому не сказал… Говорит мне: “Чего ты к нам приехал? Поезжай обратно в Вологду, у вас в Лазаревской церкви лежат мощи преподобного Феодосия, Тотемского чудотворца. Там сходишь на акафист в четверг и попросишь маслица из лампадки над ракой. А на будущий год приедешь опять в Тотьму”».

Этот бесхитростный рассказ показывает отличие истинного целителя от ложных: Ливерий Семёнович Дубровский не возвеличивает себя, а, заботясь о спасении человека, направляет его к святыням Церкви Православной, ко Христу.

О перенесении мощей преподобного Феодосия к месту его монашеских подвигов Ливерий Семёнович также знал за годы до этого события. «Когда монастырь ещё стоял разорённым, он водил нас в большой жёлтый собор, в верхний храм, – вспоминает Анатолий Костюк. – Пола там не было, мы шли по одним доскам, а он нагнулся и подал мне щепку, я её до сих пор храню. Тогда Ливерий Семёнович сказал: “Мощи будут лежать тут”, – и место показал. Когда я узнал, что в 2016 году мощи перенесли в Спасо-Суморин монастырь, то у меня аж мороз по коже пошёл».

Подальше от людской чести

В середине 1990-х годов Ливерию Семёновичу и Нине Фёдоровне дали пенсию, но хозяйствовать на хуторе Внуково им становилось всё трудней. В 1995 году Господь послал им помощницу: к ним переехала жить Евгения Павловна Маракова (†2017). Все люди, знавшие её, говорят, что тётя Женя была очень тихим и трудолюбивым человеком и большой молитвенницей.

До того как стать смиреннейшей рабой Божией, Евгения Маракова пережила немало скорбей. Она была племянницей Иоанна Тихонова, всю жизнь терпевшего поношения за послушание старцу Николаю, благословившего ему отказаться от председательства в колхозе. Дядя-подвижник завещал любимой племяннице обращаться за помощью в недоумениях к Ливерию. Но, как это часто бывает, она послушалась благого совета не тогда, когда ещё не было скорбей, а когда они дошли до последнего предела.

«Я, когда выходила замуж, ходила спрашивать у Ливерия, – вспоминала Евгения Павловна. – Тот говорит: “Не надо, уж больно хитёр”, а я всё равно вышла. И жизнь тяжёлая пошла. Пил он всё да пил. Мы с мужем стали плохо жить. Я плачу, а что делать, не знаю.

Нинка, соседка, мне говорит: “Поезжай к Ливерию Семёновичу. У меня тётя Катя ходила к нему, и он ей правду сказал. Корова куда-то увязла, она не знала, что и делать. А Ливерий говорит: кто загонял, тот и найдёт. А загонял пастух. Так и получилось, нашлась корова”. И вспомнилось мне тогда, как мама моя бывала у Николаюшки, когда я ещё маленькая была. Лошадь потерялась, а тот сказал: “Найдётся. Она недалеко от деревни, в загородке стоит, и река рядом. Она сытая”. Так и оказалось: начали искать и нашли.

И решила я: надо к Ливерию обязательно съездить, потому что так жить всё равно нельзя… Приехала, а он говорит: “Пришла ко мне узнать, почему так живёте – скандалите, а сама в церкви не бывала”. Меня как током пробило: ведь и правда – не бывала. “Семь лет, – говорит, – будешь за мужа молиться, а потом он тебя сам будет в церковь звать и обвенчаетесь”. Так и получилось».

Евгения стала часто ездить к Ливерию и Нине помогать по хозяйству. «Сначала наездами помогала, – вспоминает её сын, Николай Мараков. – А когда отец умер, мать переехала на хутор. Через два года и я переехал, и стали мы им помогать».

Тётя Женя была миротворцем: всегда заступалась за старца, когда Нина Фёдоровна, бывало, вспылит. Когда же она бранила Евгению Павловну, та молчала. Все бывавшие на хуторе говорили, что тётя Женя воспринималась как тихая, смиренная и любящая всех раба Божия. Когда она появлялась, то всё вокруг успокаивалось. Недаром она так хорошо вписалась в сложную аскетичную жизнь Дубровских.

Благодаря тому, что Николай Мараков взял на себя самую тяжёлую физическую работу, у старца впервые в жизни появилось больше времени на уединённую и созерцательную жизнь. Ливерий Семёнович мог теперь отвечать на письма людей, слушать и читать акафисты, молиться неразвлечённо.

Вставал он рано утром, пока в деревне все ещё спали. На улице перед домом Дубровских лежит большой камень, на котором отчётливо видны семь белых прожилок. Ливерий Семёнович говорил, что на этом камне он родился. Молился он на нём долго, а в конце всегда читал свой любимый стих:

Крест – спасительная сила,
Крест – отгон грехов и туч,
Крест – уныния могила,
Крест – блаженный
райский луч.

Затем крестил все стороны света и после этого шёл в дом.

В этот дом на высоком лесистом берегу Сухоны в любую погоду, в снега и весенний разлив рек по таёжной дороге, где водились волки и медведи, ехали люди. У всех были скорби, всем нужна была помощь.

Иногда Ливерий Семёнович говорил: «Я некрещёным не помогаю». Но при этом всё равно старался помогать. Только людей, которые совершали тяжёлые грехи и не собирались исправляться, не пускал даже на порог. Один раз к нему пришла женщина из села Бабушкино, которой Ливерий Семёнович сразу сказал: «Незачем тебе в избу ходить, иди обратно». Она попыталась сказать: «У меня сын разошёлся с женой…» «Из-за тебя», – ответил ей старец.

Благословения его часто были достаточно сложны к исполнению. То он отправлял в сильный мороз пойти и искупаться в проруби, то за несколько тысяч километров отправлял людей из далёких городов на праздник праведного Прокопия. Однако те, кто его благословения исполнял, неизменно получали чудесную помощь. А самое главное – начинали вести благочестивый образ жизни. Многие избрали с его совета монашеский путь, поступили в семинарии, приняли священный сан.

Всех поражала работоспособность Ливерия Семёновича. До глубокой старости он мог взвалить на плечи мешок с дровами, и легко его тащил, хотя другие не могли поднять. «Ливерий был худенький, щупленький, – вспоминает Анатолий Костюк. – А мой сын семнадцати лет, крепкий уже парень, решил поднять на себя ношу из травы, которую старец носил. Я подскочил, хотел подсобить, а сын тут и говорит: “Пап, мне такую ношу не поднять”. А Ливерию тогда было уже 70 лет. Каков же он в молодости был?!»

В последние годы его жизни молва о прозорливом старце стала расходиться всё шире: за советом к Ливерию Семёновичу ехали и игумены, и архимандриты, и священники. Чтобы избежать похвал и возвеличивания со стороны людей, он совершал поступки, которые никак не вязались с расхожими представлениями о том, как должен выглядеть старец.

«Ливерий иногда специально юродствовал, – говорит Нина Николаевна Папылева. – Людская честь – тяжёлая обуза для святых людей». То вдруг запоёт: «Гуляет по Дону казак молодой», то попросит у Нины Фёдоровны выпить немножко, какие-нибудь 15-25 грамм настойки, а потом сделает вид, что он пьян. А та, зная, что он трезв, с суровым видом напустится на него: «Ты опять, старый, напился? Совсем распустился на старости лет!» Старец тихо радовался: он любил бесчестие, смиряющее греховную гордыню.

Россия возродится!

«В последние годы жизни он очень мало говорил, – рассказывает отец Николай Гончаров. – Сидел на стуле или полулежал на кровати, а когда его начинала звать тётя Нина, то он не сразу отзывался, но у него были открыты глаза, и видно было, что он не просто молчит, а молится. Когда тётя Нина включала магнитофонные записи акафистов или молитв, он заметно оживлялся, и было видно, что он внимательно слушает. Периодически он начинал креститься, часто крестился даже во сне. Это был великий молитвенник. Какая-то тихая радость разливалась вокруг него.

В 2008–2009 годах старец сильно болел. Последний год он прожил на берегу реки Вожбал, в опустевшей ныне деревне Бережок, в доме Евгении Павловны и Николая Мараковых. Он с трудом шевелился, кормили его с ложечки. «Когда он уже лежал больной и не мог ничего делать, придёшь, возьмёт тебя за руку и крепко-крепко сожмёт, – вспоминала Анна Евгеньевна Смолина. – Как на крыльях летаешь после этого».

Духовные чада из Москвы хотели забрать Ливерия Семёновича из деревни и положить в хорошую столичную больницу. Врачи обещали поставить его на ноги. Но старец строго сказал: «Не надо, я хочу умереть здесь». Его слово никто не посмел нарушить, и 30 июля 2009 года Ливерий Семёнович Дубровский тихо отошёл ко Господу. Похоронили старца Ливерия на Тотемском кладбище прямо за могилкой его учителя, блаженного Николаюшки, за алтарной частью разрушенного храма Богородицкого девичьего монастыря. На его похороны собралось много народа из разных городов и сёл.

Заключительные строки хочется посвятить России, которую старец, переселившийся в Небесное Отечество, нежно и преданно любил.

Однажды, беседуя с ним, кто-то из его духовных чад спросил: «Семёнович, а Россия не погибнет?» Он встал и радостно сказал: «Россия не погибнет, Россия возродится. Она обязательно возродится».

(Печатается в редакции газеты «Вера»)

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска