Пётр ЛУЖИН

Я готовился к этому разговору с некоторой опаской: что спрошу, что скажу? Тем более что в последнее время во мне крепнет чувство, будто я совсем разучился понимать людей. Но беседа с Ириной Харионовской, другом газеты «Вера» и очень тёплым собеседником, оказалась для меня глотком свежего воздуха.

Ирина Харионовская

До недавнего времени она была певчей в церковном хоре, а работает в Коми научном центре, занимаясь наукой со времён окончания университета. Ведёт исследования по прогнозированию и экономической оценке развития лесов, их рациональному и экологически безопасному использованию. Вместе с сотрудниками института создала цифровой модуль, по которому стало возможно делать прогнозы по развитию лесов и их экономической оценке. Таких работ по России пока единицы. В общем, учёный-экономист и певчая, и это как-то дополняло для неё одно другим.

С этого момента я постараюсь, насколько возможно, исчезнуть как автор и передать её рассказ, ставший ответом на вопрос: как и когда ты пришла в Церковь?

– Я пришла в Церковь, когда мне было пятнадцать. Шёл девяносто первый год. Но вот я сказала «девяносто первый год», и ты себе, наверное, представил что-то ужасное, лихие девяностые. Однако для меня девяностые годы совсем не лихие, и я не жалею, что моя юность пришлась на это время. Да, заводы закрывали, зарплаты не выдавали, пенсии не платили, родители страдали от того, что их увольняли. Но у меня, ещё не расставшейся толком с детством, было чувство: что-то меняется в стране, появляется свобода, пусть и с таким девяностым лицом (этот случайный речевой оборот я оставляю сознательно. – П.Л.). Среди того, что тогда происходило, было и открытие храмов, куда хлынул, казалось, весь народ. Конечно, далеко не весь, но многие, причём не организованно, а стихийно – то есть каждый каким-то образом сам туда шёл и дошёл. Наконец-то хоть что-то можно будет узнать о Церкви, о вере. Ведь раньше даже нельзя было пойти и купить Библию, её просто негде было достать. Я помню, как всё менялось. В детстве, вспоминаю, боялись Америки, а в Америке боялись России. Бывает, лежишь на кровати, смотришь по сторонам и думаешь: «Ага, вот туда я спрячусь, если вдруг ядерный гриб начнёт расти». А тут как-то лёд тронулся, отношения стали налаживаться, границы открылись. Приезжали иностранные проповедники: евангелисты, баптисты, протестанты – было так много ответвлений, что даже не разберёшься. Вот, например, ты знаешь, в Мичуринском парке стоит церковь. Она ведь не православная. Как так вышло, что её стремительно возвели? На фоне движения в сторону христианства стали ходить баптисты по организациям Сыктывкара и говорить: «Пожертвуйте денег на храм». И им давали: «О, на храм!» А построили – и выяснилось, что храм-то не православный. Но этого поначалу никто не понимал, настолько всё было ново и разнообразно.

Были очень странные сектанты, были проповедники-евангелисты, к которым и я как-то сходила. Ещё и возраст такой был – пятнадцать лет: начинаешь уже задумываться о чём-то, сомневаться. Я искала какую-то опору в жизни, потому что было ощущение, как будто что-то портится в душе, идёт не туда. И тут меня подруга привела на собрание евангелистов, проходившее в одной из аудиторий Сыктывкарского университета. В то время западные проповедники имели достаточно свободный доступ в наши учебные заведения, проповедовали, раздавали Евангелие. К примеру, приходили к нам в школу. Запомнилось, как они пришли в школу и запели из 117-го библейского псалма: «Этот день сотворил Господь, на радость нам и веселие!» (По-церковнославянски – «Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь».)

Сейчас такое увидев, подумаешь: что происходит? – а они в школе на сцене пели совершенно примитивную песню из трёх аккордов и Библию раздавали. Но зацепило. Не пение, естественно, а что-то другое, неуловимое. На собрании евангелистов в СГУ проповедник обратился к аудитории: «Кто хочет впустить Бога в своё сердце – поднимите руку!» Это как-то совпало с моими тогдашними ощущениями, и я подняла руку. Мне дали книжку – синодальный перевод (о чём мы тогда, конечно же, не знали) Евангелия от Иоанна с комментариями. Причём комментариев было даже больше, чем оригинального текста. Где-то полгода я читала его, и очень мне это нравилось – я чувствовала, что нашла своё.

Так получалось, что эти события происходили не по моей воле – всё время кто-то другой мне предлагал куда-то пойти. И вот как-то раз мама говорит: «Пойдём в церковь». Мы пошли в Вознесенский храм, его к тому времени восстановили. Зашли, когда там проводилось крещение. Люди стояли рядами – было рядов десять от алтаря, шло помазание. И в душе у меня что-то зашевелилось: я почувствовала там присутствие Бога. Многие из тех, кто пришёл к Богу, говорят о похожих чувствах, хотя сейчас я такое слышу от людей реже. Но ты знаешь, там даже воздух особый, в храме. Что-то такое светлое ощущаешь. В детстве у меня такое представление было: если церковь, то это мрачное, тёмное место, где бабушки в платочках что-то бормочут. А когда сама в церкви оказалась, я душой поняла, что здесь светло, – и через две недели я крестилась. Я была в восторге таком неофитском, даже немножко фанатичном. Как если бы идёшь по улице и думаешь: «Тут грех, там грех, тут пьют, там курят – а я покаюсь и спасусь!»

Мама моя потом через одно из обществ распространения Библии по почте получила книгу – Четвероевангелие и Апостол. Это ведь по-прежнему было не очень доступно. Я стала её вдумчиво читать, что-то выделять для себя, пометки делала, подчёркивала. Это было, когда я в девятом-десятом классе училась – сижу, бывало, уроки делаю, а между тем из Библии читаю. Почитала, что-то для себя прояснила. После этого почувствовала, что мне нужно общаться с кем-то, нужны единомышленники. Вроде бы в церкви людей было достаточно, а поговорить ни с кем не получалось. Тогда была проблема в отсутствии приходской жизни. Так вышло, что на тот момент я в вакууме оказалась. И как-то вышли на меня баптисты. Те, которые большой храм построили. Храм построили, а людей нет. Вот и звали всех. Я сходила к ним на службу пару раз, но она мне показалась очень странной. Общения у них гораздо больше: они собираются и все разом каждый своё говорит, «разными языками», а в конце хором читают «Отче наш» по-русски. Они меня даже заново крестить собирались, но я твёрдо сказала, что уже крещена, и они больше не предлагали меня «перекрещивать». Было много моментов, которые мне не нравились, и я оказалась в замешательстве.

В тот момент мне очень помогли книги отца Серафима (Роуза). Разложили по полочкам мои тогдашние мысли, настроения, сомнения. Он, этнический американец, жил в протестантской стране, но сознательно выбрал православие. В книгах он подробно описал свой непростой путь к вере в Америке пятидесятых годов, проанализировал различные христианские течения и пришёл к выводу, что православие с точки зрения служения Богу и понимания сути христианства гораздо ближе к корням, чем всё остальное.

Примерно в то же время мне на глаза попалось объявление о наборе людей в любительский церковный хор при Вознесенском храме. Его организовала преподаватель музыки Наталья Угарова, и туда, помимо меня, пришло множество молодёжи. У нас скоро образовалась своя тёплая компания – двоих мы даже женили, спели им на свадьбе. Было много хороших людей – не все религиозные, но все очень интересные. И петь мне понравилось. Это ведь очень красиво.

Постепенно мы начали петь на будничных службах, перешли под руководство псаломщицы храма Тамары Константиновны Кузнецовой. Она из семьи, пронёсшей веру через советское время, в молодости работала и пела в Троице-Сергиевой лавре. Её какая-то внутренняя мудрость, основанная на опыте, традициях православия, всегда вызывала во мне уважение. Можно сказать, что она в какой-то мере стала для меня мамой. Кроме того, она стала крёстной мамой моему сыну.

Вообще, время было весёлое. Параллельно я тогда поступила в СГУ на экономиста-социолога. Не сказать, чтобы я так уж мечтала об этой профессии, но у меня было смешное рассуждение: мне ведь всегда была интересна психология, а социология и психология – это где-то рядом, к тому же я будущая хозяйка, экономика мне пригодится. Так я тогда рассуждала. Да и про экономику все вокруг говорили: невидимая рука рынка и всё в таком духе. С математикой у меня тоже всё было хорошо.

Дальше всё было чуть более предсказуемо: я училась, пела, конечно же. В хоре что-то менялось, люди уходили, приходили. В церкви был профессиональный хор, но иногда и мы пели, то, что нам разрешат.

Приятнее всего вспоминать последний год учёбы в университете – во время написания дипломной работы у меня была уйма свободного времени, я могла ходить в храм хоть каждое утро. И я ходила и пела. За это время наш хор стал уже не совсем любительским, а полупрофессиональным.

Если вычесть несколько лет, когда я сидела с детьми, уходила из хора, то в общей сложности выходит, что двадцать лет я пела. А сейчас два года уже не пою – с начала пандемии. Очень тяжело болела, сил почти не оставалось. Печалилась, конечно. Но думаю, что так рассудил Господь – видимо, эти испытания мне тоже были для чего-то нужны. В то время, когда я пришла в храм, уйти с головой в православие – это было против течения. Верующие были как бы «не от мира сего» – кстати, так же называется книга про отца Серафима (Роуза). В его реальности стать православным священником – это действительно поступок «против течения», поступок человека «не от мира сего». Тот, кто крепко стоит на земле, мирской человек, ещё будет колебаться: верю или не верю, надо мне это или не надо… А к вере приходили такие вот чудики. Наверное, так было всегда. Моим родителям очень не нравилось, что я хожу в церковь, верю в Бога. Когда ходила на воскресную утреннюю службу, будучи на последнем курсе университета, мама всё убеждала меня, что каждое воскресенье ходить не нужно, достаточно на Пасху свечку поставить. Папа тоже говорил: «Что-то ты себе такое вбила в голову». Приходилось спорить.

Теперь время изменилось – религия стала более доступной, более мирской, что ли.

Я не говорю, что это плохо: что люди привыкли ходить в церковь, что никто их от этого не отговаривает – ни на работе, ни дома, что приходят в храм семьями, это в пору моей юности было редкостью. Наоборот, это всё замечательно. Но сегодня в храм идут немного другие люди. Отличные от тех, которые шли в церковь в начале 1990-х, среди которых была и я.

…В этот момент в разговоре впервые образовалась пауза. И мне кажется, я поймал это тёплое чувство понимания. Я почти ничего не говорил, но тем не менее был понят и сам понимал другую душу. Спрашиваю:

– Как ты смотришь на будущее? На свою жизнь, жизнь вообще?

Ирина отвечает:

– Не знаю почему, но я всю жизнь оптимист. Из испытаний человек выходит изменившимся, очищенным. Всё происходит по воле Божьей, и я уверена, что всё бывает не зря.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска