Память о пережитом

Закопчённые безглазые руины Мариуполя – и уютные улочки Нерехты с неспешной размеренной жизнью. Как же велик был контраст для мариупольских беженцев, когда их привезли в этот старинный русский городок. О том, что их поселили в Духовно-просветительском центре «Отрада», узнал я накануне поездки в Нерехту и пытался заранее до администрации дозвониться, но телефон не отвечал. Что ж, пошёл наобум.

Центр «Отрада» в Нерехте

Духовно-просветительский центр состоит из большого здания дореволюционной постройки и одноэтажного дома вроде гостиницы. Во дворе под навесом женщины пили чай, а двое мужчин стояли в сторонке, дымя сигаретами. Один из них – высокий, совершенно седой, с нервическим лицом – отказался отвечать на вопросы: «Вы лучше с кем-нибудь другим, тут некоторые готовы 25 часов в сутки про войну говорить, а я не хочу с этим жить!»

Другой беженец, по имени Владимир, разговор поддержал.

– Я дома был, когда снаряд попал, – вспоминает он. – Точнее, в летней кухне, дом-то у меня частный. Взрыва не слышал, только пламя увидел. Меня далеко откинуло, где-то полчаса лежал без памяти. Контузия. Потом глаза открыл: дом горит и крыши нема, одни стены. Сгорели все вещи, в том числе сумка с документами, которую я заранее сложил. Пошёл в подвал соседнего пятиэтажного дома. А потом пришли наши, дэнээровцы. Говорят, зелёную зону открыли в Ляпино. Отправили меня туда, потом в Новоазовск.

– В доме вы были один? – спрашиваю. – Никого не убило?

– Один. Я ведь разведённый, а две дочки раньше умерли от рака.

– Прилёт в ваш дом с какой стороны был?

– Со стороны моря, где комбинат, «Азов» (запрещённая в России организация. – М.С.) обстреливал. А дальнейшее что рассказывать. В Новоазовске нас на автобусы посадили и на границу российскую. Привезли в Таганрог, там посадили на отдельный спецпоезд для беженцев и привезли в Кострому.

– Вы на пенсии?

– Не успел. У нас закон вышел, который увеличил необходимый стаж, так что мужчины выходят в 65 лет, женщины – в 60. А я 59-го года рождения.

– Коренной мариуполец?

– Родился в Белоруссии, но в детстве перевезли в Жданов, так раньше Мариуполь назывался. Мать всю жизнь дояркой проработала, отец – шофёром, я тоже работал водителем автобуса. Жизнь была нормальной, а потом – 2014-й год. В город вошли фашисты, бандеровцы.

– Правда ли, что некоторые из них со свастиками ходят?

– Да, в самом деле. На их касках свастики видел. Это фашисты.

– Общались с ними?

– Нет, я их вообще ненавижу. Если хочешь повоевать – иди в поле и там воюй, а они прятались за мирными. Поначалу-то, в 14-м, окопы на краю города вырыли, там бы и оставались – зачем из жилых зданий крепость устраивать? У нас в Мариуполе их и раньше ненавидели, а когда они этот погром устроили… мёртвые жители кругом лежали, на дорогах, даже думать об этом не хочу.

– Обратно вернётесь?

– Нет, не вернусь. Дом я не восстановлю, не тот возраст. Вообще хотел бы российское гражданство принять, здесь жить и работать. На том же автобусе. Посмотрим, как оно выйдет. Сидеть без работы я не могу.

Владимир: «Сидеть без работы я не могу»

– Может, ещё женитесь?

– Да это вряд ли. Обо мне говорят, что я однолюб. Была жена, семья, но со смертью детей всё распалось, только в памяти живёт. Теперь и Мариуполь в памяти останется.

* * *

К нам подошёл пожилой мужчина в рабочей куртке и камуфлированных штанах, поинтересовался, для какого издания интервью беру. Оказалось, это директор духовного центра Игорь Львович Максимов.

– Хотя какой я директор, просто присматриваю за всем, – представился он. – В декабре наш центр полностью передали епархии, идёт реорганизация, штаты утверждаются, и пока тут я да девушка-администратор. В планах было устроить здесь двадцать коек для инвалидов, организовать уход за ними и чтобы была церковная жизнь. Православные сёстры по уходу учатся сейчас в Костроме. Но планы сорвались, когда привезли беженцев, так что не знаю, когда у нас духовный центр вновь откроется.

– А принять беженцев – разве не духовное дело?

– Я завхоз, чего мне рассуждать. Новая задача, вот и решаем. Когда к своим планам вернёмся, непонятно. Ещё у нас паломники на июль записались, они каждый год приезжают. Их в гостиничном домике поселим, там девятнадцать коек.

– А беженцы в большом доме? Много их?

– Сейчас тридцать восемь. Скоро ещё двадцать из профилактория привезут – там детский заезд будет, поэтому их сюда. Место для них есть, с самого начала-то у нас и было почти шестьдесят беженцев, но кого-то забрали родственники, кто-то сам уехал – в Тулу, в Самару, в Ростовскую область и так далее. Даже в Находку одна семья отправилась. Остались те, у кого нет родственников в России и кто без денег из Мариуполя бежал. Им выдали подъёмные по 10 тысяч рублей, но этого не хватит на первичное обустройство. У них же ничего нет, всё под бомбами сгорело.

– Раньше с беженцами вы дел не имели?

– В 2014 году здесь были из Луганска. Тоже долго жили. Но все потом устроились: работу нашли, кто квартиру купил, а кто на съёмной и поныне живёт. Здесь много их осталось с 14-го года. А некоторые обратно в ЛНР вернулись.

– Священник к вам приходит?

– Приезжает из Костромы отец Анатолий, который по социальным делам, ещё бывает отец Пётр. Среди беженцев много верующих, они исповедуются и причащаются. Да и просто выговориться многим хочется, столько пережили…

Под бомбёжкой

Попросив разрешения, прохожу на второй этаж, куда поселили беженцев. Дверь в одну из комнат открыта нараспашку. Внутри просторно, шесть коек вдоль стен – пять «жилых» и одна аккуратно заправленная. На подоконнике банки с проросшими луковицами и стакан, накрытый кусочком чёрного хлеба. За столиком перед ноутбуком сидит женщина лет пятидесяти, а рядом на кровати другая, постарше, схожая лицом, видно родная сестра. И точно угадал. У той, что за ноутбуком, Галины, спросил:

– Имена и фамилии ваши упоминать не стоит?

– Почему не стоит? Я уже ничего не боюсь, даже СБУ. Так и запишите: 1963 года рождения, Харабай Галина Николаевна, в девичестве Генина.

Галина Харабай из Мариуполя

– Фамилия мужа не местная?

– У него в роду греки были. Мариуполь вообще город многонациональный, много приезжих. А я в Мариуполе родилась, училась в 56-й школе, всю жизнь там работала.

– Можете рассказать, как всё началось?

– Ой, началось 24 февраля, в полпятого утра. Залпы, стрельба. В наших дворах появились солдаты, БТР, зенитки. Начали мы их прогонять: «Тут же дети!» – а они только посмеялись. Отъехали на другой конец дома – и оттуда «ба-бах». Потом быстренько убрались – видно, их засекли. А спустя время снова появились, после обстрела со стороны дэнээровцев. Спрашиваем: «За что вы нас под снаряды подставляете, мы здесь при чём?» Один так ответил: «Это вам за референдум». Развернул пушечку на своём БТР и стрельнул в наш дом. Это звери, нелюди…

В 14-м году ДНР Мариуполь оставила – бросила. Пришлось восемь лет ждать их возвращения. В мае 14-го в наш город зашли эти нелюди, сам Ляшко приехал с танками. Наши мужики голыми руками пытались останавливать их. И милиция наша отказалась разгонять митинг, посвящённый Дню Победы, за что «азовцы» и расстреляли их из гранатомётов и сожгли прямо в здании МВД. Вообще, и в 14-м году мы этим «азовцам» не были нужны, и нынче, когда Россия вступила. Нужны были только как живой щит.

– А вы в каком доме жили?

– В доме номер 13 по улице Азовстальской – это в пятидесяти метрах от проходной «Азовстали». Я когда там работала, даже шаги до проходной сосчитала – 375. Поэтому за наши дома и бои такие начались. Первый подъезд вообще засыпало, мы отгребали кирпичи, чтобы выживших людей вытащить. «Азовцы» приходят: «Мы занимаем верхние, четвёртый и пятый, этажи и крышу. Хотите – оставайтесь с нами. Или уходите». Мы им не отвечали. Потому что слова их ничего не стоили – кто уходил с вещами, они стреляли им в спину.

– Вы сразу в подвал пошли?

– Нет, оставались дома. Уже свет отключили, окна повыбивало, но мы их полиэтиленом затянули и уходить не хотели, хотя холодина была, градусов 13. Заснуть невозможно – укроешься одеялом с головой, чтобы ничего не видеть и не слышать, но слышно всё равно. А потом к нам прилетел снаряд.

– Перед этим, где-то в час ночи, появились вспышки во дворе, – вступила в разговор сестра Галины. – Я выглянула. На доме напротив светящаяся полоса появилась и как бы сканировала: первый этаж, второй – светлая полоса вверх поднималась. Не знаю, что это было. А через час нашу квартиру озарило светом – и такой грохот! Мы попадали с кроватей. Потом смотрю: все двери с петель слетели, антресоли упали, радио повалилось, которое в углу стояло. В кухню зашла – там подвесной потолок на проводах висит. Потолок и стены как бы пулями пробиты, не знаю, что туда в них отрикошетило. А сам снаряд, видно, сквозь квартиру пролетел. Мы сразу побежали в подвал. Он был забит людьми, места нам не хватило, поэтому побежали дальше, в подвал соседнего дома.

– Люди помогали друг другу?

– Ой, да! – ответила Галина. – Своих-то соседей по дому мы хорошо знаем, а в соседнем не очень. Но сразу приняли, свободное место показали. Сплочённые очень. Кто успел еду с собой захватить, предлагал другим покушать. Кашу варили во дворе на костре. Те, что на верхних этажах сидели, всё это видели, но ни разу не спустились, чтобы пайком поделиться или хотя бы одну баклажку с водой принести. Жили мы в подвале не одну неделю, и воды нам очень не хватало. Бегали с канистрой на соседний хлебозавод, где имелся колодец с технической водой, но его «азовцы» постоянно обстреливали, потому что в том районе уж дэнээровцы закрепились. Бежишь туда с канистрой и не знаешь, вернёшься ли. По сторонам то голова, то ноги валяются. Мы для них мишенями были.

– Детей в подвале много было?

– Полно! Были даже груднички. Был и сын моей племянницы, который болеет ДЦП. Ему 14 лет, но смотрится как восьмилетний. И даже он, мало что понимая, боялся взрывов. Но дети есть дети. Сидели в уголке в нашем подземелье, что-то там собирали, играли. Им бы побегать, но где там. Все терпели, они тоже.

– Как взрывов не бояться? – вздохнула сестра. – Только когда добежали до хлопцев-чеченцев, до первого блокпоста, более-менее спокойно стало. А так всё время: ба-бах, ба-бах! Это не опишешь, пока сам не прочувствуешь. Это ужас, ужас, ад!

– Как удалось эвакуироваться?

– Пошёл слух 22 апреля, что зелёный коридор открыт и будто у храма ДНР стоит, оттуда на автобусах увозят в Донецк. Мы побежали туда, но там ни автобусов, ни храма в прежнем виде – две маковки снесло, окон нет.

– А что за храм?

– Архистратига Михаила. Его у нас ещё Поживановой церковью называют – предыдущий наш мэр, Михаил Поживанов, храм строил. И смотрим, церковь разрушенная стоит и памятника святителю Игнатию Мариупольскому нет, только груда обломков. Это был памятник митрополиту, основателю нашего города. Говорят нам: «Бегите к морю, к набережной, там меньше стреляют».

Бежим, нас чеченцы тормозят: «Быстро, быстро, прячьтесь в подвале». А сами и шоколад суют, и колбасу. Говорю, да не надо нам, нам бы быстрее отсюда убежать. Они: «Вам лучше остаться здесь, пока обстрел не прекратится, потом мы проведём вас». Подождали, когда хоть немного утихнет, и дальше побежали. Стреляли-то без умолку: одни заканчивают, другие начинают – без толку ждать. Достигли указанного места, там автобусы стоят, но сажают в первую очередь детей, раненых и инвалидов. Ждать мы не стали и километров восемь шли пешком до блокпоста. Пришли в 11 часов дня, но только в 10 часов вечера сели в автобус, потому что была километровая очередь. На блокпосту приняли прекрасно, пытались накормить: чай, печеньки – ничего другого у солдат и не было. Что дальше? На автобусе доставили нас в ДНР, в село Гусельщиково Новоазовского района. Там пробыли одиннадцать дней, потом в Таганрог и сюда. Извините, сумбурно говорю, потому что… это невозможно описать. Столько горя, стольких обездолили!

«Мы – на родине»

Галина показывает на своём смартфоне видеосъёмки, присланные недавно соседями, не сумевшими эвакуироваться. На экранчике – обгоревший пятиэтажный дом, её дом. С жильцами разговаривает солдат армии ДНР, люди радостные, шутят. Кто-то просит солдата пробраться в квартиру на пятом этаже, чтобы посмотреть, что там сохранилось. Тот руками разводит: «Я не трус, но ну его нафиг».

Разрушенный дом Галины на экране смартфона

– Там перекрытия на соплях висят… – комментирует Галина. – А вон там, на четвёртом этаже, была наша квартира. Балкон совсем снесло… И детскую площадку жаль, со спортивными тренажёрами. Смотрите, что от беседки осталось, одни металлические прутья.

– Дом уже не восстановить?

– Какое там!

– А жители, я вижу, с дэнээровцем разговаривают как с освободителем. Прежде такие же настроения были в Мариуполе?

– Только пророссийские. Хотя был какой-то процент и проукраинских. Знала одного такого. Он работал на «Азовстали», его лишили работы, поэтому всюду виноватых искал. Однажды вышла я на балкон, вижу – идёт он и в мою сторону лыбится: «Ну что, Галя, с русской весной тебя!» Отвечаю: «Спасибо». Он продолжает: «Что, вас ещё не обстреляли?» А были и такие, с которыми я не общалась, но знала про них. В Фейсбуке всё время за Украину топила некая «Маша Украинская», которая на самом деле моя тёзка и фамилия её Однорог. Она на проспекте Строителей жила. Прославилась тем, что в День Победы срывала с ветеранов георгиевские ленточки и сжигала их на вечном огне. В школах организовывала «уроки мужества» и приглашала на них вояк из батальона «Азов». А ещё там была учительница русского языка, которая писала доносы на своих же коллег, которые с учениками говорят на русском языке. Такой у нас был абсурд. Обычно по таким доносам из школы увольняли. Но если уличали конкретно в антиукраинских настроениях, то люди могли и в «библиотеку» попасть.

– В какую библиотеку?

– А в 2014-м, когда «Азов» вошёл в Мариуполь, первым делом аэропорт захватил и устроил там тайную тюрьму. Говорили: «Если что, будете у нас книги читать». Там людей пытали, многие мариупольцы пропали бесследно.

– Знаете тех, кто пропал?

– Да я сама чуть не загремела. Когда в 14-м Восточный район города попал под обстрел, я сняла на телефон, откуда прилёты были, и выложила ролик в «Одноклассниках». И сразу мне в квартиру СБУ заявилось. Сначала я не поверила, что они из СБУ, мол, чего я преступного совершила. Они заставили ролик со страницы убрать и пригрозили, что в следующий раз с собой увезут. Отделалась лёгким испугом. В целом же страх в воздухе висел, как бы в эту «библиотеку» не попасть.

– Что помогало всё это выдержать?

– Знаю, что многих Церковь выручала. С Богом ничего не страшно. Сама я тоже с детства в собор ходила, что в Первомайском районе, бабулечка наша водила на причастие. И уже взрослой там бывала. Хорошо помню отца Николая, который бесов из людей изгонял. Одна женщина упала на колени, завыла зверем и грязно материться начала. Мой муж, который рядом стоял, рукой мне глаза прикрыл: «Отвернись, что ты на неё смотришь, нельзя смотреть». К отцу Николаю бесноватых со всей Украины привозили, бесконечный был поток. Потом батюшка стал неугоден властям и его за город, в Агробазу перевели, в маленький храм.

– В Мариуполе вы кем работали?

– Да в разных местах. Была кладовщиком, старшим кассиром, продавцом. После 2014-го пару лет ухаживала за больным дядей, потом – за тёткой. Встала на биржу труда, но кому я нужна с больными ногами.

– Жалко вам комбинат «Азовсталь», который сейчас в руинах?

– Как сказать… Да, градообразующее предприятие. Но, с другой стороны, оно гадило нам море. Если что-то там заново построят с соблюдением норм экологии, то, может, и туризм развиваться будет. Море у нас хорошее, тёплое.

– Думаете туда возвращаться?

– По-любому надо российское гражданство принимать и возвращаться. Дом есть дом. Даже если там будет не Россия, а ДНР, всё равно паспорт России надо получить. И лучше это сделать здесь, так быстрее получится. Мы всегда считали Россию своей, мы – русские. Донбасс – это не Украина. Мову украинскую в школе мы, конечно, учили, но никогда не хотела на ней говорить. Это не мой язык – и почему я должна ломать свой? Особенно деток жалко. Племянник мой учится во втором классе, и я занималась с ним по учебнику с прописями. Например, такая задачка. «Як буде» зверушка, «яка стрибає по траві». Надо написать по-украински «кузнечик», а я помню, что кузнечики – это то ли «цвiркуни», то ли «стрибунцi». А ещё кузнечика называли «конык», от слова «конь», так я со школы помню. Беру современный словарь, а там что-то от слова «пострибай», то есть «прыгай». Лексику постоянно меняют, в словарь всё новые слова добавляют, лишь бы отдалить украинский от русского языка. Мова совсем уже не та, которую мы в школе проходили, – и разве это нормально? Какой-то эксперимент над людьми проводят.

– Как мариупольцы отнесутся к референдуму, который собираются проводить в ДНР и ЛНР?

– О присоединении к России? Да, только к России! Я лично так и буду голосовать.

– Да, должны нас к России присоединить, – вторит её сестра. – Только на это надежда. Но вы видите, что творится? НАТО всё больше и больше оружия им шлёт, тяжёлую технику. И если они победят, то мы не вернёмся. Мы уже сейчас на родине.

* * *

Перед тем как проститься, киваю на подоконник, на стакан, накрытый хлебом: «Кто-то умер?»

– Вчера Лидию Павловну Шевчук похоронили на здешнем Фёдоровском кладбище. Ей было 85 лет. Не хотела Мариуполь покидать, даже под бомбами, но потом согласилась, её на руках до блокпоста несли. Наверное, чувствовала, что пришёл её срок, и хотела на родине умереть. Привезли сюда, она отошла от переживаний, всё было прекрасно, подвижная такая, и вдруг… сидела на кровати и упала. Упокой, Господи… А эти луковицы в стаканах – наш огород, всей комнатой, с Лидией Павловной тоже, на Пасху посадили.

– Как вам Нерехта?

– Настоящий русский городок. Чистый, уютный. Всё в шаговой доступности. Честно говоря, мне тут очень нравится. Поначалу приехали, ничего не знали, а потом день-два и всё встало на свои места, слава Богу.

Тепло прощаюсь с будущими соотечественницами. От редакции оставил им подборки газеты «Вера» – беженцы охотно читают российскую прессу, а православную так в особенности. В зрительной памяти остаётся лук в стакане со свежей зелёной порослью. Жизнь живёт наперекор всему. И русский человек, верный Богу, выстоит везде.

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска