Льюис Кэрролл. Дневник путешествия в Россию в 1867 году

Наша газета не раз публиковала заметки иностранцев, путешествовавших по России, – всегда интересно взглянуть на себя глазами людей иной культуры. На сей раз предлагаем вам фрагменты дневниковых записей 1867 года, принадлежащих Льюису Кэрроллу, известному нам как автор «Алисы в стране чудес».

Особенно интересно это, поскольку Чарльз Латуидж Доджсон (его настоящее имя) был не только математиком и литератором, но и диаконом Англиканской Церкви. А в путешествие он отправился вместе со своим другом священником Генри Лиддоном с целью установления более тесных связей между Англиканской и Русской церквями – в то время активно обсуждалась идея их объединения, и оба путешественника были сторонниками этого. Поездка была приурочена также к 50-летию пастырского служения главы Русской Православной Церкви святителя Филарета. Встреча с ним в Троице-Сергиевой Лавре произвела на английских гостей глубокое впечатление. В дневнике Кэрролла мы не найдём надменного «цивилизаторства», свойственного англичанам. При этом надо учесть, что недавно закончилась Крымская война, в которой Англия и Россия были противниками. Своё путешествие в Россию Кэрролл будет вспоминать до конца жизни. Много лет спустя в одном из писем 1890 года он напишет: «Москва была самым замечательным из того, что я когда-либо видел».

Дневник Кэрролла не предназначался к публикации и был впервые издан лишь спустя 37 лет после смерти автора.

 

26 июля (пт.)

…Поездом в 12.54 выехали в Санкт-Петербург… Оказалось, что ехавший с нами господин – англичанин, который живёт в Петербурге уже пятнадцать лет и возвращается туда после поездки в Париж и Лондон. Он дал нам огромное множество советов по поводу того, что следует посмотреть в Петербурге. Он поговорил по-русски, чтобы дать нам представление о языке, однако обрисовал нам весьма унылые перспективы, поскольку, по его словам, в России мало кто говорит на каком-либо другом языке, кроме русского. В качестве примера необычайно длинных слов, из которых состоит этот язык, он написал и произнёс для меня следующее: «ЗАЩИЩАЮЩИХСЯ», что, записанное английскими буквами, выглядит как Zashtsheeshtshayoushtsheekhsya: это пугающее слово означает «лиц, защищающих себя».

На одной из станций, где мы остановились на обед, впервые попробовали местный суп – щи (произносится как shtshee), который оказался вполне съедобным, хотя и содержал некий кислый ингредиент, возможно, необходимый для русского вкуса…

 После ужина (в Санкт-Петербурге) у нас оставалось время только для короткой прогулки, но она была полна нового и удивительного. Огромная ширина улиц (второстепенные улицы, похоже, шире, чем что-либо подобное в Лондоне), маленькие дрожки, которые беспрестанно проносились мимо, похоже, совершенно безучастные к тому, что могут кого-нибудь переехать (вскоре мы обнаружили, что нужно постоянно быть начеку, потому что возницы никогда не кричали, давая о себе знать, как бы близко к нам ни подбирались), огромные освещённые вывески над магазинами и гигантские церкви с их голубыми, в золотых звёздах куполами и приводящая в замешательство тарабарщина местных жителей – всё это внесло свой вклад в копилку впечатлений от чудес нашей первой прогулки по Санкт-Петербургу.

 28 июля (вс.)

 Утром мы отправились в величественный Исаакиевский собор, но разобраться в службе, которая велась на церковнославянском, было делом безнадёжным. Поют здесь без музыкального сопровождения, однако голоса и без этого производят дивное впечатление.

Внутри было бы почти темно, если бы не многочисленные иконы, развешанные по стенам, перед которыми горят свечи. Вообще говоря, перед каждой иконой горят только две большие свечи, однако тут же имеется множество подсвечников для тонких свечек, которые ставят те, кто молится перед этой иконой, – каждый приносит с собой свечку, зажигает её и вставляет в подсвечник. Участие прихожан в богослужении ограничивалось тем, что они кланялись и крестились, а иногда опускались на колени и касались лбом пола. Остаётся надеяться, что всё это сопровождалось молчаливой молитвой; впрочем, вряд ли это возможно во всех случаях: я видел, как маленькие дети проделывали всё это без малейшего выражения на лицах, которое указывало бы на то, что они придают этому какой-то смысл; одному маленькому мальчику (я заметил его днём в Казанском соборе), которого мать заставила стать на колени и коснуться пола лбом, было никак не больше трёх лет. Люди кланялись и крестились перед иконами; я заметил, что многие делали то же, проходя мимо церковных дверей, даже если они шли по другой стороне невероятно широкой улицы.

Кстати, крестятся, если это можно так назвать, здесь следующим образом: указательным пальцем правой руки касаются лба, груди, правого и левого плеча; обычно это делается трижды, после чего каждый раз кланяются, потом крестятся в четвёртый раз, уже без поклона.

Мы прошли от начала до конца Невский, длина которого около трёх миль; вдоль него множество прекрасных зданий, и, должно быть, это одна из самых прекрасных улиц в мире: он заканчивается (вероятно) самой большой площадью в мире, Адмиралтейской площадью, длина которой около мили, причём большую часть одной из её сторон занимает фасад Адмиралтейства. Возле Адмиралтейства стоит прекрасная конная статуя Петра Великого. Нижняя её часть не обычный пьедестал, а глыба, бесформенная и необработанная, как настоящий камень. Конь взвился на дыбы, и вокруг его задних ног свернулась змея, которую он, как я понял, топчет копытами. Если бы такую статую поставили в Берлине, то Пётр, несомненно, непосредственно участвовал бы в процессе умерщвления чудища, но здесь он не обращает на него никакого внимания: по сути дела, теория умерщвления здесь явно не находит поддержки. Мы обнаружили два колоссальных изваяния львов, которые до такой степени кротки, что каждый из них играет огромным шаром, словно шаловливый котёнок.

Обед за табльдотом был очень хорош; вначале были щи, которые, как я обнаружил к своему большому облегчению, не всегда и не обязательно бывают кислыми, как я того опасался.

29 июля (пн.)

 После обеда мы посетили Гостиный двор – огромное здание, занимающее несколько кварталов и окружённое небольшими лавками под колоннадой. По-моему, не менее 40 или 50 лавок подряд торговали перчатками, воротничками и проч. Мы обнаружили десятки лавок, где продают иконы – от простеньких иконок в один-два дюйма высотой до искусных изображений в фут и более, где всё, кроме лиц и рук, закрыто золотом. Купить их будет нелегко, поскольку, как нам сказали, владельцы магазинов в этом квартале изъясняются только по-русски.

30 июля (вт.)

Долго гуляли по городу; прошли, вероятно, в целом миль 15 или 16 – расстояния здесь огромные; кажется, будто идёшь по городу великанов. Мы посетили кафедральный собор, расположенный в крепости; внутри великолепные украшения из золота и драгоценных камней, скорее роскошные, чем красивые. Водил нас по крепости русский солдат (служат здесь, по большей части, солдаты), чьи объяснения на родном языке не очень-то нам помогли. Здесь покоятся все (за исключением одного) русские императоры, начиная с Петра Великого; гробницы совершенно одинаковые: белый мрамор с золотым орнаментом по углам, массивным золотым крестом сверху и надписью на золотой пластине – и более ничего.

По всему храму – множество икон с горящими перед ними свечами и ящиками для пожертвований. Я видел, как одна бедная женщина с больным ребёнком на руках подошла к изображению св. Петра; она вручила монетку стоявшему у дверей солдату, который опустил её в ящик, потом долго крестилась и кланялась, тихонько приговаривая что-то, чтобы успокоить бедного малыша. По её исхудавшему, измученному лицу было видно: она твёрдо верит в то, что таким способом убедит св. Петра помочь её ребёнку.

1 августа (чт.)

Примерно в 10.30 за нами зашёл мистер Мерилиз, любезно пожертвовавший целым днём, чтобы свезти нас в Петергоф – это около 20 миль пути – и показать нам этот город. Мы отправились пароходом по Финскому заливу; пересекли залив там, где от берега до берега миль 15, море здесь мелкое, во многих местах не более 6-8 футов глубины; каждую зиму оно полностью замерзает, причём лёд достигает двух футов толщины, а когда сверху его покрывает снег, образуется надёжный наст, который регулярно используют для санного пути, – однако огромное расстояние, где нет ни еды, ни укрытия, представляет большую опасность для плохо одетого пешехода. Мистер Мерилиз рассказал нам о своём друге, который, пересекая залив прошлой зимой, видел на своём пути тела восьми замёрзших людей. Во время плавания нам хорошо был виден берег Финляндии и Кронштадт… Мы осмотрели парки двух императорских дворцов. Разнообразием красот и совершенством в сочетании природы и искусства эти парки, по-моему, превосходят Сан-Суси.

2 августа (пт.)

В 2.30 мы отбыли в Москву, куда приехали на следующее утро в 10.00. Мы взяли «спальные билеты» (на два рубля дороже), и в награду за это примерно в одиннадцать вечера к нам зашёл проводник и продемонстрировал сложнейший фокус. То, что было спинкой сиденья, перевернулось, поднявшись вверх, и превратилось в полку; сиденья и перегородки между ними исчезли; появились диванные подушки, и наконец мы забрались на упомянутые полки, которые оказались весьма удобными постелями. На полу разместилось бы ещё трое спящих, но, к счастью, таковые не появились.

Мы уделили пять или шесть часов прогулке по этому чудесному городу, городу белых и зелёных крыш, конических башен, которые вырастают друг из друга словно сложенный телескоп; выпуклых золочёных куполов, в которых отражаются, как в зеркале, искажённые картинки города; церквей, похожих снаружи на гроздья разноцветных кактусов… которые внутри полностью увешаны иконами и лампадами и до самого потолка расписаны красочными фресками; и, наконец, городу, где мостовые изрезаны ухабами, словно вспаханное поле, а извозчики требуют, чтобы им надбавили 30 процентов, «потому как сегодня императрица – именинница».

После ужина мы поехали на Воробьёвы горы, откуда открывается великолепная панорама стройного леса шпилей и куполов с извилистой Москва-рекой на переднем плане – это те самые холмы, с которых армия Наполеона в первый раз увидела этот город.

5 августа (пн.)

День посвятили осмотру города. Встали в 5 и отправились к 6-часовой службе в Петровском монастыре; по случаю годовщины освящения храма служба была особенно торжественной. Музыка и вся обстановка были чрезвычайно красивы, но служба оставалась во многом мне непонятной. Присутствовал епископ Леонид, которому принадлежала главная роль в обряде причастия; причащали всего одного ребёнка, а более – никого. Мы с интересом наблюдали, как по окончании службы епископ, сняв перед алтарём роскошное облачение, вышел в простой чёрной рясе, как толпились на его пути люди, чтобы поцеловать ему руку.

После завтрака, когда стало ясно, что дождь зарядил надолго, мы решили заняться осмотром интерьеров; то, что мы увидели, описать словами невозможно. Мы начали с храма Василия Блаженного, который внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи; гид там самый отвратительный из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело. Его первоначальный замысел состоял в том, чтобы прогнать нас сквозь храм со скоростью 4 миль в час. Увидев, что это не удаётся, он принялся греметь ключами, топтаться на месте и шаркать ногами, громко петь и бранить нас по-русски – словом, только что не тащил нас за шиворот дальше. Прибегнув к простому упрямству и удобной глухоте, мы всё же умудрились сравнительно спокойно осмотреть эту церковь или, вернее, группу церквей, расположившихся под одной кровлей.

Потом мы отправились в Оружейную палату, где осматривали троны, короны и драгоценности до тех пор, пока в глазах у нас не зарябило от них, словно от ежевики. Некоторые троны и прочее были буквально усыпаны жемчугом, будто каплями дождя.

Затем нам показали такой дворец, после которого все другие дворцы должны казаться тесными и неказистыми. Я измерил шагами один из приёмных покоев – в нём оказалось 80 ярдов в длину и не менее 25 или, пожалуй, 30 в ширину. Таких покоев мы видели, по меньшей мере, два, а кроме того, ещё множество других просторных залов: все высокие, изысканно убранные – и всё обставлено и убрано так, словно богатство их владельцев не имеет границ. Потом мы отправились в ризницу, где, помимо неслыханных сокровищ – богато расшитых жемчугом и драгоценными камнями риз, распятий и икон, – хранятся три огромных серебряных котла, в которых приготовляют миро, употребляемое при крещении и прочих обрядах, и рассылают по шестнадцати епархиям…

12 августа (пн.)

Чрезвычайно интересный день. Позавтракав в 5.30, мы вскоре после 7 вместе с епископом Леонидом и мистером Пенни поехали поездом в Троицкую лавру. Епископ, несмотря на ограниченное знание английского языка, оказался весьма приятным и интересным спутником. Богослужение в соборе уже началось, когда мы вошли туда, но епископ провёл нас сквозь переполнявшую его плотную толпу в боковое помещение, соединённое с алтарём, где мы и простояли всю литургию; таким образом, нам выпала редкая честь наблюдать, как причащается духовенство – во время этого обряда двери алтаря всегда затворяют, а занавес задёргивают, так что прихожане никогда его не видят. Церемония была весьма сложной: священнослужители творили крест и кадили ладаном перед каждым предметом, прежде чем взять его в руки, и всё это совершалось с явным и глубоким благоговением. К концу службы один из монахов вынес блюда с маленькими хлебцами и подал каждому из нас: эти хлебцы освящены, а то, что нам их дали, означает, что нас помянут в молитвах. Когда мы вышли из собора, другой монах показал нам ризницу, а также живописную и фотографическую мастерские (здесь мальчиков обучают двум этим искусствам, которые служат исключительно церковным нуждам).

В помещении для занятий живописью мы увидели много великолепно выполненных икон, некоторые из которых были написаны на дереве, а некоторые на перламутре, что было трудно решить не столько то, что купить, а что не покупать. В конце концов мы ушли – каждый с тремя иконами, причём такое количество было скорее вызвано недостатком времени, нежели какими-либо соображениями благоразумия.

Ризница представляла собой настоящую сокровищницу: драгоценности, вышивка, кресты, потиры и проч. Мы увидели там знаменитый камень, отполированный и, словно икона, в окладе, в пластах которого видна (так, по крайней мере, кажется) фигура монаха, молящегося перед крестом. Я внимательно его рассмотрел, но никак не мог поверить в естественное происхождение такого удивительного феномена.

 Днём мы направились во дворец архиепископа и были представлены ему епископом Леонидом.

Епископ любезно поручил быть нашим гидом одному из говоривших по-французски студентов, изучавшему богословие, что он и выполнил с большим рвением, сводив нас, среди прочего, посмотреть подземные кельи отшельников, где некоторые из них живут уже многие годы. Он подвёл нас к дверям двух таких обитаемых келий: когда мы стояли со свечами в руках в тёмном и тесном коридоре, странное чувство стеснило нам грудь при мысли о том, что за этой узкой и низкой дверью день за днём проходит в тиши и одиночестве при свете одной лишь крошечной лампады жизнь человеческого существа…

Вместе с епископом мы вернулись поздним поездом в Москву, проведя в монастыре один из самых памятных дней нашего путешествия.

За обедом в Троицкой гостинице нам удалось отведать два истинно русских угощения: горькую настойку из рябины, которую пьют по стакану перед обедом для аппетита (она называется рябиновка) и Shchi – к ним обычно подают в кувшинчике сметану, которую размешивают в тарелках.

13 августа (вт.)

День освящения вод на источниках – большой церковный праздник, во время которого торжественное богослужение проводится частично в соборе, а частично на берегу реки. Сначала мы отправились в собор, но там собралась такая толпа народу, что я тотчас выбрался из неё и, заняв место среди людей на берегу реки, стал вместе со всеми ждать крестного хода. Он начался около 11, и я решил подождать его возвращения: богослужения на берегу я увидеть не смог, но шествие было чрезвычайно пышным. Сначала несли большие хоругви. Их, верно, было 30 или 40. Потом длинной чередой выступали друг за другом священники, диаконы и прочие духовные лица, все в расшитых облачениях с различными знаками и украшениями, некоторые даже с большими иконами на груди; потом несли огромные свечи, иконы и т.д. На них взирали огромные толпы народа, но всё было тихо и чинно; единственная сцена беспорядка, которую я заметил, случилась, когда в конце процессии появился один из дьяконов, который нёс обратно сосуд с водой. Все, кто находился рядом с ним, отчаянно бросились вперёд, чтобы прикоснуться губами к сосуду, и в результате вода расплескалась во все стороны, прямо на зрителей, и почти вся пролилась.

15 августа (чт.)

Позавтракали около шести, чтобы уехать ранним поездом в Новоиерусалимский монастырь. Железнодорожная часть поездки длилась примерно до десяти часов. Затем мы наняли tarantas, и в нём тряслись более четырнадцати миль по самой ужасной дороге, какую я когда-либо видел. Она изобиловала колеями, канавами и непролазной грязью, а мостами служили кое-как уложенные вместе неотёсанные брёвна. Даже с тремя лошадьми нам понадобилось почти три часа, чтобы преодолеть это расстояние.

Дорогой мы последовали совету попросить в крестьянской избе хлеба с молоком, что позволило бы нам увидеть изнутри жилище крестьян. В избе, куда мы зашли, оказалось двое мужчин, старуха и шесть или семь мальчиков разного возраста. И чёрный хлеб, и молоко были очень хороши, а увидеть собственными глазами дом русского крестьянина было очень интересно.

Мы отправились в монастырь, куда нас отвёл слуга из гостиницы, передавший нас в руки русского монаха… По нашему возвращению монах отвёл нас к себе домой, где вместо кельи с черепом, скрещёнными костями и проч., мы обнаружили удобную гостиную, в которой происходило чаепитие; в нём участвовали две дамы, мать и дочь, и господин, который, должно быть, был их отцом. Дама постарше неплохо говорила по-французски, а помоложе – исключительно хорошо по-английски. Она рассказала нам, что преподаёт французский в одной из гимназий в Москве, и она была явно хорошо образованна и умна. После чая мы прошли все вместе по монастырю; нам показали комнаты, где обычно останавливается императорская семья, когда изредка приезжает сюда. Среди всего прочего мы видели «Вифлеем», пещеру, воспроизводящую ту, где, по преданию, родился Господь. Затем монах повёл Лиддона и меня в лес, чтобы показать нам скит, куда удалился Никон после своего добровольного изгнания.

Выходя из монастыря, мы купили в монастырской лавочке у ворот небольшие копии «Богородицы Троеручицы», огромной иконы в одной из церквей, написанной в память о явлении Девы Марии, как Она изображена на иконе: с третьей рукой, выглядывающей откуда-то снизу.

В лесу мы видели «Иордан», «Купальню Вифезду» (небольшое строение с настоящим прудом посредине и спускающимися к нему ступенями) и ещё одно строение или часовню под названием «Колодец в Самарии» – но скит более всего поразил наше воображение. Снаружи дом кажется небольшим, но в нём множество комнат, таких крошечных, что их и комнатами не назовёшь, которые соединены низкими переходами и винтовыми лестницами; спальня около 6 футов в длину и в ширину; высеченное из камня ложе с каменным же изголовьем, длиной всего 5 футов и 9 дюймов, упирается одним концом в стену, где выбито углубление для ног; епископ, который был высокого роста, верно, всегда лежал, согнув ноги. Всё здание похоже скорее на игрушечный дом, чем на настоящий; епископ, как видно, вёл жизнь, полную непрестанных лишений.

Вскоре после этого, сердечно поблагодарив их за доброту, мы оставили наших новых знакомых и вернулись в гостиницу, снова испытывая чувство одиночества, поскольку знали, что там нет никого, кто говорил бы на каком-либо другом языке, кроме русского.

Но судьба снова оказалась к нам благосклонна: у входа мы встретили хозяина, который со многими поклонами и жестикуляциями представил нам русского господина, остановившегося в этом доме, который говорил по-французски. Он был очень любезен и помогал нам получить всё, что мы хотели, и сидел с нами, болтая до полуночи. Хозяин, который, похоже, немного подвыпил и был здорово не в себе, также постоянно наведывался к нам, чтобы пожать руки и заверить в своей дружбе. Он был, как сообщил нам русский господин, дворянином, хотя и невысокого звания, и потерял своё состояние, примерно миллион рублей, каковое несчастье и повредило его рассудок. Последняя наша беседа с ним произошла, когда он зашёл, чтобы предоставить нам счёт, который он умолял нас оплатить заранее, поскольку мы уезжали спозаранку. Он выписал его карандашом на клочке грубой бумаги, громко выкрикивая различные пункты, перед тем как внести их в счёт, а затем передал его мне, чтобы я посчитал общую сумму. Я это сделал, добавил дополнительный пункт «за труды» – for service, и, получив деньги, он поднялся, поклонился иконе, висевшей в углу комнаты, осеняя себя крестом, затем схватил Лиддона за руку, расцеловал в обе щеки, а потом поцеловал ему руку; мне пришлось подвергнуться такой же нежной процедуре прощания, и, наконец, он покинул нас, предоставив наслаждаться по мере наших сил.

22 августа (чт.)

В девять часов мы поехали в Кронштадт. Мы получили весьма неплохое общее представление об огромном размахе производимых здесь работ и о ресурсах, имеющихся на случай войны: в арсенале (по которому нас любезно провёл старший офицер) мы увидели довольно необычный трофей – пушку, взятую у англичан: она принадлежала канонерке «Стервятник», которую выбросило на берег и которая, таким образом, стала военным трофеем. Затем мы посетили «магнетическую обсерваторию»… Затем мы взяли лодку и поплыли на вёслах через бухту, один раз высадившись на берегу, чтобы осмотреть колоссальную воздвигающуюся верфь; стены были сложены из массивных гранитных блоков, отполированных снаружи так, словно они должны были украшать внутренние помещения какого-нибудь здания; один из этих блоков как раз укладывали под наблюдением офицера и с неизбежными криками и суматохой. В целом вся стройка походит на муравейник: сотни работников копошатся в огромном котловане, со всех сторон непрестанно раздаётся звон молотов, эхом отражающийся со всех сторон. Так, верно, выглядело строительство пирамид. Насколько можно судить, верфь обойдётся в 3,5 миллиона рублей.

 Ранее Лиддон оставил в доме мистера МакСуинни своё пальто; когда настало время и нам уезжать, мы сообразили, что должны его забрать у горничной, говорящей только по-русски, и так как я не взял с собой словаря, а в маленьком разговорнике слова «пальто» не было, мы оказались в трудном положении. Лиддон начал с того, что стал показывать ей на свой сюртук – он жестикулировал и даже приспустил сюртук с плеч.

К нашему восторгу, она, казалось, его тотчас поняла – вышла из комнаты и через минуту вернулась… с большой одёжной щёткой в руках. В ответ Лиддон предпринял более энергичную попытку: снял сюртук и, положив его к её ногам, стал указывать вниз (давая понять, что предмет его желания находится в нижних областях дома), а потом заулыбался, демонстрируя радость и благодарность, с которыми он получит пальто, и надел сюртук. Снова простое, но выразительное лицо юной особы осветилось догадкой – на этот раз она отсутствовала гораздо дольше и, возвратившись с двумя подушками, стала, к нашему ужасу, стелить на диване постель: она не сомневалась, что именно об этом просит её немой господин. Тут меня осенило, и я торопливо набросал рисунок: Лиддон в одном сюртуке берёт из рук добродушной русской крестьянки второй сюртук. Язык иероглифов принёс успех там, где оказались бессильны все другие средства, и мы вернулись в Петербург с унизительным осознанием того, что в культурном отношении пали сейчас до уровня древней Ниневии.

24 августа (сб.)

 …Отстояли вечерню в Александро-Невской лавре – это было одно из самых прекрасных православных богослужений, которое мне довелось услышать.

Фрагменты дневника печатаются по переводу Н. Демуровой (изд-во «Эксмо», 2004), с исправлениями

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий