Василий ВОРОНОВ

СОМНЕНИЯ И СИТУАЦИЯ

Великий пост, Крестопоклонная седмица, Благовещение. В конце службы, на которой было одних только причастников около ста человек, батюшка объявил, что можно подходить ко кресту, который лежит на аналое, и ушёл в алтарь к остальным священникам. Первыми подошли дети с мамами и бабушками, вслед за ними – плотная толпа женщин, сладенько мурлыкающих друг с другом. Мужчины стояли вдоль стеночки справа, пропускать их никто не собирался. Минуту-две я глядел на это безобразие, надеясь, что у кого-то из тёток проснётся совесть. Но тщетно: в церкви, как и в семейной жизни, чтоб восстановить порядок, мужчинам надо брать всё в свои руки.

– Женщины, дайте мужчинам пройти первыми ко кресту! – скомандовал я. – Это надо делать не только во время причастия, а всегда!

Остановились, замолчали. Подчинились, отошли на полметра от креста. Только одна, стоявшая где-то сбоку, недовольно произнесла: «Как так? Все ведь равны…»

Если равны, то почему всё-таки первыми пытаетесь пройти, а не по очереди хотя бы? Когда женщина заговаривает о равенстве – это означает, что она хочет быть впереди. Не стал даже поворачивать голову. Спорить, рассказывать, что сатана тоже считал себя равным Богу, бессмысленно, зато реально испортить себе утро после причастия. Приложился, вышел на крыльцо храма…

– Как ты их, Петрович!.. – Саша Власов вышел вслед за мной.

– Кого? А… Да. Работа у меня такая… Здорóво, бродяги! – обратился я к бездомным, сидевшим рядом на скамеечке.

– Здравствуйте, Василий! – пожилая цыганка слегка поклонилась. – А не мог бы ты мне сахар купить? И кофе.

– Коньяк не хочешь? Ладно, посмотрим… Привет, молодожёны! Как дела?

– Ах-ха-ха! – прокашлялись со смехом слегка нетрезвые и синие от побоев «молодожёны» Славик и Оля. – Хорошо, Василий Петрович!

– Вась, слушай, я тут куртки привёз, – отвёл меня в сторону кум Сергей. – Одна из них точно твоя! Я тебе говорю, она точно для тебя! Чёрная. А вторую я Славику обещал…

– А я ему чёрную футболку обещал, а то ему подарили белую, и теперь ему стыдно перед людьми, потому что очень быстро она стала грязной. Слушай, я возьму твою куртку! Причём с удовольствием! Это же подарок от Бога через твои руки: я только что причастился, сделал сразу после этого хорошее дело, которое для некоторых с виду нехорошее. А Боженька подтвердил через тебя, что я всё сделал правильно. О, так она ещё и с красной подкладкой! Короче, царская порфира. А чёрная сверху, чтобы никто не догадался, – подмигнул я Серёге.

* * *

…Во время хождения по пустыне в еврейском стане поднялся в очередной раз ропот. На этот раз выступление было направлено в основном против священника Аарона и его сыновей-священников. Бунтовщики, к которым присоединились двести пятьдесят именитых людей, вознегодовали на то, что священство предоставлено только из племени Аарона, и потребовали, чтобы из всех колен выбирались священники. Они собрались перед шатрами Моисея и Аарона и громко их укоряли: «Всё общество, все святы, и среди их Господь! почему же вы ставите себя выше народа Господня?»

Но оказалось, что не все равны перед Господом. Он повелел Моисею, чтобы народ отошёл от шатров бунтовщиков. После чего по слову Моисея земля расступилась и поглотила заговорщиков со всем их имуществом, а других попалил огонь, ниспосланный Господом. Суровое наказание, однако, не устрашило и не вразумило людей, а напротив – вызвало ещё большее возмущение. На другой день народ собрался у скинии и стал обвинять Моисея и Аарона в гибели лучших людей Израиля. Но вдруг над храмом явилась слава Господня, и Господь стал поражать израильтян. На этот раз не помогла и пламенная молитва вождя за свой народ. Моисей, видя, что Господь не принимает его молитвы, повелел Аарону взять кадильницу и кадить между умирающими и живыми. И только благодаря этому Господь прекратил поражать людей. В этот день погибло около пятнадцати тысяч человек.

Именно про подобных им упрямцев и упрямиц написал апостол Иуда в своём послании: «Горе им, потому что идут путём Каиновым… и в упорстве погибают». Роль священника и главы в семье – малой церкви – принадлежит мужчинам. И только им.

* * *

…Примерно за две недели до крестного хода позвонил отец Андрей, ведущий по пятницам катехизаторские курсы в моём классе:

– Василий, тут есть одна прихожанка, Евгения, ты её знаешь. Она хочет тоже пойти в Великорецкий. Просится с вами.

– Да дело-то в том, что если папа будет ещё жив, то я никуда не пойду.

– А, вот даже так?

– Да. Такой у меня будет в этом году крестный ход. Мама на даче, а я с папой постоянно. Но ему всё хуже. Не знаю, доживёт ли до июня.

…Через неделю мы встретились с батюшкой после лекции, рядом с ним стояла Евгения:

– Если что, возьмёте меня?

– Если будете хорошо себя вести, – усмехнулся я.

– Как это?

– Не как все женщины… – рассмеялся я и оставил её в раздумье.

* * *

…В начале Великого поста приснился странный сон. Какая-то большая птица, похожая одновременно на орла и на сову, пыталась зарыться в снег снова и снова, чтобы уснуть в нём, но он опадал. Сын Ваня обхватил её сзади, потом она перебралась к нему на спину, держась крючковатыми коричневыми лапами за куртку. Потом превратилась в красивого голубовато-зелёного павлина, мысленно сказав мне: «Подожду здесь, пока пойдёт лёд». Я её также мысленно спросил: «Пойдёт или сойдёт?» Она промолчала, и я проснулся…

…Папа резко начал сдавать к середине апреля. 97,5 лет… Ноги стали подкашиваться, мама помогала ему ходить по квартире. Попросил починить бра, висевшее у него над головой, и заодно перевесить на стенку слева – надо было, чтобы верёвочка, которой включалась лампа, была под рукой. Бра починить из-за ветхости было невозможно, поэтому я, не откладывая в долгий ящик, сразу съездил домой, снял из комнаты Василисы бра (всё равно ты, доча, пока в Москве) и повесил его туда, куда указал папа.

17 апреля, когда пошёл лёд, у мамы на даче случился второй инфаркт, и её увезли в больницу. Папу стал по квартире водить я. А 22 апреля, когда с Сысолы лёд сошёл полностью, папа сказал, что ему страшно по ночам. И я к нему переехал окончательно. Хорошо, что отец Стахий успел причастить и пособоровать его в Великий вторник, пока у отца работала голова и он мог исповедаться. Ночью ему не спалось, и он просил то есть, то пить, то посидеть с ним, рассказывая что-то… Одновременно почти пропал аппетит, кончались и силы. Сначала я его просто поддерживал, когда мы шли на кухню, потом обхватывал сзади под грудь и мы вместе передвигали ноги. Однажды, когда он хотел встать с кровати, я наклонился к нему, как обычно, чтобы он обнял меня, а я – его, и медленно поднял. Посмотрев на его высохшие коричневые пальцы, цепко державшие меня за плечи, я узнал эти птичьи когти из своего сна: «Так вот что это за птица, которую обнимает сын и носит…»

Через некоторое время я просто носил его на руках до кухни – так было легче и безопаснее, потому что один раз я еле удержался на ногах, поддерживая его сзади, а в этот момент ноги у него подкосились и он начал заваливаться вперёд. Я успел схватиться рукой за дверной проём.

– Ну что ты… со мной… так грубо… – с трудом проговорил он, когда я усадил его на стул. – Как с куклой…

– Папочка, прости. Я старался. Проём здесь узкий.

Он съел три чайные ложки каши, с трудом держа кружку, в которой был намешан цикорий с молоком, отпил три глотка. Я аккуратно поддерживал кружку снизу, чтобы подстраховать дрожащие папины руки. Он пил маленькими глоточками, а я следил, чтобы он проглатывал, и наклонял чашку снова. Он стал как большой ребёнок: то спит, то что-то просит постоянно, то пьёт молочко с сахаром или воду с сахаром и говорит так, что иногда ничего не понятно.

– Всё… Больше не могу… Устал. У меня же желудок маленький, я ем мало…

– Ну, пошли на кровать.

– Только осторожнее… Локоть не стукни мне…

– Да, папочка, буду осторожнее.

* * *

Папа стал очень беспокойным, каждые полчаса что-то просил: то пить, то ответить на какой-то его вопрос, то сам что-то рассказывал…

Просьбы папы надо выполнять. Отец – единственный человек, к которому нужно прислушиваться сыну, независимо от занимаемой должности. Такова была задумка Господа Бога – проверить моё послушание, которое в молодости почти совсем отсутствовало. Через отца доносится воля Бога, а уж когда отец болен или при смерти, то в этот момент Сам Христос сообщает Свою волю. «Господи, дай мне сдать этот экзамен не на оценку “ладно”, а хоть чуточку лучше… Дай мне сил и терпения…»

– Вася, может, нанять кого-то? Сиделку… Ты же работаешь… И дети…

– Нет. Лучше меня никто это не сделает. Да у них и сил не хватит тебя таскать.

– Мы с тобой… совсем не ходили по квартире… Мне надо… тренироваться… так я совсем разучусь ходить… Устал я, когда это всё закончится? Умереть хочу…

– Потерпи, моё солнышко, – я гладил его руку, которой он держал мои пальцы, не отпуская. – Птичка ты моя…

Поцеловал его руку. Бедный мой папочка…

– Вася, не уходи… Куда ты… всё время уходишь… посиди со мной…

– Сижу, папочка, сижу. Сижу, мой хороший… Скоро всё закончится и отдохнёшь. Ну, потерпи ещё чуть-чуть. Несколько дней. Хочешь крещенской воды?

– Да… Я ничего не вижу. Найди врача. У нас же деньги есть? Заплати. Пусть вылечат мне глаза. Я хочу читать…

– Надо лечить в больнице. А в больницу тебе в таком состоянии нельзя.

– Найди платного врача…

– Ладно, поищу.

* * *

– Са… Саш… Саша, – отец звал маму.

– Я здесь, папусик. Чего ты хочешь?

– М-м-м… Как его… не могу… вспомнить…

– Цикорий?

– Да…

– Холодный?

Сил у него не было, но мимика ещё работала неплохо. Он прикрыл глаза, снисходительно улыбнулся, вздохнув, что означало: «Васька, ты у меня дурачок совсем, что ли?»

– Кто ж пьёт… холодный цикорий?

Я отправился на кухню, смеясь в голос над происходящим и покачивая головой. Отец меня в который раз развеселил.

В одну из ночей в середине мая я спал часа три урывками. Утром подташнивало от недосыпа, но надо было ещё решать вопросы на работе, а вечером вести урок и приготовить ужин детям, оставив папу почти на три часа. Поэтому ужин готовил днём вместе с обедом. Лекцию читал в каком-то пришибленном состоянии. «Нет, это не дело. Надо сегодня хоть как-то поспать…» Я закрыл дверь в его комнату и в свою, вставил беруши, накрыл голову подушкой. Папа хоть и лежал уже неделю, не вставая, но голос у него остался громкий, и я слышал его даже с берушами, если дверь в его комнату не была закрыта. «Ну что, Ангел Господень? Ткни меня в бок, если что… как обычно… В руце Твои, Господи, предаю дух мой…» И мгновенно провалился в сон.

…Внутри головы раздался требовательный громкий стук костяшек пальцев о деревянную столешницу. Я тут же открыл глаза: час ночи, проспал три часа. Что это было? Показалось? Вынул из правого уха берушу: нет, не показалось – папа зовёт! «Хватит спать, Василий Петрович! Бегом к нему!» – вот что означал этот стук в голове.

* * *

…В четверг, за три дня до смерти папы, приехала моя сестра Лена, успела. В ночь на воскресенье перед этим приснился тревожный сон: я увидел папу в зеркале, которое стояло в другой комнате. Это было странно и немного страшно. «Он же не должен быть в этой комнате… Он спит в другой». Заглянул за стену – а папы там нет. Только отражение в зеркале – взгляд из потустороннего мира… Я пошёл в другую комнату проверять – и проснулся. Во сне был ужас, но когда открыл глаза, тревога улетучилась. Дед скоро умрёт, похоже. Купил сразу билеты Лене. И если накануне её приезда я папе дал очень серьёзную дозу успокоительного, прописанного врачом, и лекарство не помогло (дед упорно вылезал из-под невидимой плиты, которой придавливало лекарство, и не давал ни мне, ни себе покоя), то с приездом Лены папа стал вести себя почему-то сразу тихо, хотя я не дал ему ни капли лекарства. Тут я понял, что проверка на послушание закончена.

– Вась, давай купим пюре детское? Покормим. Может, поест?

– Лена, не надо. Он и пьёт-то с трудом. Ему уже ничего не нужно. А, ты уже купила всё-таки. Ладно, пусть пробует…

– …Не смог проглотить.

– Конечно, не смог. А ещё бы подавился, что тогда? Неслухи вы, женщины…

– Я хотела как лучше.

– Естественно. Этим всегда и оправдываете своё безумие. Я знаю, как лучше. Я.

– Может, его надо переворачивать? Вдруг у него пролежни?

– Нет у него пролежней. Он всегда сухой. Я слежу. И он сам несколько дней назад сказал, что, кроме плеча, его ничего не беспокоит. Не надо его трогать. Я сам стараюсь реже это делать, потому что у него ноги дрожат, когда я их даже в подушку упираю, чтобы всё поменять. Дай ему спокойно умереть!

– Ну, может, всё-таки посмотреть?

– Лена! Это уже ни на что не повлияет. Что ж ты меня не слушаешь…

– Я слушаю.

– «Слушаю» – это когда с первого раза. А не с третьего, заставляя переходить на повышенный тон…

* * *

Будучи ещё в сознании, папа напряжённо смотрел на повешенный на стене ковёр с изображением преподобного Серафима, тянул руку к нему. Иногда внимательно вглядывался перед собой и чуть вверх, видя то, что мы с Леной не видели, медленно крестился непослушной рукой и пытался приподнять голову, вытягивая к невидимым посетителям обе руки… За два дня до смерти папа взял мою руку своей совсем ослабшей ладонью, подтянул с трудом к лицу и поцеловал. «Христос поцеловал!» Потом папа попросил у Лены прощения еле шевелящимися губами и впал в полузабытьё.

Утром 23 мая я сменил сестру, встав в шесть. Папа дышал очень часто, глаза были закрыты, левая рука была уже прохладной – а ведь в былые времена папа иногда даже в минус 30 ходил без перчаток. Я сделал всё необходимое, прилёг на диван в своей комнате. Вскочил от того, что услышал странный громкий вздох. Дыхание стало тихим, спокойным, медленным, с паузами. Долгим.

– Лена! Лена! Вставай! Всё, папа умирает… – растормошил я сестру.

Он тихо и медленно вдыхал, потом пауза, затем такой же долгий тихий выдох, после которого было непонятно, сделает следующий вздох или нет. Так было раз двенадцать или пятнадцать в течение двух-трёх минут. Завораживающее и загадочное зрелище – исход души… Почему-то она представилась в виде нежного цветка, который пытается аккуратно покинуть тело, не сломав хрупкие лепестки… Я ожидал очередного вдоха, но его не последовало. Синяя венка возле большого пальца перестала пульсировать.

– Ну вот и всё, папочка. Вот и всё! Полетела моя птичка… отдыхать в тёплые края, – я на прощание поцеловал его в лоб, прижался к щеке. Папа совсем похудел, нос заострился и действительно стал похож на клюв. – Дедуська. Совёнок мой…

«Душа наша, яко птица, избавися от сети ловящих: сеть сокрушися, и мы избавлении быхом. Помощь наша во имя Господа, сотворшаго небо и землю…» Папа сам освободился и меня освободил. Теперь можно и в Великорецкий.

* * *

– Отец Стефан, у меня нет никакого беспокойства. Наоборот, мне хорошо: я исполнил свой долг. Вернее, постарался. А папе уже было тяжело жить. Но он до последнего читал акафист Николаю Угоднику два раза в день. Лёжа, но это неважно. Ещё лет 10 назад он сказал, что пошёл бы тоже в Великорецкий, если бы не вылетающее колено. Меня любил. Бережно относился. Не наседал. Ел как птичка, трудился до последнего. Наш человек, короче. Думаю, заберёт его Господь поближе к Себе. В общем, я спокоен.

– Да, люди не понимают нас, православных. Идут грустные на кладбище, а мы тут «Христос воскресе!» кричим и радуемся.

На похоронах люди часто говорят, что покойный теперь в лучшем мире, отмучился и т.п. А если человек в церковь не мог зайти, если его от запаха ладана воротило, если Пасхальную службу полностью отстоять был не в силах, не исповедался и не причащался, то как ему будет легче там, где идёт непрекращающаяся литургия? Если на земле это было мучением для человека, то и там будет мучением…

Канон на исход души я прочитал незадолго до смерти папы. 31 мая, на девятый день, съездил на деревенское кладбище, почитал панихиду и 118-й псалом – как благословил отец Николай, у которого не получилось приехать. На ветку сосны почти в двух метрах от меня села ворона, остальные переговаривались, перелетая с дерева на дерево:

– Кар-р…

– Привет, родственники… Послезавтра едем в Великорецкий, там тоже Псалтирь надо почитать об упокоении…

* * *

Звонок.

– Василий, ну что, вы едете? – Евгения не оставила свою затею.

– Еду.

– Меня возьмёте?

– Нет. Зачем мне это нужно?

Евгения зависла:

– Э…

– Понимаете, если я вас беру, то вынужден буду взять за вас ответственность. Мне нужно будет следить за тем, чтобы вы поели, найти ночлег, решить возникающие проблемы… А если мне нужно будет куда-то уйти, то я сбагрю вас остальной мужской компании? Они не обрадуются, скорее всего.

– Я ходила в турпоходы. Я в принципе самостоятельная, за мной не надо особо следить.

Позже получил СМС: «Василий, вы меня ошарашили своими словами: “Зачем мне это нужно?” Мы же православные, должны друг другу помогать. А так, конечно, больше незачем».

Вот именно из-за того, что вы начинаете рассуждать, а не слушать беспрекословно, я вас и не беру. Сказали бы: «Да, как скажете, Василий», – тогда другое дело. А так вам нужно найти женскую компанию. Женщины должны ходить с женщинами.

Мужчин я брал. Даже пятерых готов был вести. Даже проблемных, непонятливых и ненадёжных – и таких брал. А женщины нужны либо абсолютно послушные, либо никаких. Вот Валя Курочкина: в своё время пошла с Альфредычем в первый крестный ход, держалась всё время за ремешок его рюкзака и ходила неотступно, как хвостик. Никаких проблем. Мне не нужны рассуждающие, мне нужны послушные. Рассуждение – это дар, он есть не у всех. Еретики тоже думают, что они рассуждающие, а на самом деле они отпадающие. Отпавшие.

Позвонила Люба за три дня до хода:

– Мне непонятно, как вы нас взяли в свою компанию? – рассмеялась.

– Ну, вы же особых проблем не доставляли. Рядом тогда был ещё и отец Николай. Вы свои, короче.

– Я вот думаю, сходить или нет. Хотя бы от Монастырского до Великорецкого опять… Не знаю, как ноги себя поведут.

– Ну, думай.

– Ты стал жёстким. Тебе не кажется, что это может свидетельствовать о затухании любви?

– Нет. К тем, кто меня любит, у меня прежнее отношение. И даже нежнее, чем было: к детям, к друзьям, к папе… Они никаких изменений не заметили. А заметили те, кто занимался свинством и хамством. Я просто с ними перестал общаться, независимо от степени родства. Господь ведь так и сказал: «Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь…» И в то же время Он рекомендовал не давать святыню псам, иначе оборотятся против вас и разорвут. Мы и сами бываем часто свиньями, но тут надо смотреть на раскаяние человека. Большинство из тех, с кем я перестал общаться, просто не могут извиниться. Комплимент сказать, ласково обратиться, льстивые слова выдать – могут, а извинений произнести не могут, язык у них не поворачивается. А от избытка сердца говорят уста. Значит, нет искреннего раскаяния. Поэтому обязательно наступишь на те же самые грабли в который уже раз, если подпустишь этих людей близко. И дело здесь не в прощении. У меня нет ни к кому претензий, я всех простил. Я понимаю, что они все – инструмент в руках Божьих для моего вразумления и воспитания. Поэтому я всем доволен, всё меня устраивает, но их близко не подпущу. Отдаляя от себя псов и свиней, больше оставляешь сил для любящих и любимых.

* * *

– Суп будешь, Васюня? – обратился Альфредыч ко мне, когда я опоздал немного в его «воскресную школу» (так называется наша традиционная братская трапеза в офисе Липина по воскресеньям после службы).

– Ой, как интересно – меня так давно никто не называл! 25 лет. Вторая жена, которая «гражданская», так называла первое время. Когда была влюблена.

– Тебе не нравится?

– Нравится! От вас! От женщин теперь бы не понравилось, – рассмеялся я. – Просто непривычно!

– Так мы ж тебя любим!

– А я знаю. И я вас всех люблю!

Христос не переставал быть Любовью, когда стегал бичом торгующих в храме или когда назвал Петра сатаной. Господь был и выборочно строг, и выборочно нежен. Любимый ученик апостол Иоанн возлежал у Него на груди, а про Иуду Господь сказал, что лучше бы этому человеку было не родиться. Апостол Павел пребывал в духе любви, когда решил блудника-извращенца «силою Господа нашего Иисуса Христа, предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасён…». Бог Ветхого Завета кажется многим очень жестоким, но Он во все времена один и тот же – Любовь. Не Он зол, а люди злы и непокорны. Извращения называют любовью, а настоящую любовь считают жестокостью или глупостью.

…Валя Пунегова сначала написала 1 июня, а потом решила позвонить:

– Васенька, привет!

– Привет!

– Едешь, вижу, в Великорецкий. А у меня тут знакомая одна хочет пойти. Просится.

Сговорились, что ли?

– Нет. Я уже одной отказал. Не хочу женщин брать. Сами. Всё сами. А потом, меня ведь Павел везёт, он тоже не любитель посторонних. Даже не собираюсь его уговаривать. Мы вдвоём обратно до Кирова пойдём. Или втроём, если отец Стефан захочет. Он впервые идёт, пока не знает, что это такое. Остальные у нас в этом году только до Великорецкого, а Володя Растворов совсем не идёт – последствия ковида…

– Ну ладно. Будем думать.

«“И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два”. Но это с “ним”, а не с “ней”! Я всегда найду себе оправдание, хе-хе… Мерзкий, мерзкий тип…»

НА ВЯТКУ!

2 июня. Суп на два дня детям сварен, полуфабрикаты куплены.

– Ваня, Тима, – обращаюсь к ним с назиданием. – Пельмени не надо есть постоянно. Бабушке Гале позвоните, пусть она вас кормит. На ужин к ней напроситесь.

Пошёл складывать разложенные вокруг рюкзака вещи. Потом включил на телефоне переадресацию, чтобы все звонки шли дочери. С собой взял резервный телефон. Позвонил в такси, машина приехала почти мгновенно. Молодой таксист с уважением взглянул на мой 120-литровый рюкзак, палатку и сумку с продуктами.

– Великорецкий крестный ход, – объясняю ему. – Великая вещь. 155 километров пешком по лесам и полям с чудотворной иконой Николая Угодника. Способ поставить сердце и голову на место.

Пока ехали, успел ему основное рассказать. Парень заинтересованно слушал и задавал вопросы.

…Братия потихоньку собиралась на молебен, вписали в список всех, кто едет. Наконец приехал Павел. Все вещи нашей группы из семи человек мы погрузили в его пикап. Рюкзак его был огромен. Ещё больше моего, над которым посмеивалась наша компания. Павел не спеша укладывал в него разные принадлежности, в том числе портативную газовую плиту, которую мы планировали использовать, если не найдём горячей еды на ночлеге, три газовых баллона, небольшие подушки… Я тоже взял кастрюлю на три литра и складную поварёшку. Ничего этого не понадобилось в итоге. Пока он возился с вещами, я, сидя в мягком кожаном кресле, попивал чай с мёдом.

– Так, Петрович! Мне ведь надо ещё в парикмахерскую. Я хочу всё полностью сбрить на голове.

– Наголо?

– Да. И бороду… Надо бы побыстрее где-то.

– Так поехали ко мне. У меня машинка профессиональная…

Всё это мне напоминало фильм «Д’Артаньян и три мушкетёра», где Боярский брил налысо одного товарища опасной бритвой! – у нас началось веселье, которое продолжалось потом весь крестный ход на привалах.

– Может, тебе оставить только снизу бороду? Будешь, как ваххабит… Ну что, вроде неплохо получилось!..

– Сейчас домой в душ, попьём кофе вкусный, а потом поедем.

– Как скажешь.

Настроение прекрасное. Опять мы никуда не торопимся, но везде успеем.

* * *

 

Полетели мы, но не очень быстро. Павла я вскоре сменил, чтобы он поспал. Даниловку пропустили впервые за долгие годы. Есть не хотелось, а полчаса сэкономили.

– Братья, дорогие мои! Вы где сейчас? Мы уже очень вас ждём! – Саша Барбир, растягивая слова, звонил из Великорецкого.

– Надо заехать в Монастырское, поискать жильё заранее. А то дед Тагир нам отказал в этом году заселяться в заброшенный дом. Полчаса потратим, найдём – хорошо, не найдём – есть семиместная палатка.

– У меня был телефон мужика, который приглашал за 200 рублей в заброшенный дом. Но почему-то телефон не отвечает, – посетовал Павел. – Можно ещё зайти в дом к Ольге, у которой в бане мылись тогда. Там, правда, постоянные люди останавливаются – банкиры и стоматологи из Перми, но мало ли.

Дом за 200 рублей был закрыт на замок, пошли к Ольге.

– Добрый вечер, паломников принимаете? – задал вопрос в лоб Павел.

– Так ещё же не крестный ход… – ошарашенно округлив глаза, произнесла хозяйка.

– Так мы и не сегодня! – рассмеявшись, успокоил её Павел.

– Нет, всё занято будет. Постоянные у нас. Есть ещё одна Ольга, она будет точно сдавать жильё, я утром с ней говорила.

И хозяйка описала нам другой дом.

Там тоже висел замок, телефона второй Ольги никто не знал. Зато в соседнем доме подвыпивший мужичок нам подсказал, что точно принимают в одном месте, на улице Полевой после почты. Отправились по указанному адресу.

– Хозяева, есть кто-то дома? – в потёмках я нащупал дверь и зашёл в неубранное помещение.

– Есть, есть! – раздалось из комнаты слева.

На кровати лежал какой-то относительно молодой мужчина с отсутствующим взглядом, направленным в одну точку куда-то в потолок, и бессмысленным выражением лица. Жутковатая картина. Около кровати возле его ног сидели на табуретках двое мужчин и женщина и заканчивали бутылку. Спрашивать что-то после увиденного расхотелось, но я всё же задал вопрос:

– Жильё сдаёте?

– А, сдаём, сдаём! – оживилась женщина. – Не здесь! Пойдёмте, покажу другой дом.

Другой дом – это хорошо. Ну, так мне сначала подумалось. Другой дом оказался таким же, если не хуже: запах курева, печка с дырами и трещинами, готовая развалиться в любой момент, кривые грязные полы…

– Как вас зовут, кстати?

– Ольга.

Надо же. Одни Ольги…

– Полы я помою, суп сварю, приберусь.

– Сколько?

– Ну, мы в селе договорились по 400 рублей с человека брать.

Время 21.15. На улице термометр показывал +11. Я замёрз слегка, пока бегал в одной кофте по Монастырскому. А будет под утро так же, даже холоднее.

– Ладно. Лучше будет поспать в тепле после перехода.

– …Печку натоплю! Вот чайник тут есть. Воду принесу. Сколько вас будет?

– Человек десять, наверное.

– Вот вам две комнаты. У меня тут ещё пара человек будет, но они лягут в другой комнатке.

Другая комнатка оказалась каморкой без окон за занавеской.

– Хорошо, давайте свой телефон, мы позвоним, когда будем на подходе.

– А в соседнем красивом доме интеллигенты живут. Злые они, не принимают никого.

– А по поводу чего водку пьёте?

– Да утром полиция соседа увезла. Знакомую убил. Вот сидим…

– Господь сказал останавливаться в первом доме, в котором примут, так, отец Стефан?

– Совершенно верно. Я помню, какие были условия, когда я учился в Костроме. Холодный душ, всё скромно, но зато кормили три раза в день бесплатно…

– Что за дом нашли в Монастырском? – спросил Альфредыч.

– Дом у этой Ольги, конечно, страшный. И грязный. Полы кривые, печка разбита, воды нет, света почти нет… Я не хочу, чтобы она нам что-то готовила. Помрёт там кто-то, а потом думай от чего. Нечистоплотная она, – вынес вердикт Павел.

– Короче, ясно. Такой же примерно, как у деда Тагира. Значит, сами ужин сварим.

Коля слушал все эти разговоры, потом выдал:

– Ё-маё! Я-то думал, что тут такие герои идут, спят, стоя по пояс в воде, – и он, встав и вытянув вверх руку, спародировал Володю Растворова, который незадолго до отъезда рассказывал, как в 2011 году проснулся в Монастырском ночью от того, что по склону возле часовни, где они расположились на ночлег, текла вода в рукав и вытекала из штанины. – А тут они, понимаешь, недовольны, что пол в доме недостаточно чистый!

Все хохотали, потому что Колей в позе статуи Свободы можно было залюбоваться. Он хоть и являлся самым молодым – всего 35 лет – членом нашей команды, но был настоящим бойцом, причём неизменно в бодром расположении духа, и своими шутками-прибаутками или просто забавными интонациями периодически веселил компанию.

* * *

Перед сном взял заранее приготовленный пакет с верхней одеждой и тщательно обработал средством от клещей в коридоре подальше от всех, пакет плотно завязал, чтобы к утру всё хорошо пропиталось. Полночи вертелся внутри спальника, сон никак не шёл. Утром выяснилось, что я не один такой.

Проклеил пластырем проблемные места на ногах, замотав подушечки всех пальцев. На этот раз надел в ход «велосипедки», чтобы избежать натёртостей – последовал совету отца Ильи, который он дал много лет назад. Дома из шкафа вынул лежащие без дела лёгкие светлые спортивные штаны с сеточкой внутри, чтобы ткань к телу не прилипала. Откопал древнюю, подаренную в 96-м году ещё второй женой светло-серую водолазку, закрывающую руки и шею. Пусть за эту водолазку Господь её спасёт и помилует… Взял с собой мазь от солнца с маркировкой «50+» и свою традиционную широкополую австралийскую шляпу – давний подарок сестры. Ну и дешёвые, но удобные и лёгкие дышащие кеды, купленные по наводке Ромы. Такова была подготовка к предстоящей жаре. И по итогам хода выбранная одежда полностью себя оправдала.

В Трифоновом монастыре встретили нашего монаха Алексея.

– Василий, Христос воскресе! – опираясь на самодельную палку, подошёл наш старый друг.

– Воистину воскресе, отец Алексей! – обнялись.

– Да я же не священник, я просто монах Алексей. Вот благословлю тебя этим крестом, – и он небольшим деревянным крестиком тщательно благословил меня на крестный ход.

Увидев это, народ стал подходить к нему под благословение. На его пояснения, что он не священник, никто не обращал внимания:

– Да всё равно благословляйте!

Чёрное облачение, мантия, крест в руках, благообразный вид старца – и вот уже тридцать человек подходят друг за другом, сложив руки лодочкой.

– Ты попал, – улыбаясь, сообщил ему я, когда он благословил последнего желающего.

– Да, я попал, точно!

…Вышли из арки монастыря мы одними из последних. Народу было заметно меньше, чем в 2019-м. Как потом написали, 17 000 против 37 000. Испугались то ли коронавируса, то ли отсутствия организованного ночлега и питания на местах стоянок.

У одного из паломников, шедших впереди метрах в тридцати, упал коврик. Женщина с ребёнком, проходившая рядом, подбежала, подняла коврик, пыталась докричаться до удалявшихся ребят, но… бесполезно. И догнать не могла из-за маленького ребёнка. Обратилась к стоявшим полицейским, но те развели руками: «Нам приказано здесь стоять, ничего не можем сделать…» (хотя им достаточно было бы сообщить через громкоговоритель). Пришлось женщине догонять, кричать. Наконец парни обернулись, остановились, оглядели вещи, и один из них пошёл навстречу ей забирать коврик. Всё благополучно завершилось, я показал доброй женщине знак «Но пасаран!» – воздетый вверх сжатый кулак. Все улыбались. Кроме полицейских.

Наша стоянка-полянка в Макарье возле автобусной остановки была перепахана. Травы и кустов, дающих тень, не было. Впрочем, значит, и клещей – это плюс. Батюшка притормозил отца Александра Соколова, который проходил мимо, и он с ребятами прилёг рядом. После привала возле нас обнаружилась чья-то сумка.

– Это отец Александр забыл или солдатик, который тоже отдыхал рядом? – размышлял отец Стефан. – Сейчас посмотрим, что там. Ага, требник. Требник солдатику не нужен. Требник может быть только у батюшки! Сейчас позвоним, вернём сюда отца Александра!

…Впереди шла пара паломниц. Одна читала акафист, вторая молчала и слушала. Сначала я подумал, что они читают вдвоём, но как-то уж очень странно. Но ситуация оказалась ещё более необычной: читала всё время одна, но первое слово любого предложения она произносила без выражения низким, почти мужским голосом, а остальное после полусекундной паузы читала нормальным женским голосом, с выражением.

Дома я приготовил Псалтирь, для того чтобы читать молитвы об упокоении Петра и Татьяны. Но книжка как в воду канула: перерыл рюкзак, однако так и не нашёл. Всё-таки забыл… Да и сильный ветер не дал бы читать. Кроме того, одна рука была занята сумкой с продуктами. Пришлось придумать своё небольшое правило: трижды мысленно читал 90-й псалом, потом «Слава…», молитвы об упокоении, после двенадцатого прочтения 90-го псалма – «Слава…», «Боже духов и всякия плоти…» (здесь иногда поминал вообще всех покойных родственников, друзей и знакомых), Трисвятое и по «Отче наш» – молитвы Ангелу Хранителю, «Слава…», Символ веры, «И ныне», Богородице, 40 раз «Господи, помилуй», а завершал 50-м псалмом. В общем, хотелось сочинить что-то похожее на молитвы об упокоении в Псалтири.

Во время перехода мы с Павлом старались хотя бы раз вместе почитать акафист Николаю Угоднику, а в остальное время старались идти молча («ну да, ну да…»), чтобы не заработать мозоли – впереди был долгий путь.

(Окончание следует)

 

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска