Друзья, предлагаем вам прочесть рассказ замечательного мурманского писателя Виталия Маслова – того самого, который, вместе со своими товарищами, подарил нашей стране праздник – День славянской письменности. В молодости Виталий Семёнович был мореходом и целых 20 лет трудился на легендарном атомном ледоколе «Ленин».

Виталий Семёнович Маслов работал радистом, а потом и начальником радиостанции атомохода

Много историй случалось с полярниками. И вот одна из них, вошедшая в книгу рассказов писателя «Болят ли у рыбы зубы?».

Ледокол в порту, я на этом ледо коле гость, сидим с Георгиевичем в его каюте, беседуем.

Неожиданно дверь распахивается, и на пороге – медведь! И к нам! Не скажу, что зверь громадный, видал и покрупнее, но это – поодаль, за бортом, а тут…

Георгиевич, старый полярник, морячина давний, ударил резко пальцем по столу:

– Фу-фу! Кто разрешил в каюту? Не дальше порога! Фу-фу, Миша!

Медведь обиженно пискнул, выдвинулся из каюты задним ходом, а когда остались на пороге лишь лапы да виновато склонённая голова, лёг, с хозяина глаз не спуская. И лежит постанывает, очень уж хочется поближе подойти, да не дозволено. Минуты две так пролежал, на большее его терпения не хватило.

Выгнул спину дугой круто-круто и, крепко держась за порог передними лапами, развернулся, протиснулся через дверь в каюту. И снова лёг. И хотя весь он теперь в каюте, но лапы по-прежнему на пороге и ругать его теперь вроде бы не за что. Поднимет голову, убедится, что Георгиевич тут, и опять спокоен.

– До чего ж хитёр! – журит Георгиевич, а сам доволенёшенек. – До чего ж хитёр!

Мы беседуем, а медведь послушно за порог держится. Потом жалобно: «Ы-ы-ы», – и, не отрывая левую лапу от порога, правой к умывальнику тянется.

– Попей, – разрешает Георгиевич.

Миша расторопно встаёт на задние лапы, жмёт на кран, суёт морду в воду, в чистую по-флотски раковину.

Гляжу с восторгом, но Георгиевич восторга не разделяет:

– Фу-фу, Миша!

И опять – пальцем по столу.

Миша оглядывается, виновато тихонько взвизгивает, снова тянется к воде, но со дна раковины больше не пьёт, а повернул голову набок и приложился, почти присосался к кончику крана.

– Так-то, – наконец и Георгиевич, похоже, доволен. – А то из раковины. Поросёнок!

И ещё раз я услышал строгое «фу-фу», когда пришла с берега женщина, тоже морячка, принесла свежий огурец.

Миша нетерпеливо заёрзал, оглядываясь то на огурец, то на Георгиевича.

– Можно, Миша!

Как кинется Миша к огурцу! Хвать целиком – вроде и не бывало.

На этот раз Георгиевич уже не по столу, а по Мишиному носу пальцем:

– Фу-фу! Жадина! Ну что за человек! Этому тебя учат?!

Выпустил Миша огурец изо рта на палубу и стал откусывать не спеша, понемножку…

Как Георгиевич воспитывал Мишу, я не видел и с чужих слов писать не буду. Скажу лишь, что на ледокол медвежонка принесли военные – зимовщики с полярной станции, когда было ему недели четыре, не больше. До того как попасть на ледокол, размещался он на станции вместе с маленькими поросятами и на ледоколе первое время… хрюкал.

Ещё не доел Мишка долгий парниковый огурец – начальство береговое явилось: инспекторский смотр. Медведь этих товарищей тоже, конечно, интересует, но в первую очередь им всё-таки показывай, в каком состоянии оборудование. И ведёт Георгиевич инспекторов на мачту – к локационным антеннам, а Мишка по отвесным скоб-трапам туда же. Спускается Георгиевич в самую ледокольную преисподнюю, в междудонное пространство, в шахту лага и эхолота, – Миша не отстаёт. Но вылезает из шахты не белый, а коричневый, ржавый.

Печатать акты инспекция направилась в радиорубку, куда Мише хода нет. Приходится Георгиевичу хитрить: попросил матросов отвлечь медведя, а сам вмиг – как провалился. Что сделалось! Медведь рычал, прыгал на месте – аж в соседних каютах графины бренчали – и вырвался из коридора на открытую палубу, кинулся искать папу-Георгиевича.

Вечером, как обычно, Георгиевич ведёт Мишу под душ. На этот случай в предбаннике ведро жидкого мыла для медвежьей бани стоит.

Иногда Георгиевич выводил Мишу за пределы порта, и в городе медведь был спокоен, пока хотя б одним волоском чувствовал рядом ногу Георгиевича. Но стоило им разминуться хотя б на шаг, Миша терял голову, ревел и, наводя на прохожих страх, сам откровенно трусил.

А потом, когда стал Миша матереть, подарили его моряки-ледокольщики президенту Финляндии и отправили в дорогу в сопровождении Георгиевича.

Мне случилось увидеть финский фильм: вот Георгиевич и Миша шествуют по Хельсинки, за ними – поодаль – толпа, вот они в порту, Миша лезет на стрелу высоченного подъёмного крана – за Георгиевичем вслед, разумеется…

Снова потом оказаться в Хельсинки Георгиевичу удалось года через два или три. Рассказывают, что, когда он подошёл к просторной великолепной Мишиной вольере и тронул решётку: «Мишенька…», громадный зверь (теперь он стал по-настоящему матёрым) с рёвом кинулся к Георгиевичу, навалился на решётку, просунул на волю лапы, а папа-Георгиевич гладил своего памятливого верного воспитанника и всё успокаивал:

– Мишенька… Ну что ж ты, Миша…

А «фу-фу!» на этот раз так и не прозвучало.

Говорят, что Георгиевич заходил потом и в вольеру, но я боюсь в это поверить, ведь белые медведи – всем зверям звери: я видал их страшно свирепыми, а знающие люди утверждают к тому же, что звери эти почти совсем не поддаются дрессировке.

Таким Виталия Маслова и его полярных друзей увидела иллюстратор книги Екатерина Панфилова

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска