Церковь на дороге

Храм, зелёный мирный двор, где стоит микроавтобус «Соболь» (семье, в которой одиннадцать детей, даже этот транспорт маловат, но хоть что-то). Огромная собака рада мне как родному. Среднеазиатскую овчарку зовут, по словам отца Валентина, Беркут Восточных Небес. Батюшку спрашивают: «Кусается?» – «Нет, не кусается, но зацелует до смерти, утонешь в слюнях».

Мимо двора проезжают машины. Храм стоит на шоссе, по которому можно доехать до Черевково, Верхней Тоймы, Архангельска. Матушка Татьяна по этому поводу говорит:

– Благодаря дороге то и дело заглядывают калики перехожие. В 90-е это были люди, которые остались без работы и жилья, но потом они нашли своё место при монастырях и приходах. Сейчас чаще всего идут те, кто не хочет работать, но батюшка всё равно их жалеет – чаем напоит, денег даст.

– Не отнимай мою награду! Иначе совсем не с чем будет к Богу прийти, – смеётся отец Валентин и продолжает: – Чаще всего это недавно освободившиеся. Не все просят, некоторые предлагают: «Я поработаю, а ты мне денег на дорогу дай».

Но обычно всё-таки просят. Впрочем, я тоже прошу, но не денег, а ещё несколько историй о семье Кобылиных. Правда, уже не совсем Кобылиных, скорее Кобылиных-Островских.

Островские

– Отче, ваши детки сказали, что фамилию сменили на родовую – дедовскую, они теперь Островские.

– Есть такое.

– А как получилось, что у вас не отцовская?

– Брак родители не зарегистрировали. Потом отец ушёл из семьи. А я его нашёл – в своём благочинии, хотя и в другом районе. Отчасти это случилось благодаря маме, которая отца любила и говорила мне: «Найди его». Первый раз она мне о нём рассказала, ещё когда маленьким был, и ни слова плохого. Я написал ему письмо, когда пошёл в первый класс, но оно не дошло. Как потом понял, та женщина, с которой он тогда жил, не пропустила. Потом, когда мне было десять лет, мама предложила: «Давай фамилию тебе поменяем на Островский?» А я что? Мама-то Кобылина и старшие братья тоже. «Нет, – говорю, – не стоит».

Когда мне было лет 25, я уже был батюшкой, владыка Пантелеимон отправил меня как-то в Верхнетоемский район. Поехал. Мест не знаю, непонятно, как не заблудился, но в конце концов добрался до районной администрации. Глава района Анатолий Семёнович Татарский как раз сдавал полномочия преемнику. Он посадил меня в машину, и мы поехали. Анатолий Семёнович прежде был директором леспромхоза, так что все лесные посёлки знал хорошо. По дороге разговорились, и я признался, что отец у меня в этих местах живёт. Оказалось, мы как раз туда едем, в Белореченский.

Середина зимы, темень кругом, часов в одиннадцать стучимся. Открывает дверь мужичок небольшого роста. Отец! Видит – стоят на пороге поп и бывший начальник, только милиционера не хватает для комплекта. Не знаю, что делать, с чего-то нужно разговор начать. Тут вспомнил, что мои дядьки, в том числе Валентин, в честь которого меня назвали, ещё в советское время строили в этих местах часовни. И батька мой тоже строил. «Можете показать?» – спрашиваю. Вышел он без большого желания, глянул во тьму, говорит: «Да там сугробы, не проехать». «Да ладно», – откликаюсь и приглашаю в машину. «В Черевково бывали?» – «Бывал». – «А помните такую Александру Григорьевну?» «Помню», – вздыхает. «Я сын её, – и добавляю со значением: – Валентин Иванович!» Делается тихо так. А Анатолий Семёнович с заднего сиденья громко: «Так что, признаёшь своего сына?» Отец признал, обрадовался. Возвращаемся в дом. Там тётя Настя нас встречает – вдова одинокая, с которой батька решил вместе век доживать. Удивлена, не понимает, что происходит-то, а отец: «Бабка, что есть в печи, всё на стол мечи». – «Да что такое?» – «Сын приехал!» – «Сын?!.» Так вот и познакомились. А потом уже и с детьми приезжали. Внуки дедушку полюбили, и дед Иван всегда ждал наших приездов.

Отец Валентин Кобылин с отцом и сыновьями

Александр Валентинович Русанов, нынешний директор Верхнетоемской школы, был тогда учителем истории, восстанавливал с ребятами храм. Он нашёл в архиве сельсовета родословную моего отца. Оказалось, были у нас в роду, если по прямой, псаломщики и пономари. А по линии брата моего прапрадеда целый священнический род Островских служил в наших краях. Докопались пока до 1700 года. Интересно было с краеведами беседовать. А дальше копать – только через архив, но пока не соберусь… Так что дальше?

Матушка вступает в разговор:

– По Двине вплоть до Виледи и Устюга везде Островские служили, большой род. Стали выяснять, не родня ли, и оказалось, что все от двух братьев пошли, которые пришли когда-то в эти места. Один из них наш предок. Батюшка детей спрашивает: «Хотите Островскими быть?» «Да, – отвечают, – хотим». Думали всех разом записать, но чиновники говорят, что, пока ребёнку четырнадцать не исполнится, сложно, так что Островскими они становятся постепенно, один за другим.

– А бабушка у меня Наталия Фёдоровна Романова, – неожиданно говорит батюшка.

Повисает пауза, смотрим на него, и я лишь через несколько мгновений вспоминаю, кого ещё в русской истории так звали, после чего начинаем все вместе смеяться. Как бы и здесь отец Валентин чего не накопал в архивах.

Время меняет нас

Отец Валентин:

– Молодёжь потихонечку уезжает. Заканчивают одиннадцать классов, уезжают учиться дальше и не возвращаются. Работы нет.

Матушка Татьяна:

– У Паши двое одноклассников вернулись.

Батюшка:

– Ну, почти сто процентов не возвращаются. Производства нет, а сейчас, в связи с коронавирусом, вообще всё закрылось. Кто-то, правда, вернулся из больших городов, чтобы пересидеть эпидемию. Хорошо, когда есть куда возвращаться. Начинал я здесь служить – населения было 7,5 тысячи. Сейчас, по самым оптимистичным данным, четыре тысячи, но на самом деле меньше. Взять хотя бы моих детей. Все прописаны здесь, на Двинской 50, а в действительности пятеро живут в другом месте. Один в Краснодаре, один в Архангельске, трое учатся в Московской духовной академии: Паша в магистратуре, Вовик заканчивает иконописную школу, Ваня на бакалавриате. Потом куда пошлют, может, кто и в родные края вернётся.

Сыновья-семинаристы

Матушка:

– Время идёт, меняемся и мы, меняются и прихожане.

Батюшка:

– Понятное дело. То поколение, когда мы пришли, и те, что сейчас, – разные люди. Тогда были бабушки, прошедшие войну. Лидия Ивановна Брызгалова вообще фронтовичка, Мария Дмитриевна Шошина тоже – на Карельском фронте воевала, рассказывала, как из окружения выходили, как много людей погибло из-за того, что часто меняли пароль: предупредительный выстрел в воздух, а потом – в человека. Остальные в тылу трудились, они и составили костяк прихода. Когда кто-то помоложе начинал жаловаться, что, мол, тяжело живём, Мария Дмитриевна возмущалась: «Вы-то тяжело живёте?! У вас есть хлеб, есть колбаса в магазине. Пожили бы в то время, когда мы ботву ели, когда одеться было не во что!..»

Матушка:

– Одна бабушка черевковская вспоминала, что ей запомнился вкус лепёшек, которые делали из мёрзлой картошки с лебедой: «Такие вкусные были». А когда уже старенькой стала, решила сделать такие же. По весне пошла на огород, накопала мороженой картошки, лебеды добавила – в общем, всё так же, всё правильно приготовила, а есть не может. «Всю жизнь жила с мыслью о том, какие вкусные лепёшки были, – удивлялась. – А тут не поняла, как же это есть можно».

Мы тоже, можно сказать, сами того не заметив, оказались старшим поколением, хотя кажется, что буквально вчера здесь всё начиналось. Когда приезжал отец Василий Яворский, а он на 20 лет старше, мы такие молодые были, активные – убеждали его, что нужно социальную работу вести, миссионерскую и так далее. А он так смотрел-смотрел на нас и говорит: «Ничего не надо, только литургию служить». А недавно приезжает к нам молодой батюшка: надо то и другое. А наш батюшка: «Ничего не надо, только литургию служить». Двадцать пять лет прошло. А может, правы и те и другие, молодые и опытные, поэтому и нужно, чтобы два священника было на приходе. Один – старый, он служит. Другой – молодой, он активность проявляет, но под контролем, чтобы не ушёл куда в сторону.

Батюшка:

– Пока молодой, надеешься на свои силы, кажется, горы можно свернуть. А потом понимаешь, что это Господь Бог горы сворачивает, а твоя задача – молиться, чтобы Господь эти горы сворачивал.

«Хватит дёргаться»

– Отец Валентин, кажется, я вдруг понял, что никогда не расспрашивал, как вы пришли к вере.

– Так я всегда верующим был. Дело в том, что мама верующая была, так что и я, несмотря на атеистическую пропаганду, безбожником не был. Помню, в четыре или пять лет остался дома один и начал молиться: «Господи, помоги! Где там мама?» Но осознанный приход в Церковь случился после армии. Господь вёл меня к священству, не давая даже шагу сделать в сторону. После школы хотел в юридический поступать, но там сказали, что нужен либо стаж, либо служба в армии. Тогда решил стать офицером, но не прошёл медкомиссию в училище. Когда вернулся со службы, у нас в Черевково уже открылся приход, и мама начала меня привлекать то снег почистить к приезду священника, то ещё что-то сделать.

Устроился я водителем в «Электросети», но понимал – не моё это, не этим я хочу заниматься в жизни. А тут мама «Закон Божий» купила. Книги дороговатые были, а пенсия у неё маленькая. Приходит раз, спрашивает у меня, можно ли денежку на книгу взять. «Мама, не спрашивай в другой раз», – говорю. Я ведь ей всю зарплату отдавал. Когда книгу увидел, открыл, стал читать – и тут окончательно понял, что, кроме Бога, никому служить не стоит. Правда, думал тогда не о священстве, а о какой-то другой работе при храме, хоть бы и дворником. Как-то по делам работы приехал в Красноборск. «Дай, – думаю, – в храм зайду, с батюшкой поговорю». Но боязно было, догадывался, что моя жизнь после этого изменится навсегда. Доехал до храма, посидел в машине и, окончательно испугавшись, стал разворачиваться с одной мыслью – тикать. Тут руль вырвался и так по рукам саданул, что мало не показалось. «Хватит дёргаться» – так я понял этот урок и в ближайшее же воскресенье пришёл на службу.

После этого познакомились с тогдашним красноборским настоятелем – отцом Василием Бобером. Раз к нему приехал, другой, подолгу беседовали, так что однажды на последний автобус до Черевково опоздал. Наконец отец Василий говорит: «Больше мне тебя ничему не научить, поезжай в Архангельск». Он-то понимал, чем это закончится, но мне ничего не сказал. А владыка Пантелеимон тоже нажимать не стал, сказав: «Раз приехал, нужно будет задержаться на несколько месяцев, а может, и на полгода. С работы, наверное, стоит уволиться». Уволился.

– А как женились?

– С братом матушки, Пашей, мы друзья с четвёртого класса. Постоянно ходили друг к другу в гости. Сестрёнки у меня не было, поэтому с Татьянкой общение было в радость. Уже перед самым уходом в армию понял, что она нравится мне не просто как сестра друга. Дождавшись её 18-летия, предложение сделал. После школы она в Каргополь учиться поступила, а летом, приехав на каникулы, устроилась на практику в пионерский лагерь. Приезжаю туда, спрашиваю: «Может, уже поженимся?» – «Может, поженимся».

Иду к Паше, говорю, что мы тут жениться надумали. Потом вместе идём в сельсовет заявление подавать – не с матушкой, а с шурином. Там объясняем, что Татьяне скоро на учёбу, нельзя ли ускорить. «Мы вас, в принципе, знаем, – отвечают там, – так что давайте через недельку». Началась экстренная подготовка – кольца, подарки. Играть свадьбу решили у моего брата, только там ремонт шёл, обои содраны… Так быстро он ремонт ни до ни после не делал. Успел. Так и поженились.

Три чуда

– В прошлом году мы храм освятили в Черевково в честь священномученика Петра Черевковского, – рассказывает отец Валентин. – Радостное событие: я ведь сам черевковский, там моя малая родина. К батюшке Петру отношение у нас особенное – свой, родной. Он быстро откликается и всегда приходит на помощь. Не один чудесный случай можно было бы рассказать, мы уж даже записывать надумали, как в древние времена – более 40 случаев чудесной помощи дошли до нас из сохранившихся летописей.

Взять хотя бы помощь женщинам в родах. В одном из древних чудес говорится о некоей крестьянке Анне, «изнемогавшей долгое время от тяжких мучений», а когда она призвала на помощь святого угодника, благополучно родила. На данный момент нам известны два подобных современных случая, за достоверность которых мы ручаемся. Тяжёлые роды, мучается женщина, но помолится святому Петру – и дальше всё как в его житии: «абие (то есть тотчас) роди чадо и здрава бысть». Последний случай был совсем недавно. Всё было очень плохо, буквально стоял вопрос жизни и смерти. Медицина у нас оптимизирована сейчас, молодые медики растерялись, а муж роженицы бегом в храм – к образу священномученика. И сразу же после молитвы опытный врач сменил молодёжь, и всё, слава Богу, закончилось наилучшим образом. Самое поразительное: роды длились часами, а после молитв рождение происходило буквально через минуты.

– Ещё знаем семью, где также родился ребёнок по молитвам к святому Петру Черевковскому, даже назван Петром в честь него, – добавляет матушка.

Учитель – мужчина, учитель – женщина

– Мне отец Александр в Верхней Тойме сказал, что у него всего пять процентов родителей согласились изучать основы православия, а у вас – восемьдесят, – говорю я. Попытался его утешить, мол, он совсем недавно настоятелем стал, а вы здесь четверть века работаете с педагогами и родителями…

– Люди не сразу привыкли к нашей работе со школами, – рассказывает отец Валентин. – Сначала пугались: вдруг начнётся национальная и религиозная рознь, а что мусульмане скажут. А мусульмане сказали: «Мы приехали в другую страну с другой религией, другой культурой. Пусть наши дети тоже о них узнают». Как-то по пути в Архангельск в одной кафешке остановился с прихожанками перекусить. Когда принесли обед, встали, помолились. А из-за соседнего столика к нам дальнобойщик, видимо, мусульманин, подходит, спрашивает: «Вы мулла?» – «По-вашему да». – «Первый раз вижу христианина молящегося. Можно я тебе что-нибудь подарю?» Купил для меня бутылку хорошего красного вина. Сказал, что тоже свои обряды соблюдает: «Едем по трассе, а когда приходит время намаза, останавливаемся, потом едем дальше». Хлопоты доставляют обычно безбожники и маловеры, а верующие стараются найти общий язык.

– Как вы смогли собрать вокруг себя столько учителей?

– В девяностые годы была неразбериха, люди искали опоры, поэтому особой заслуги я за собой не вижу. Сами приходили, приводили других. К тому же у меня и тёща педагог, и жена, и вообще учителей среди родни немало, так что проблемы их мне близки и понятны. Господь всё устроил, а я был так, на подхвате. Священников в школу сейчас не особо пускают, а в 90-е я часто ходил, дети были довольны. «К нам сегодня Бог приходил», – рассказывали дома. Но мы успели всё-таки закрепиться в образовании.

Работать с учителями начинали потихоньку. Появилась у нас в сторожке воскресная школа для взрослых. Там, бывало, спорили, ведь у людей юность и часть зрелости пришлись на советское атеистическое время. И вдруг оказалось, что не всё тогда было правильно. Некоторые приходили к нам просто послушать. Однажды встречаю одну из таких слушательниц на Рождественских чтениях – ортодоксальная ревнительница, преподаёт в воскресной школе в одной из соседних областей. А за несколько лет до нашего знакомства была горячо увлечена «диагностикой кармы». Я книжки ей давал читать. С учителями что главное? – вовремя нужную книгу им дать, а они, как люди думающие, уже сами разберутся.

В общем, когда разрешили преподавать в школах основы православной культуры, мы оказались к этому готовы. Не ездили, не уговаривали, просто пожали, что сеялось много лет. Одна школа подключилась, другая и так далее. Были уже очень сильные кадры. Многие учителя прошли через общение и занятия в нашей сторожке, а ещё было такое замечательное явление, как Иоанновские чтения у нас в епархии и Рождественские в Москве. Ездили послушать выступления коллег-педагогов, учёных, профессоров и известных священников. Обратно едем вместе и беседуем, а потом всё это расходится по школам. Не всегда реакция была положительной, но постепенно-постепенно православных педагогов становилось всё больше.

Если учитель заинтересован в воспитании детей, то понятно, что будет он это делать на основе базовых ценностей. Светская этика – это мыльный пузырь, может, красивый, но внутри него – пустота.

* * *

Но нужно понимать, учителя у нас в основном женщины, а педагоги мужчина и женщина – очень разные. Не так давно вновь в этом убедился. Есть у нас в области полувоенная организация «Поиск», ищет и поднимает останки погибших солдат. С её руководителем Александром Заверниным мы познакомились в Сийском монастыре, в детском лагере, куда мы отправили детей. Он там с ними занимался – очень энергичный православный человек. Рассказывал, как на местах боёв искали капсулы с данными красноармейцев, но чаще находили каски и ложки. Работа серьёзная – попадаются неразорвавшиеся боеприпасы. Думаю: «Хорошо бы Сан Саныча в Красноборск в гости зазвать, чтобы со школьниками поговорил». Приехал он не один, а с Виталием Леоновым – автором-исполнителем военных песен.

А недавно познакомился с ветеранами кавказских войн из Архангельского «Боевого братства». Руководителю Александру Браславецу показал наш район… Что сейчас? Военные сборы у нас проводятся на базе одной из школ, боевые офицеры выступают перед ребятами. Представь: крепкие мужики, есть даже краповые береты, прошедшие огонь и воду, – и все верующие! Ещё раз убедился, что в окопах атеистов нет, с теми, кто прошёл огонь и воду, мне, священнику, находить общий язык проще, чем с кем-либо. Школьники и ребята из нашего техникума, конечно, в восхищении. И так скажу: одно дело, когда немолодая учительница, моя прихожанка, говорит молодым о Боге или даже я, священник, и совершенно другое, когда приходят военные. Нет такого, чтобы посмеивались: «опять поп кого-то привёл», чтобы вальяжно держались. Тут не забалуешь, как огурчики, тихо-смирно сидят и ловят каждое слово. Очень сильно нам этого в школах не хватает, очень. Есть у нас и свои ветераны, но поникшие, убитые, по деревням водку глушат. А ведь могли бы и пацанам пользу принести, и себя спасти, если бы про Бога вспомнили, Который не велит нам сдаваться – никогда.

Дивеевские приключения

– На своём «Соболе» на море ездите?

– В Черевково за 50 км выезжаем, там есть такие замечательные пляжи, на пойме Северной Двины, что никакое море не нужно. Прошлый год, правда, холодный был, не получилось.

Самая дальняя поездка у нас была в Дивеево, в августе. Детей тогда было всего шестеро, старшему 10 лет, а Александра на подходе – седьмой месяц беременности. Когда матушка стала купаться в источнике Серафима Саровского, ей паломницы говорят: «Ты с ума сошла – в ледяную воду лезешь!» «Так ведь источник святой!» – не понимает их Татьяна.

Ездили большой компанией, кроме своих, брали племянника, ещё прихожанка Александра вызвалась. Она хороший водитель, помогала мне. Тогда у нас тоже был «Соболь», но грузопассажирский, всего шесть пассажирских мест, а нас – десятеро. Но матрасов накидали между сиденьями, так что мягко, не стукнешься, а кто хотел, мог и поспать. Оснастили машину всем, что нужно, даже горшками, одно плохо – машина старенькая, пробег девяносто тысяч. Ещё перед поездкой начала хандрить, хотя и подремонтировали, но проехали двести км – и пришлось снова чинить.

Подъезжали к Дивеево за полночь, уставшие, а ливень как из ведра, дворники не успевали сметать воду. Темнота, если не считать молний, громыхает, ветер бушует. Навигаторов тогда не было, только карта автомобильных дорог, но нашли дорогу. Подъезжаем к монастырю, а он прожекторами подсвечен: среди ночи появляется перед нами как Ковчег спасения в начинающемся Потопе. Красота такая, Царство Божие на земле! Паша не спал и, когда увидел, закричал: «Папа, мама, смотрите!» – и бросился будить остальных. Выхожу из машины – и сразу сырой. Сверху льёт, снизу море, а ведь мы собирались в палатках заночевать, но какие уж тут палатки – воды по щиколотку.

Зашёл в монастырь посоветоваться, куда нам деваться, узнал, что где-то рядом есть гостиница. Долго её искали, но лишь для того, чтобы услышать, что мест нет. Пошли искать пристанище в частном секторе, но там, как только узнавали, что мы с маленькими детьми, отказывали. Так никто и не принял. А ведь вроде верующие, иные чуть ли не монахини, а священнику с семьёй места так и не нашлось. Матушка в положении, Валечке годик всего, так что мы об одном мечтали – пристроить нашу женскую часть. Наконец хозяин какого-то дома сжалился, пустил их, за что немедленно получил от своей хозяйки большую взбучку. «Чтобы утром их тут не было!» – заявила она. А мы с парнями по-спартански переночевали в машине, хотя отдыхом это назвать было трудно.

Утром сходили на службу. Что же делать дальше? Куда с детьми? Некуда. Похоже, придётся ехать обратно. Тут посоветовали мне обратиться к благочинной матушке Екатерине, сейчас она, кажется, на Святой Земле подвизается. Она сразу приняла участие в нашей семье, отправила в монастырские помещения. Там нас встретила как будто Сама Пресвятая Богородица – подарили столько доброты и тепла, что сразу вспомнилось предание о том, как Божия Матерь каждый день посещает Дивеево. У нас дети девятьсот километров просидели в машине, им бы попрыгать, но мы строжим, а матушка Лариса, встретившая нас, улыбается: «Не строжите. Представьте котёночка – ему побегать, поиграть нужно. Пусть». Мы с горшками, пелёнками и прочим имуществом выгружаемся, а матушка постельки расправила, всё приготовила.

Вот только уж очень мы устали. «Заночуем, – думаю, – на службу ещё раз сходим и домой». Ночку переночевали, на службу сходили. Но дети есть дети: люди в очередь на исповедь – а мы в очередь в туалет, люди на Канавку – а дети с ног валятся, им бы до кроватей добраться. То поесть-попить, то надо вернуться в домик за сменной одеждой, то одно забыли, то другое потеряли… Что это за паломничество? «Всё, собираемся», – говорю своим. Не было сил даже к мощам преподобного Серафима сходить, такое искушение. Собрались, поехали, а Паша уже на выезде из Дивеево грустно так говорит: «Пап, а мы к батюшке Серафиму не сходим?» Меня как по сердцу резануло. И по тормозам. «Сходим!» – говорю. Развернулись, и батюшка Серафим словно ждал от нас такой решимости. Дальше было сплошное счастье, словно под крылышком ангела. Покидали матушку Ларису нервные, а вернулись с повинной головушкой. «А я знала, что вы вернётесь, – сказала она, – что батюшка Серафим вас не отпустит. Я и постели не убирала, идите, комната вас ждёт». Побывали и у мощей, и на источниках, и в храмах послужили, помолились. Такая вот вышла поездка.

 

Дивеево. Матушка Татьяна, пятеро сыновей, дочка, племянник и прихожанка Александра

Будить совесть

– Помню, висело у вас в храме объявление о том, что не всякая жертва принимается Богом, а дальше перечислялось, у кого вы их брать не станете. Хоть один покаялся? – спрашиваю батюшку.

– Да это объявление я взял у отца Владимира Переслегина. Вот оно дословно:

«Бог принимает в жертву только честно заработанные средства. Разрешается жертвовать всем, кроме нераскаянных: убийц, воров, бандитов, мафии, блудников и блудниц, тех, кто спаивает народ, торгует краденым, порнографией, эротическими изданиями, видеокассетами с фильмами ужасов и фильмами сексуального содержания; тех, кто берёт взятки. Добрые честные люди, помогите приходу в просветительской миссионерской работе, в воссоздании храма! Ещё раз напоминаем: Святая Церковь не принимает тех денег, на которых чужие кровь, слёзы или нравственная грязь. “Непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови” (Мф. 27, 3-6)».

– И какова была реакция?

– Кто-то возмущался, кто-то соглашался, а кто-то и к покаянию приходил. Святейший Патриарх Алексий призывал называть вещи своими именами – блуд блудом, воровство воровством. И когда прямо говоришь, человек понимает. А бывало, так говорили: «Ты, батюшка, хочешь сказать, что раньше храмы строились только на честные деньги? Тоже ведь по-всякому – и на слезах, и на крови». «Может, поэтому столько храмов было разрушено», – отвечал им.

Можно миллионы хороших, правдивых слов сказать, но если Господь внимание человека на твои слова не обратит, не услышат. Иной раз скажешь, что с таким-то грехом жить нельзя – возмущаются, обвиняют, что народ будоражу. Вот из недавнего, когда праздновали тут День рождения пионерии 19 мая, а это ведь день рождения Царя-мученика. Красные галстуки нацепили, рассказывают, как славно было когда-то. «Как вы можете радоваться рождению безбожной организации и при этом считать себя православными? – говорю. – Без покаяния какой вам смысл в храм приходить?» Ох, что тут началось!

То же двоемыслие, что и было когда-то. Молодёжи они могут сказки рассказывать, а я вырос в 70-е. Главная беда была вовсе не в пустых полках, а в лицемерии, очковтирательстве, всё было пропитано ложью, всё для галочки. Старший брат у меня 1950 года рождения. Он советскую власть хорошо помнит, в милиции работал, в комендатуре, много рассказывал о том, как жили комсомольские и партийные руководители, каков был их истинный моральный облик. И вся эта грязь, гниль делала власть худшим, что было в нашем русском обществе. Конечно, были и честные люди, знал таких – справедливых тружеников, которые не ради карьеры вступали в партию, а желали послужить народу, но ничего они не решали. Со мной спорить бесполезно на эту тему – всё видел своими глазами, так что лапшу на уши не повесить.

Сейчас другая беда – очень сильно разобщение, все против всех. Захожу как-то в магазин, а там прямо на кассе бумажка с просьбой писать доносы: скажем, кассир провинился, вовремя не дал чек – звоните по номеру такому-то. У нас к стукачам отношение было презрительное. А тут чему нас учат? Соседи за соседями следят, суды завалены жалобами, которые чаще всего пишут из зависти. Раньше, по словам судей и милиционеров, такого близко не было, нужен был очень весомый повод, чтоб заявление на кого-то написать. Сейчас нет. Каждая семья – отдельная ячейка, которая кусается, царапается, борется за место под солнцем. Тяжело. Народ у нас добрый, хороший – был таким и сейчас такой, но злобой и завистью заразили его как вирусом. Откуда этот вирус? Может, из-за границы, может, из преисподней. Но вылечиться можно только в Церкви.

Вот винят президента, правительство… Учителям, скажем, очень не нравится ЕГЭ, как и родителям. А ведь когда его вводили, все молчали, не помню, чтобы кто-то выступил против. Когда зарплаты задерживались, то на митинги выходили, а ЕГЭ проглотили молча. То же сейчас с дистанционным образованием. С учителями разговариваешь про этот дистант – признаются, что работа педагога там вообще исключается, что, если восемь часов сидеть и учиться за компьютером, можно стать тупым и слепым, но не поумнеть. Но пообещай директор премию за введение дистанционного обучения или онлайн-собрания – замолкают, идут и делают. Без разницы, два ученика подключатся или тридцать, премию всё равно получишь. А ведь это иудины сребреники – за предательство детей, которых тебе Господь доверил. Это не только в образовании, а и в здравоохранении так, в культуре… да где угодно! Удобнее, легче промолчать, поддакнуть, исполнить, чтобы по головке погладили, а потом жаловаться, что вся наша жизнь разваливается.

В 90-е как-то пригласили меня в одну организацию на профсоюзное собрание. Работать не на чем, все развалено, разворовано. «До чего страну довели!» – кричат. «Стоп-стоп, – говорю, – у вас в здании окошки выбиты, крыша течёт, оборудование утащили, но чужих здесь не было. Всё сами. Так, может, и ваша вина есть в том, что так всё получается?» Кому такое слушать понравится? Но если Церковь совесть не будет пробуждать, то больше и некому.

 

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска

Добавить комментарий