Посвящается моей маме Анастасии

ДОЧКА В ПЕЧКЕ

Синее весеннее небо сквозь маленькую форточку деревенского роддома всполошил крик: «Уа-а-а-а!» Розовощёкая акушерка вздохнула: «Вот, принимайте!» – и кивнула на лежавшее на её ладони, словно кулёк конфет, крошечное тельце. Ой какая же она была маленькая, худенькая! Синие прожилки ручек и ножек выдавали якобы «благородное происхождение», но это была недоношенность. Запеленатую кулёму подложили мамочке – та боялась даже дышать на неё. Покормила, затем решилась аккуратно развернуть пелёнку. С любовью и каким-то недоумением или жалостью посмотрела на дочурку: синюшное, слабенькое тельце. Но зато всё на месте – пересчитала пальчики на ручках и ножках.

– Алё! Это больница? Моя родила?

– Да, родила! Красивую девочку.

– Какую ещё девочку? Не надо мне девочки. Я пацана заказывал!

– Папаша, да вы не ерепеньтесь! Приходите и взгляните на вашу красавицу – глаза, как небо, голубыеголубые!

– Небо, говорите?

И, бросив трубку, стремглав бросился по мосту к больнице. Тем временем акушерка успокаивала в годах уже мамашу:

– Ничего, что недоношенная. Я вон тоже семимесячная, так ведь выросла же: во! – кровь с молоком! Вы её грейте больше. В печке держите. Прогорят дрова, налейте в ванночку тёплую водичку, оберните простынкой, под головку подушечку положите – и в печку!

Последовала роженица советам акушерочки – всё в печке и грела свою малютку. Хотя злые языки поговаривали, что и неделю не протянет эта доходяга. А мамочка от себя не отрывала дитя: кормит ли, пеленает ли, баюкает ли – да всё с молитвой, да всё с крестным знамением. Перекрестит кровиночку да умоляет Божию Матушку уж не оставить её, родинушку, уж поберечь да выходить. Раз дал Господь в немолодые годы дитя, так поможет и выкормить.

И папке голубые глаза дочурки запали в душу. Глядит не нарадуется, а то заведёт гармонь, усадив живую куклу посреди подушек, и давай наяривать свой репертуар. А малышка рада: ручками машет, улыбается беззубым ртом, гулюкает что-то по-своему.

Ночи были тревожные. Ребёнок спал плохо: то задыхался, то холодел. Холосас и рыбий жир не помогали.

БУМАЖНАЯ КУКЛА

– Ну что ж ты такого заморыша родила?! – с ехидцей вопрошала напарница по палате, держа в руках краснощёкого крепыша.

– Не заморыша. Нормальная девочка. Красивая даже. Блондиночка.

– Так, мамаша, времени нет! – командовала медсестра. – Быстро укладывайте свою двухлетку в кровать. А ты давай ножку. В какую в прошлый раз ставили капельницу? В эту? Значит, сейчас будем в правую.

Леся послушно подставила ножку под иглу, пока мама отвлекала её переодеванием бумажной куклы. Леся больше смотрела на капающую медленно-медленно, капля за каплей, прозрачную жидкость, текущую по трубочке, чем на куклу Тамару, которую мама так мастерски переодевала, разыгрывая спектакль. Мама что-то говорила-говорила, а Леся засыпала. Через полчаса нога с воткнутой иглой имела вид готовой сардельки – была пухлой от паха до колена.

– Вот умничка! – похвалила мама Лесю. – И не плакала. Всё, маме надо бежать на работу! А ты полежи ещё так, поиграй с Тамарой.

Леся жарко обняла маму за плечи и чуть было не расплакалась. Но мама стойко похлопала её по плечам: «Всё, я побежала, а то дядя-начальник будет ругаться!»

В палате лежало трое малышей. К ним тоже приходили мамы. Когда никого не было, малышня устраивала скачки на кроватях, кидала игрушками друг в друга. Но больше всего их веселила уборщица тётя Клава. Она была очень полной, и ребята ухахатывались, когда тётя Клава вручную начинала мыть полы, пытаясь залезть под их маленькие кроватки. Раскрасневшаяся уборщица, тяжело задыхаясь, нет-нет да и грозила им пухлым пальчиком: «Но-ко! Но-ко!»

КРЕЩЕНИЕ

В промежутке между больницами случилось удивительное событие. Лесе исполнилось четыре, и её решено было окрестить. Тайный план был таков: у деревенской тётушки в Москве училась дочь и мать договорилась с начальством взять отпуск и свозить болящую дочку показать докторам. Мать была неимоверно рада грядущему событию, так как окрестить дочь она мечтала с первых дней её жизни. Сколько упрашивала Богородицу, чтобы совершилось Таинство!

Москва жила по своим законам. Деревенская тётя, поехавшая вместе с ними, застращала: мол, вход в общежитие посторонним запрещён, поэтому заходим малыми группами, стараясь пониже приседать перед столом вахтёра, желательно проползти на животе. Худо-бедно, но войти в помещение удалось всем. Однако самое ужасное ожидало ночью: обход! Был проведён строгий инструктаж: если постучатся в дверь, то Леся с мамой должны срочно вылезти в окно (слава Богу, первый этаж!) и там, на приступочке, стоять не шелохнувшись. По сигналу можно было залезать обратно. Всё было сработано почти идеально. Кроме одного. После внезапного стука в дверь не могли разбудить Лесю. Пришлось в срочном порядке оборачивать её простынёй и передавать перелезшей через окно матери в руки. А та стояла замерев, как статуя матери с ребёнком (эх, фотографа бы сюда!).

О ночном происшествии Леся помнила плохо. Зато неизгладимое впечатление произвели на неё звонки трамваев, рельсы на улице, светофоры и тётеньки, продающие мороженое («а что это такое?»).

Мама с тётей повели Лесю в большой красивый храм. До этого она никогда не была в церкви и назвала этот дом «дворцом». Во дворцах девочке тоже не приходилось бывать, поэтому рассматривала всё подряд. Ей очень понравились зал, плиточный гладкий пол, картины, люстра, разноцветные гирлянды, как на ёлке (а это были цветные лампады). Пришли дяди в длинных нарядных платьях. Запел хор. Народу стояло довольно много. «Ого, человек двести тут работает», – сделала вывод девочка, имея в виду прихожан. На ростовой иконе ей очень понравился кудрявый Мальчик и Его Мама, статная, высокая. Она даже решилась поговорить с Мальчиком, пытаясь подружиться с Ним. Перед храмом цвели розы, и Лесе показалось, что этот Мальчик звал её показать Его прекрасные цветы. Мама завела дочку в храм и взяла на руки. Стали петь песню. Леся оглядывалась, смотрела, может, кто спляшет. Песня показалась неинтересной, какой-то однотонной, даже без припева и притопа. (Уж в этом-то толк Леся понимала, выступая в садике ведущей артисткой!)

Литургия закончилась. Батюшка провёл огласительную беседу и приступил к крещению. Лесю поставили в большой чан с тёплой водой и заставили присесть, а затем трижды облили водой. Потом мама обернула её простынкой и унесла на подоконник, залитый лучами солнечного света. Там она надела на дочку белую рубашечку. И остальная одежда тоже вся-вся была белая. Крестик на фиолетовой верёвочке надел сам батюшка. Такого радужного счастья, которое заполняет всё вокруг, Леся больше никогда не испытывала! Это было какое-то небесное счастье!

– Вот только миро для помазания закончилось, – с сожалением вздохнул немолодой священник. – Но это не беда. В любом храме подойдите во время крещения и попросите дополнить Таинство миропомазанием.

…Почти через полвека Лесе всё же удалось разыскать в огромной Москве тот самый храм, где её крестили: это оказался храм Всех Святых на Соколе, рядом с институтом, где училась тёткина дочь, и общежитием, где они так смешно ночью перелезали через окно.

Храм Всех Святых на Соколе. Современная фотография: sokol.mos.ru

Повзрослевшая Леся медленно прохаживалась по гулкому храму и пыталась понять чувства того ребёнка, его первые впечатления и удивления. Глаза её постепенно увлажнялись. Нашла почитаемый чудотворный образ Заступницы усердной, долго стояла на коленях, плакала, благодарила… А «знакомого» Малыша от всего сердца попросила: «Помилуй меня, Господи!» Провела рукой по светлому подоконнику, где ей надевали белую рубашечку… Да, всё так оно и было, здесь. Те же гирлянды лампад… Высота, Чистота, Небесное Лоно. «Все святые, молите Бога о нас!»

КИЛЬКА

Снова родная деревня, грязь по колено, сапоги, мост через речку, детсад, заросший травой, и Генка, бегущий с обручем на проволоке…

И надо ж было такому случиться, что сразу по приезде из Москвы в саду случилось ЧП. Детей накормили обедом и уложили спать. Но никто не спал. То и дело к горшкам и рукомойникам бегала детвора. Некоторые сваливались с горшков и тут же звучно блевали. Началась паника. Вызвали бригаду медиков. Всех ребят собрали на кухне и заставили пить «кубометры» воды. Многие сопротивлялись. Со всех концов стало доноситься слово «килька»: «Почему детям дали необработанный продукт? Ну кто же открывает консервы и сразу даёт детям есть?!»

…Так Леся снова оказалась в больнице (надо было проверить заодно и массу других диагнозов, провести сложные обследования).

– В Киров! – был вердикт врачей.

Леся плакала:

– Как в Киров? А ты? Я что, буду там одна?

– Да, дорогая, ты уже большая, там нельзя находиться мамам и папам.

Впрочем, папы у Леси уже давно не было. Года три назад заезжая кареглазая красавица не моргнув глазом увела его из семьи. Тот быстро уехал искать счастье в другой регион. Государство «позаботилось» – до 12 лет Лесе регулярно выплачивали пять рублей алиментов.

Первая ночь в больнице. В палате шесть кроватей. Из-под двери пробивается в щель свет. Слышно, как ходят, говорят. Блики деревьев на стене. Большие окна. Белые потолки. Кто-то уже сопит, а Леся, как обычно, не может уснуть: события переезда крутятся в голове, жалеет себя, Вовку из сада, бледного от болезни, и очень скучает по маме – достаёт из-под подушки глянцевую заграничную открытку, где мальчик с девочкой в гуцульских костюмах отплясывают весёлый танец, и переворачивает её, смотрит на крупные буквы, что писала мама, целует и снова кладёт под подушку. Никак не засыпалось без тёплых маминых объятий. Будто где-то вдалеке она слышит ласковый мамин голос. Мама прижимает её к себе, завёрнутую в мягкое одеяльце, сидя у нагретой первыми апрельскими лучами тёплой бревенчатой стены под окном и, покачивая, тихо напевает… Леся насупилась, хотела было разреветься, как вдруг нащупала у себя на груди новенький крестик и сразу вспомнила мамины слова: «Даже меня если нет рядом, ты не одна. С тобой Иисус Христос, Господь Бог. Вот Он, видишь, на кресте?» Леся с улыбкой прижала крестик к губам, закрыла глазки. Потом она увидела Богородицу, робко взяла Её за руку, и они пошли по цветущему полю. Леся наклонилась, сорвала один василёк, второй, третий… «Это для мамочки, – глазами сказала она Богородице, – ведь мамочка так любит васильки!»

БОЛЬНИЦА

– Подъём!!! – ни свет ни заря крикнула заведующая. – Всем градусники!

Леся отдала свой градусник, и её тут же выдернули из тёплой постели, усадив на холодный стул босиком. Рядом тряслось ещё трое-четверо таких же страдальцев.

– Так! По моей команде пьём воду и заглатываем шланг как можно дальше. И глотаем, глотаем! …Леся! Глотаем, я сказала, а не смотрим на него!

Лесе широко открыли рот. Противную резиновую трубку засунули, чуть не порвав нежную гортань железным наконечником, и с силой впихнули внутрь. Лесю вырвало. Медсестра нецензурно громко выругалась и пошла вставлять шланги двум пацанам, трясущимся от страха. Вторая помощница всё же умудрилась просунуть Лесе зонд, а потом велела ей топать к своей кровати и ложиться набок.

Медленно, часами, тёк желудочный сок… Бывало, он совсем переставал течь, тогда надо было сильно и быстро дышать, дышать, дышать, чтоб сок снова закапал. Конец трубки переставляли в пробирки и вмиг уносили. Больше всего Леся ненавидела зондирование. Но ничего не поделаешь: ты в больнице и надо выполнять все правила. С этой ужасной процедуры начиналось каждое «доброе утро».

ЦЫГАНСКИЙ БАРОН

Однажды в их палату завели новенького (или новенькую – было непонятно). Густые волосы тёмно-каштанового цвета торчали пучками, как у клоуна. Характер у круглого по форме недоростка был ещё тот: ни секунды на месте – прыжки, толчки и выкрутасы. Охали и ахали даже медсёстры. Не теряя времени, пухляк тут же сдвинул кровати в одну общую и стал носиться по ним, как по полю, будто всадник на коне. Удивительно, но даже перед сном никто не подумал раздвинуть кровати. Нянечке пригрозил: он – цыганский барон и чтобы не мешала ему, а то будет хуже. Что это была за ночь! Бедной Лесе, спавшей с краю, было так плохо: её тошнило, у неё болел животик из-за колик, её бросало то в жар, то в холод. А ещё ей было очень больно, когда «барон» скакал по ней, временами она даже теряла сознание. Он срывал с лежащих детей одеяла, кидался подушками, дразнился, хихикал и дико орал. Кому-то из детей это даже нравилось, и они принимались кричать на два голоса.

Наконец пришёл главврач – и вакханалия прекратилась. Кровати расставили по местам, детям дали выпить успокоительные таблетки.

Днём бузотёр вёл себя тише. Но всё же собирал в коридоре детей с других отделений и устраивал с ними игры. Крик стоял неимоверный.

ДОМОЙ!

Лечение шло плохо. Диагнозы ставились под сомнение, и хотя проводилась терапия, улучшения не наступало. Анализы выявляли больше вопросов, нежели ответов. Девочка не поправлялась. Кушала очень плохо, была всё такой же маленькой и худенькой. Можно сказать, таяла на глазах.

Однажды утром, выполнив все процедуры и приняв лекарства, Леся с удивлением заметила, что её пальчики стали сначала голубыми, потом становились всё ярче и ярче и, наконец, превратились в синие. Она осторожно подошла к первой попавшейся тёте в белом халате и показала ей свои пальчики: «А почему они синие?» Тётя-врач тут же взяла девочку за руку, повела в ответственный кабинет и стала кому-то названивать.

– Женщина! – кричала она в трубку, назвав по имени-отчеству маму девочки. – Срочно заберите своего ребёнка из нашей клиники. Что случилось? А случилось то, что её лечить надо в другом месте, не у нас. У неё посинели пальцы.

Врачиха дала трубку Лесе, и та впервые за долгое время услышала дорогой мамин голос.

– Доченька, милая, что с тобой?

– Мама! Мама! – задыхалась от волнения девочка. – У меня почему-то пальчики стали синими.

И заплакала.

– Не плачь, милая! Я сейчас же выезжаю к тебе. Не волнуйся. Всё пройдёт. Лесенька, дорогая моя, как я тебя люблю! Жди, моя хорошая. Мама уже едет к тебе.

Сразу после звонка врач отвела девочку в процедурную, где, посовещавшись между собой, ей решили сделать два болючих укола. Вся в слезах, Леся медленно подошла к своей кроватке. Увидела разорванную на две половинки любимую открытку и детский веер, тоже порванный напополам (на днях она учила детей делать их). От этого стало ещё больнее. Но сердце грела радость: «Мама едет!»

Вскоре её позвали переодеваться: из чужого пижамного – в родные майку и трусы. Мама приехала! Они долго стояли в коридоре, обнявшись. Мама помогла одеться: пристегнула чулки к поясу, натянула штанишки (рейтуз тогда не было), кофту, коричневое пальто крепко затянула поясом. Платок, на платок заячью шапку на резинке, обмотанную сверху, валенки, рукавички на верёвочке. Леся была готова.

К окнам больницы прилипли носы любопытных. С завистью рассматривали дети стоявшую во дворе большую грузовую машину ЗИС, спорили, у кого больше колёса и грузоподъёмность: у ЗИЛа или ЗИСа? Водитель открыл капот, что-то проверил там, пнул пару раз по массивным колёсам, протёр фары. Любой, наверное, ребёнок захотел оказаться на месте Леськи, когда сильные руки дяди Мити (односельчанина с красивой фамилией Золотой) с лёгкостью подхватили девочку и усадили в середину кабины, а рядом устроилась мама. Леся прощальным взглядом окинула окна больницы и прильнула к маме. В тёплой кабине зажурчал мотор, вспыхнули лампочки. Дядя Митя дёрнул рычаг и нажал на газ. Машина рявкнула и сдвинулась с места. «Поехали!» – радостно билось сердечко Леси. В кабине попахивало бензином и разными незнакомыми запахами, монотонно работал мотор. Сначала девочке интересно было смотреть на дорогу, пробегающие мимо фонари и знаки, ускользающий лес, встречные фары и огни поселковых домов, едва прислушиваться к смешным байкам дяди Мити. Но сон брал своё. Леся крепко прижалась к маме, обняла её изо всех сил, прильнула к родной груди, слушая удары сердца, и… незаметно провалилась в сон.

РОДНАЯ ДЕРЕВНЯ

– …Приехали, родная!

Леся открыла глазки и увидела свой дом. Бегом, утопая и запинаясь в снегу, побежала ко крыльцу. Белая кошка Буська будто дожидалась её: обтёрлась об валенки, а затем запрыгнула на руки.

– Буся, Бусенька! – сняв рукавичку, гладила кошку Леся. – Ты меня ждала?

Зашли в дом. Мама затопила печку. Леся погрела руки возле огня, затем прижала ладошки к белой спине печки, в которой в раннем детстве она расковыряла приличную дыру, облизывая мел. Потеплело, скинули шапки да пальтишки. Как хорошо!

– Мама! Я больше никогда не поеду в больницу!

– Не поедешь, моя хорошая. Я тебя никому не отдам! Будешь пить козье молочко. Вон тётя Тоня завела козочек. Да коровье молоко у тёти Симы брать будем. Мёд на пасеке у дяди Миши всегда есть, буду тебя мёдом кормить, хоть ты и не любишь его, но по чуть-чуть можно. А летом огород весь твой будет. Что вырастет, всё съедим, правда?

Леся достала коробку с любимыми игрушками, всё перебрала, перецеловала. Мама научила Лесю даже пряжу прясть: крутит нить на веретене, а Леся следит, чтоб не слишком толстая или тонкая нить была да чтоб не порвалась. Вязать научилась, правда пока только одёжку куклам. В садике готовились к выпускному. Леся умела и стихи на сцене рассказывать, и петь, даже читать и считать. Весь «Букварь» почти наизусть выучила. Серьёзно готовилась к школе. Всё лето просыпалась рано, с первыми петухами, и отправлялась по своим важным делам – бегала босиком по траве, качалась на качелях в черёмуховых зарослях, лазала по деревьям, плескалась в ручьях, охотилась с сачком за бабочками, изучала бутоны разных цветов. Даже на рыбалку её однажды взяли и на сенокос. С сенокоса она ехала на самой верхушке воза. Боялась, правда, свалиться с такой верхотуры, но лошадь погоняли медленно, шла она ровно, степенно. В баньке отхаживали душистыми веничками, да похлеще!

К сентябрю девочка заметно окрепла, щёчки её налились, словно яблочки. Пальчики больше не синели. Мёд, молочко, лесные дары тоже огромную пользу принесли. Вот и форму уже купили. Белый фартук, пахнущие кожей мягкие коричневые ботинки со шнурками. Новый портфельчик сияет блеском. Ура, скоро в школу!

Сентябрь. Школа. На праздничной линейке Лесе доверили подать первый звонок. Старшеклассник берёт её на руки, и она радостно машет громкоголосым колокольчиком с красным бантом.

Бежит с уроков по высоким тротуарам.

– Эй, заморыш! – выскакивает из-под тротуаров Серёжка.

– Сейчас получишь заморыша! – и Леся с треском опускает свой портфель на голову одноклассника.

А в октябре от школы, что на горе, ребята раскатали леденицу. Сел на портфель – вж-жик! – и уже внизу, у ручья, почти дома.

– Леська! Покатили! – зовёт подруга.

Леся, не жалея блеска нового портфельчика, подкладывает его под себя:

– Покатили!

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска