Жертвы и губители
Светлана КУДРЯШОВА
Нет такой эпохи, когда бы внутри земной Церкви было всё прекрасно, тишь да благодать. Всегда человеческие страсти, которые люди привносили в богочеловеческий её организм, приводили к тому, что мученики и страстотерпцы появлялись от действий «своих»: доносов, подсиживаний в церковной среде, а иной раз и просто от побоев. Почему нам важно знать это? Не только в качестве урока, но и чтоб понимать причины, дабы не повторять ошибок, а ещё – чтобы трезво смотреть на жизнь земной Церкви сегодня и не требовать порой недостижимой святости от её членов. Главный урок всего этого ещё и в том, что не только в Царстве Небесном Господь воздаст по заслугам и жертвам, и палачам, но и история, в конце концов, расставляет всё по своим местам…
«Не тужи, не скорби и не тоскуй, любезная душа, о том,
что страдаешь за правду».
(Преподобный Максим Грек)
«Нашествие иноплеменных»
Пример такого страдальца от «своих» – митрополит Сильвестр (Холмский). Впрочем, неправды и насилия над ним творили прежде всего те, кто был облечён властью светской, а некоторые же духовные собратья лишь направляли и помогали этому. Претерпел Сильвестр за Христа и правду в годы правления императрицы Анны Иоанновны (1730–1740-е), за которыми в истории закрепилось определение «бироновщина».
Яркую характеристику этому времени даёт протоиерей Владислав Цыпин: «Императрица Анна в домашнем быту была по-старинному благочестива. Но, по словам современников, обрядовое благочестие царицы не смягчало её чёрствого сердца. А хуже всего было то, что совершенно не способная к государственным делам самодержица передоверила управление Россией своему любимцу Бирону, который был знатоком лошадей, но России не понимал и к русскому народу относился с презрением… В Кабинете министров большинство составляли немцы. Во главе его стоял “честный немец” Остерман, фанатичный приверженец петровских реформ, понятых им узколобо, в полицейско-абсолютистском смысле. “Честный” Остерман и бесчестный Бирон, гонитель и ненавистник православия, развязали в стране настоящий террор, который проводился под знаменем восстановления петровских начал правления. Всесильным орудием Кабинета была Канцелярия тайных розыскных дел во главе с генералом Ушаковым, в которой допрашивали и пытали людей. Тысячи невинных жертв были брошены в тюрьмы по подозрению в недовольстве правительством. Сборы недоимок с помещиков и крестьян, производившихся военными командами, были, по описанию современников, подобны “нашествиям иноплеменных”. Это была эпоха лютого насилия над Россией, которая получила в истории название “бироновщина”. Жертвой бироновщины пали лучшие русские люди, десятки тысяч невинных людей были умерщвлены, заточены или сосланы в остроги Сибири».
Митрополит Сильвестр
Вроде и не так давно жил Сильвестр, но ни мирское имя его, ни дату рождения и точного места история не сохранила. Так как род князей Холмских угас в России в XVI веке, то, вероятно, фамилия была дана по месту рождения – городка Холм под Псковом (ныне Новгородская область).
Сильвестр впервые упоминается в документах 1690-х годов, когда он был пострижен в монашество и назначен казначеем архиерейского дома при Новгородском митрополите Иове. В 1704 году Сильвестр уже настоятель главного монастыря России – Троице-Сергиева. Здесь он познакомился с царевичем Алексеем, переписывался с его духовником, протоиереем Иаковом Игнатьевым, общался со святителем Димитрием Ростовским. В 1708 году Сильвестр был поставлен на кафедру в Нижний Новгород, в 1719-м стал митрополитом Смоленским, а через год – Тверским.
Митрополит Сильвестр много заботился о просвещении, сам имел хорошее образование, знал латынь. Но он не был усердным проповедником и выразителем преобразовательных идей и начинаний Петра I. Владыка был близок к царевичу Алексею и разделял с ним недовольство реформами. Не признавал он и особого авторитета за Синодом. Этим объясняется то, почему в 1723 году Сильвестр без всякой вины был лишён звания митрополита и определён епископом в Рязань. Только в 1725 году, после смерти Петра I, он был перемещён в Казань и возведён в сан архиепископа. Впоследствии сан митрополита ему вернули, но с правом носить только чёрный клобук.
В звании епархиального архиерея он был очень деятельным: устраивал церкви, странноприимные дома; заботился о крещении татар и льготах для них; преследовал раскол и штрафовал духовенство за укрывательство. Особой его заботой было просвещение паствы. К моменту прибытия Сильвестра в Казань славяно-латинская школа, размещавшаяся в архиерейском доме, имела единственного учителя, а в ней оставалось всего пять учеников. Уже на следующий учебный год в школу были приняты 70 детей духовенства. Ещё 10 учащихся были набраны из «инородцев»: естественно, они принадлежали к крестьянскому сословию. Это само по себе было нарушением законодательства. Зачисление в школу автоматически вводило мальчиков в духовное сословие, хотя переход из «податного» состояния в «неподатное» был категорически запрещён. В 1728 году общее количество учащихся составляло уже 180 человек.
Содержание такого большого количества учеников требовало немалых расходов. Для духовенства в пользу духовной школы была введена своеобразная подушная подать – по одному рублю в год за каждого мальчика из духовного сословия, не обучающегося в школе. В 1726 году владыка Сильвестр закрыл два монастыря Казанской епархии – Успенский в Сарапуле и Спасо-Преображенский в Осе: монашествующие были переведены в другие обители, а все доходы с земель и 549 душ монастырских крестьян стали поступать в пользу славяно-латинской школы. Эти земли и крестьяне оставались «семинарскими» вплоть до секуляризации 1764 года. В Феодоровском монастыре в Казани для славяно-латинской школы в 1728 году было построено специальное здание, количество учителей увеличено до трёх.
Для митрополита Сильвестра неприятности начались в марте 1730 года с конфликта с известным «птенцом гнезда Петрова» казанским губернатором Артемием Петровичем Волынским – до казни ему тогда оставалось ещё 10 лет. Волынский был одновременно властолюбцем и безудержным стяжателем. К этому добавлялись такие малоприятные черты, как хамство по отношению к подчинённым, а также мстительность и злопамятность.
Волынский стал казанским губернатором в 1725 году, и в первые годы митрополит и губернатор обходились без конфликтов. Во времена правления Екатерины I и Петра II Волынский не пользовался особым влиянием и вёл себя сравнительно тихо. Но с воцарением Анны Иоанновны ситуация изменилась. Волынский приходился двоюродным племянником Анне Иоанновне, а родной его дядя, Семён Андреевич Салтыков, занял высокое место при Дворе, став генерал-губернатором Москвы.
5 июня 1730 года владыка Сильвестр, находившийся в Москве, подал в Синод челобитную из 38 пунктов на губернатора Волынского, в которой обвинял его в самоуправстве. Вот только некоторые пункты его челобитной:
«Заготовленный лес губернатор побрал себе на двор и поупотребил в новопостроенные свои губернаторские хоромы безденежно…
В нашем саду… губернатор, не сказав нам, имел сломать замки и вороты и травил собаками волков и зайцев, отчего старые деревья поломали, а вновь посаженные мной деревья приказал, выкопав, перенести и посадить на загородном своём дворе. И саженные овощи наши: лук, чеснок, редьку, салат, россаду, мяту, – по приказу его выкопали из земли и бросили за ограду, и приставил [губернатор] свой караул. А калитку со двора нашего, которой наши ходили в оный сад, [он] велел брёвнами завалить наглухо, и за оным до днесь входу от нас из владения тем местом нет…
Он же, губернатор, летом и зимой с псовой охотой многолюдством ездит по полям и сенным покосам, посеянный яровой и озимый хлеб, наш и монастырский, лошадьми и собаками, и людьми своими толочут необычно. Мимо помещиковых и других вотчин ночуют у нас в деревнях, с боем и неволей со крестьян наших и монастырских берут коням сена и овса, а для людей всякой живности и хлеба, сколько похотят. И тем несносную нам и крестьянам обиду чинят напрасно.
Оный же господин Волынский в Казани, выхватя из ножен своих шпагу, и гнался с нагольной чрез горницу Духовного нашего приказа за секретарём Осипом Судовиковым, и хотел заколоть его той шпагой напрасно, который секретарь едва от него, Волынского, ушёл и бегством тем Судовиков от смерти спасся…»
Пользуясь отсутствием митрополита в Казани, Волынский самовольно завладел архиерейским архивом, а секретаря архиерейского приказа Судовикова посадил под арест. Но на все обвинения губернатор представил подробный ответ, в котором отрицал обвинения. Однако на стороне архиерея выступил казанский вице-губернатор Мефодий Никитич Кудрявцев, служивший в Казани очень давно, с 1699 года, и в результате Волынский был отстранён от должности.
Тогда Волынский постарался победить владыку Сильвестра его же оружием – выявлением собственных злоупотреблений архиерея. Он обвинил митрополита в утайке денег за венечные памяти (грамоты о венчании), которые должны были идти в казну, а вместо этого оставались в архиерейском доме. Дело стало рассматриваться в Синоде. Трудно сказать, чем бы закончилась эта тяжба, но против владыки вскоре было заведено новое – более серьёзное – дело…
Сила извета
В 1726 году митрополит Сильвестр назначил архимандрита Гавриила (Русского) настоятелем Свияжского монастыря, пребывавшего в упадке. Причиной тому послужила рекомендация – «казанские и свияжские градодержатели, штаб-офицеры и обер-офицеры, знатное шляхетство и купечество» представили Сильвестру Гавриила как «человека доброго и во всём искусного».
Гавриил, склонный к внешним эффектам и почитавший церковное благолепие, немало потрудился в монастыре, а отливку для Свияжска в Москве 200-пудового колокола он отмечал особо среди своих достижений. Однако архиерею вскорости пришлось пожалеть о том, что он назначил Гавириила игуменом. В августе 1731 года Гавриил, ссылаясь на «притеснения и обиды от Преосвященного Казанского», добился своего перевода во Владимир и сразу же подал в Синод донос на митрополита Сильвестра. В вину ему он ставил то, что тот здоровался и разговаривал с сосланным в Свияжский Успенский монастырь Коломенским митрополитом Игнатием (Смолой) – обедал с ним, дал ему денег и подарил шубу. Во времена Анны Иоанновны помощь опальным считалась тяжким государственным преступлением. К тому же в доносе Гавриил указал, что в архиерейских покоях в Свияжске владыка Игнатий говорил митрополиту Сильвестру: «Вот-де, лишили меня сана напрасно, а ей ли, бабе, архиерея судить!» – то есть речь шла об оскорблении императрицы.
Новгородский митрополит и первенствующий член Синода Феофан (Прокопович), успешно «сваливший» до этого митрополита Игнатия, ухватился за это «доношение», чтобы погубить и Сильвестра. На другой же день он доложил об этом императрице и добился повеления «исследовать о всём в самой крайней скорости».
У владыки Сильвестра был произведён обыск, и в трёх найденных бумагах обнаружили крамолу. На печатном тексте петровского указа о монастырях и в тетради с цитатами из отцов Церкви, доставшейся ему от Новгородского архимандрита Иова, владыкой были сделаны пометки, которые посчитали за осуждение петровских реформ в Церкви. Наконец, в тексте неотправленного письма Сильвестр написал о «главной обиде Святой Соборной нашей Церкви»: что «духовных дел судия присмотру за ней не имеет и к пользе не радеет, и по всему видно суть, что он не православен». Речь явно шла о митрополите Феофане (Прокоповиче). Кому было адресовано это письмо, владыка Сильвестр так и не сказал.
В результате митрополита Игнатия отправили на допрос в Москву, а владыку Сильвестра – в Нижний Новгород, в Благовещенский монастырь. Митрополит Игнатий вскоре был лишён сана и сослан в Николо-Корельский монастырь (в современном Северодвинске), а владыку Сильвестра поместили в Санкт-Петербургской Александро-Невской лавре без права архиерейского служения и ношения панагии. Затем владыка Сильвестр был переведён в Псковский Крыпецкий монастырь, то есть в родные места. Обращает на себя внимание, что доносчик по делу Гавриил (Русской) не только не был допрошен во время следствия, но и вовсе не пострадал. Не успели высохнуть чернила на доносе на митрополита Сильвестра от 3 сентября 1731 года, как в Синод полетел новый донос: во время торжественного обеда во Владимирском Богородице-Рождественском монастыре он услышал крамолу в разговоре двух офицеров. Рвение Гавриила было оценено, и уже через месяц он получил сан епископа Суздальского.
Вслед за падением митрополита Сильвестра репрессии обрушились на духовенство Казанской епархии. Для правления Анны Иоанновны было характерно крайне подозрительное отношение к духовенству. Дело не только в Феофане (Прокоповиче), но и в самой императрице и её светском окружении. По оценке последнего обер-прокурора Правительствующего Синода Карташёва, «наступила полоса заключения в тюрьмы духовенства и епископов. Это был жестокий методический террор… Создавалась картина какого-то страдания от нашествия иноплеменников».
Всё духовенство Казанского и Свияжского уездов, служившее во времена митрополита Сильвестра, поголовно приговорили к телесным наказаниям, а городское духовенство подлежало ссылке в уезды лишь за то, что они выполняли распоряжения своего епархиального архиерея. С кадровой чехардой вопрос урегулировать удалось в конце концов, а вот об отмене телесных наказаний речи не было: в течение нескольких следующих лет «по графику» в архиерейский дом в Казанском кремле являлись священники для того, чтобы получить назначенное битьё плетьми или «шелепами» (палками).
В 1732 году на утреннем богослужении Сильвестр заявил «слово и дело», что по петровским законам означало, что у него есть важные сведения о государственных преступлениях. По каждому такому заявлению гражданские власти обязаны были обращаться в Тайную канцелярию, а самого заявителя брать под стражу для его же собственной безопасности. При этом ложное произнесение «слова и дела» считалось тяжким преступлением. Владыка Сильвестр на допросе заявил, что ни в чём не виновен, и потребовал, чтобы его судил Сенат. Его заявление рассматривалось на заседании Кабинета министров, который постановил лишить его сана (но не монашества) и за «коварственные ханженства» заключить 82-летнего митрополита в крепость в Выборге. Там, в крепости, мученик и скончался 31 мая 1735 года. Он был похоронен под алтарём Христорождественского собора.
В начале XX века в подвале храма ещё сохранялась плита с надписью: «Н.М.П.Т. монаха Сил… 173…», которую можно расшифровать как «Надгробие Митрополита Преосвященнейшего, Тезоименитого монаха Сильвестра, почившего в 1735 году».
Стезя доносителя
В 1735 году Гавриил был переведён в Казань с возведением в сан архиепископа. Но недолго он занимал кафедру погубленного им Сильвестра. Не получивший специального духовного образования, Гавриил «к содержанию семинарии и учёных людей не имел склонности, почему всё, до него таким образом заведённое, уничтожить велел, хотя бы и великой суммы стоило». За год он достиг того, что из 117 учеников во всей семинарии осталось 35. Однако учёные архимандриты Герман (Барутович) и Епифаниий (Адамацкий) не сдались Гавриилу без боя: от них полетели официальные «доношения» в Синод и неофициальные письма к влиятельным синодальным членам. Гавриил всячески оправдывался, утверждал, что ученики «тупые», что у него нет средств для содержания учеников за «крайним оскудением» монастырей, поставлявших хлеб для школ, указывал на то, что Синод не выделяет денег. Но Синод не выделял денег и на другие семинарии – все они, в том числе и Казанская, содержались на средства архиерейского дома. Кроме того, у Казанской семинарии были доходы от земель, выделенных для этих целей ещё митрополитом Сильвестром.
В начале 1737 года в Казань прибыла комиссия, которая нашла, что единственной причиной упадка семинарии является произвол архиерея, отобравшего у духовной школы основные источники доходов.
В конце концов Гавриила с понижением перевели в Великий Устюг, где он пробыл 10 лет. С учёными мужами и здесь у него отношения не складывались: устюжский учитель Баранович видел от Гавриила «немилость», «неоднократно от него бранен был» и выражал опасение, как бы архиепископ его «когда не изувечил».
Сановный наёмник
«Кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих»
Церковного деятеля, которого мы знаем под именем Феофана Прокоповича, в детстве звали Елисеем, и фамилия у него была другая – Церейский. Он родился в Киеве в купеческой семье. Отец умер вскоре после рождения сына, а мать, принадлежавшая к старинному роду Прокоповичей, скончалась, когда Елисею было семь лет. С этого момента мальчик воспитывался дядей по материнской линии – Феофаном Прокоповичем, являвшимся ректором Киево-Могилянской академии. В этом учебном заведении Елисей и получил начальное образование, которое продолжил в польских иезуитских школах, для чего принял униатство с именем Самуил.
В иезуитском коллегиуме во Владимире-Волынском Самуил преподавал поэтику и риторику, параллельно овладевая католической теологией и польским языком. Получив положительные рекомендации, он пешком – с остановками во Львове, в Вене, Венеции и Флоренции – добрался до Рима. Здесь, в иезуитской коллегии Св. Афанасия, Самуил продолжил обучение. Учёба давалась юноше легко, и ему разрешили пользоваться даже секретными фондами Ватиканской библиотеки. В октябре 1701 года состоялась публичная защита диссертации Самуила, на которой присутствовал сам Папа Римский Климент XI. Соискатель продемонстрировал столь блестящие познания, что учёный совет сразу, минуя магистерское звание, присвоил ему степень доктора богословия. В том же месяце ночью Самуил Церейский тайно покинул Рим, а через несколько лет Ватиканская библиотека получила экземпляр изданного в Киеве памфлета «Описание иезуитов» некоего Феофана Прокоповича, в котором описывалась лживость и ханжество членов ордена, – такова была благодарность молодого доктора своей альма-матер.
Возвращался на родину молодой человек тоже пешком. В Германии он задержался, знакомясь в университетах с идеями протестантизма. В 1704 году Самуил вернулся в Киев, где вновь принял православие и постриг, а с ним имя и фамилию своего скончавшегося к тому времени дяди-опекуна Феофана Прокоповича. Он стал преподавать в Киево-Могилянской академии сначала поэтику, потом риторику, философию и богословие.
Взгляды Феофана, сформированные под влиянием протестантизма и вызывавшие неприятие в церковных кругах, привлекли внимание Петра I, который стал его покровителем. В 1706 году Феофан в Киеве выступил перед Петром, и его славословия были отмечены. В 1713 году он написал панегирическую «Историю Петра Великого от рождения до Полтавской баталии», которая привела императора в восторг. В 1715 году для осуществления реформы Церкви Пётр, нередко делавший Феофану подарки в виде деревень и значительных денежных сумм, пригласил его в Санкт-Петербург, где на левом берегу реки Карповки Феофан выстроил себе обширное подворье (сейчас здесь одна из клиник медуниверситета).
Феофан проповедовал цезарепапизм и считал, что император является понтификом, то есть епископом над всеми епископами, и главой не только над мирским чином, но и над духовенством.
«Царя привлекли не только ум, талант и ораторские дарования Феофана, его способность бессовестно говорить грубую лесть, но и та услужливость интеллектуала, которая называется беспринципностью, бесстыдством, – а это свойство таланта всегда бывает востребовано властью, – пишет исследователь деятельности Феофана Евгений Анисимов. – Весь его изощрённый ум, феноменальная эрудиция учёного, живое восприятие, образное мышление, талант писателя были направлены на беспрекословное служение сильнейшему, хозяину. Он мог убедительно, ярко доказать всё, что от него требовал Государь: правильность и нужность доносов, справедливость нарушения тайны исповеди, необходимость изменений в тысячелетней церковной службе в угоду светской власти.
Если царь требует обосновать пользу коллегиального управления Церковью в противовес традиционному единодержавию Патриарха, то Феофан блестяще делает это в пространном “Духовном регламенте” (1721). Примеры и цитаты из Ветхого Завета, летописей приводят читателя к убеждению, что нет ничего хуже единовластия, что всё благо – от коллективного управления. Но если Петру нужно обосновать свою безграничную власть самодержца, Феофан опять тут как тут: пишет фундаментальные трактаты “Слово о власти и чести царской”(1718) и “Правда воли монаршей” (1722). В них он убедительнейшим образом доказывает, что Государь не только дан народу Самим Господом Богом и что нет благодатнее для людей режима, чем единодержавие. Но главное в другом: всем своим талантом, всей своей кипучей деятельностью на государевой службе Феофан и его сподвижники по Синоду (которые, кстати, жили, как пауки в банке) настойчиво и последовательно проводили генеральную идею петровской эпохи: все преобразования, все новации направлены на установление полного и безусловного контроля власти над всеми сферами жизни русского человека, над его материальной, духовной, земной и загробной жизнью, над его телом и душой. Человек петровской эпохи не принадлежал ни себе, ни Богу. Спасённого от петли самоубийцу снова вешали потому, что только Государь вправе распоряжаться его жизнью. Пётр так ненавидел монашество потому, что царю была невыносима мысль, что кто-то может служить не ему, земному властителю, а другому, пусть даже высшему, Владыке».
Протоиерей Георгий Флоровский писал: «Феофан Прокопович был человек жуткий. Даже в наружности его было что-то зловещее. Это был типический наёмник и авантюрист – таких учёных наёмников тогда много бывало на Западе. Феофан кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грёзы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером».
Когда в 1718 году Феофан был вызван в Санкт-Петербург для посвящения в епископа, Стефан (Яворский), местоблюститель Патриаршего престола, пытался помешать этому, ссылаясь на то, что взгляды Феофана «не согласны Святой Церкви». Результатом стало то, что экзарху Яворскому пришлось просить прощения у Феофана. В 1726 году Феофан стал первенствующим членом Синода.
«Разума упившись, куда ся приклонишь?»
В 1830 году Феофан сумел завоевать доверие императрицы Анны Иоанновны. И тут же посредством доносов и ложных обвинений начал мстить всем, кто прежде не был согласен с его взглядами. Среди них был его друг по Киево-Могилянской академии Феофилакт (Лопатинский).
О последнем следует сказать подробнее. Ректор Московской духовной академии Феофилакт (Лопатинский) был одним из тех, кто пытался помешать иерархическому повышению Феофана. Он был членом Синода, и староцерковная партия, надеясь на восстановление патриаршества, прочила его в Патриархи.
Феофан стал собирать на него «досье» – почти каждый день допрашивали его знакомых, иеромонаха Иосифа (Решилова) и архимандрита Иоасафа (Маевского), чтоб те дали показания на Феофилакта. Простодушный Феофилакт бывал очень откровенен с упомянутыми лицами в частных разговорах, разговаривая с ними о петровских реформах, отмене патриаршества и о новгородском архиерее, которого он называл «лютеранским защитником». «Маевский поднят на дыбу и вожен по спицам три четверти часа» – сухая запись протокола Тайной канцелярии показывает, как добивались тогда признаний. Напомним: дыба – орудие пытки посредством растягивания тела жертвы с одновременным разрыванием суставов; спицами называли заострённые деревянные колышки, которые вкапывали в землю, а пытаемого заставляли стоять на них голыми ногами или ходить. Феофан редко бывал при этом, но сам читал все показания, сличал, лично составлял инструкции по ведению допросов.
Между тем вот как современники отзывались об этом архиерее. Учитель Евдокимов, хорошо знавший Лопатинского, пишет о нём: «Преподобный сей архиерей истинно преподобный, ибо согласовал жизнь со словом и учением апостольским. Упражняясь в проповеди Слова Божья, он сочинял книги против раскольников и иноверцев – лютеран и кальвинов. Нравом был кроток, снисходителен и доступен. И сколько был кроток, столько ж и нестяжателен. Купивши мызу Степаново, в 40 верстах от Санкт-Петербурга, на свои келейные деньги, он отдал её потом в Тверской архиерейский дом. До лишних строений и банкетов никогда не был охотник, разве по нужде. Был милостив к неимущим. Во время голода, при крайней дороговизне хлеба, он своими келейными деньгами ссужал своих бедных крестьян и раздавал им хлеб даром. Когда же минуло голодное лето и настало обильное, принесли к нему записные книги, кому, сколько дано было хлеба, и докладывали: не прикажешь ли этот хлеб отобрать? Преосвященный Феофилакт, взяв книги, бросил их в печь, в огонь».
Феофану всё же удалось добиться заключения 65-летнего Феофилакта в Петропавловскую крепость, где его трижды подымали на дыбу, били батогами и в конце концов сослали в выборгский замок, где тот томился до конца царствования Анны Иоанновны.
Нельзя не признать заслуги Феофана (Прокоповича) в организации Академии наук, создании школы для сирот и детей бедняков при своём доме в Санкт-Петербурге. Он содержал два госпиталя для престарелых и несколько богаделен, основал типографию при Александро-Невском монастыре, в которой печаталась и учебная литература.
Однако умирал Феофан (Прокопович), которому исполнилось всего 55 лет, в одиночестве – друзей у него к этому времени не осталось. Он скончался после кратковременной болезни – от колотья в боку – на своём Карповском подворье в Санкт-Петербурге. Осознавая своё моральное падение на путях блестяще начавшейся карьеры, Феофан в предсмертные минуты вздыхал: «О главо, главо! Разума упившись, куда ся приклонишь?» После смерти у Феофана осталось несколько деревень, которые были возвращены в казну, деревянные и каменные дома в Санкт-Петербурге и Москве, библиотека из 3 139 книг, стоившая 4 500 рублей, и много ценных вещей, среди которых 149 картин, писанных масляными красками.
«Феофан был одним из самых учёных и развитых людей своего времени, но вместе с тем резко носил на себе все пороки своего века, – написал историк Николай Костомаров. – Пока жив был Пётр, Феофан был деятельным, энергичными и полезным его сотрудником… Но после кончины своего покровителя Феофан из мирного учёного времён Петра стал ужасным тираном, не разбиравшим никаких средств, – стал бессердечным эгоистом, безжалостным мучителем, который тешился страданиями своих жертв даже и тогда, когда они переставали быть для него опасными».
Таковым Феофан и остался в истории нашей Церкви – человеком двуличным и злым, так что, как сказано в Писании, «воздаяние человеку – по делам рук его» (Притч. 12,14).
← Предыдущая публикация Следующая публикация →
Оглавление выпуска
Добавить комментарий