Татьяна КВАШНИНА

Шестым уроком была физкультура. Идём на занятия к реке, потому что спортивную площадку рядом со школой изрезали глубокие промоины. Сегодня – кросс по пересечённой местности. Под ногами – степная полынь и тысячелистник. С реки дует свежий ветер. Учитель берёт в руки секундомер: «Пошли!»

Всем весело. Дорога по холмам. К концу дистанции ноги тяжелеют, в груди горит, в горле пересохло. Кто впереди?

Первой прибежала Катя. Возле неё – толпа. Она раздаёт сухарики. Сухарики у Кати странные: какие-то очень уж чёрные, но одноклассники смакуют их на свежем воздухе с удовольствием. Я подбегаю, но уже поздно: ни одного не осталось. Катя, видя моё уныние, утешает: «Пойдём ко мне после уроков, я тебя пирожками с черёмухой угощу, и сухариками тоже».

* * *

Она не была моей подругой, просто одноклассницей. Ученица она старательная и послушная, никогда не жадничает, не зазнаётся, не вредничает, не дерётся с мальчишками. Сидит она на первой парте, видит все оценки в журнале и показывает их нам на пальцах. Сразу легче становится: напряжение спадает и по классу то здесь, то там проносятся единичные вздохи облегчения. Сама учится на четвёрки, но по русскому языку у неё никак не получается. Тройка – и всё. Катюша очень переживает. Одна её особенность, которая смешит и подзадоривает класс, когда даже все ленивые просыпаются и начинают смотреть во все глаза, – это когда Катю вызывают к доске. При каждом вопросе учителя Катя очень высоко и удивлённо поднимает брови. У неё это получается непроизвольно, но очень курьёзно. Все замирают и ждут дальнейших вопросов для Кати, следят за её бровями. По классу проносится шёпот: «Ещё спросите! Ещё!» Катерина возмущённо смотрит на класс. Учитель отправляет Катю на место, и все разочарованно выдыхают.

Не сразу появился у неё белый школьный фартук, бантики и белый воротничок на платье. На праздниках мы хвастались в классе фартуками и лентами, не замечая Катиных страданий. Она стояла среди нас, по-прежнему в тёмной одежде, молчаливо глядя в пол. Однажды на классный час зашёл директор с газетным свёртком в руках. Он улыбнулся и сказал: «Родительский совет школы хочет наградить ученицу из вашего класса за примерное поведение и хорошую учёбу. Катюша, подойди ко мне». Катя, смущаясь, подошла. Класс захлопал в ладоши. Директор извлёк из пакета праздничный фартук и коричневые туфельки. За Катю радовался весь класс!

Это всё, что я знала о ней. А вообще была в этой девочке какая-то тайна. Бледное лицо. Недетские морщины на лбу. Серьёзность. Взрослая ответственность по отношению к любому делу, что никак не соответствовало её возрасту.

* * *

Дом Кати на окраине села. Всю дорогу мы непринуждённо общались, вспоминая прошедшие уроки. Вот её переулок и старый дом, обмазанный глиной. Серые покосившиеся ворота. Входной калитки нет. Видно, что мужская рука давно не касалась этих построек.

– Папа у нас давно умер. Он был намного старше мамы. Мы его тятей называли, как раньше, в старину, – словно оправдываясь за что-то, говорила Катя, наблюдая за мной.

Замка на доме не было. Она толкнула некрашеную дверь. Запахло сыростью. Тёмный коридорчик осветился. В углу на земле – поленница дров.

– Мы на печи еду готовим. Электроплитки у нас нет, и света тоже нет, – вздохнула Катя. – Маме нечем платить за свет. Она в совхозе работает. За работу получает только овощи.

Это меня удивило. Но ещё больше я поразилась, когда вошли мы на кухню. Я перешагнула высокий порог, и моя нога… опустилась куда-то глубоко. В комнатах не было пола. Я встречала земляные полы в сенях старых домов, но не далее. Катя же воспринимала это как самое нормальное явление. Видя моё очередное удивление, пояснила: «Дом холодный. Мама затопит печь и на работу уходит, а нам говорит: “Дети, сидите на кровати, не слезайте. Ничего, что пола нет, зато пожара не будет”».

Я огляделась. Большая русская печь занимала четверть кухни. С печи можно было перебраться на полати, там теплее спать в зимнее время. Наверху хранились одежда и одеяла.

Кухня очень свободная. Лавки прикреплены к стенам. В углу – стол. Посреди кухни на крепкой широкой табуретке стояли жернова. Они были здесь главным «хозяином». Я знала, что их использовали в старину для перемола зерна, если мельница была далеко. Сейчас в магазинах есть хлеб. Молоть зерно ручным способом и самим выпекать хлеб – хлопотное и тяжёлое дело.

Я оглядела жернова, обошла вокруг них. Взялась за вертикальную ручку на верхнем каменном диске и попробовала вращать. У меня ничего не получилось.

– У-у-у как тяжело!

– Да! Мы маме всегда помогаем. Из калёного камня эти диски, что на Жаман-сопке добывают, – пояснила Катя и начала легко вращать жернова.

Посыпались частички пшеничных зёрнышек. Мука была коричневого цвета.

Вдруг Катя спохватилась и, подойдя к ящику стола, достала завёрнутую в старый шерстяной платок икону. Она поставила её на полочку и зажгла лампадку. Печальные глаза Божьей Матери смотрели на нас.

– А почему вы икону прячете? – спросила я.

– Мама говорит, что это самое ценное, что у нас есть, потому и прячем. Она рассказывала, что ещё раньше, до войны, люди из сельсовета ходили по домам, иконы забирали. Хотели людей от Бога отлучить. С тех пор мама прячет её, по привычке. Мало ли чего! Она перед этой иконой за тятю всю войну молилась. А сейчас за Лёньку молится. Мы сильно голодали. Он украл для нас два мешка пшеницы. Думал, что мать обрадуется. Сидит за это в тюрьме. А она от этого позора до сих пор плачет. Крыша у нас течёт, воротина упала, поднять некому, а Лёньке ещё год сидеть.

– А ты за кого молишься? – неожиданно спросила у меня Катя.

– Я… ни за кого. Бабушка у нас за всех молилась. Она все иконы увезла. Но мама всегда говорила мне, что Бог есть.

– А разве ты за родителей не молишься, чтобы здоровы были? – удивилась Катя.

– Нет. Они у меня здоровы.

– Ты что! Так не говорят! Сначала Бога благодарят: «Слава Тебе, Господи», а потом за родителей обязательно молятся, чтобы живы и здоровы были. Крест на себя кладут старательно! Вот так три пальца сжимаешь плотно, будто щепотку соли берёшь, а два последних к ладони прижимаешь. Ещё за умерших людей молятся. Но я не знаю, как это правильно сказать. Моя мама шёпотом о них молится. Родителей своих поминает, тятю нашего и мельника Василия Воронцова, которого в жернова закрутило и у которого ноги оторвало. Один он был на мельнице, некому было отцепить одежду. Он нам часто зерно бесплатно молол, вот мама его и поминает.

Катя замолчала, подошла к печи, отодвинула заслонку и достала жестяной лист с вкусно пахнувшими сухарями. Протянула мне горсть:

– Ешь. Не переживай. Жизнь всему научит.

Я высыпала сухарики в карман пальто, чтобы поесть по дороге, а один взяла в рот.

– Вкусные, а почему такие чёрные?

– Так мы же шелуху от зёрен не отделяем. Они от этого вкуснее и полезнее, только темнее обычного хлеба. Сейчас я тебя пирожками с черёмухой угощу. Попробуй. Мне нравятся.

Маленькая хозяюшка протянула мне тёмно-коричневый пирожок.

Я откусила. На зубах захрустели измельчённые косточки сушёных ягод.

– Как же их есть-то, с косточками? Ты аппендицита не боишься?

– Нет. Я с детства ем такие пирожки. В семье у нас никто от этого не болел. Черёмуха от всех болезней живота спасает. Сушёную черёмуху мы тоже на жерновах мелем. Если черёмуховую ветку в лужу положить, то из неё через некоторое время пить можно. Она микробов убивает. Моя мама в лесу так делает, когда за ягодами ходит. Видишь дырочку в середине жернова? Туда засыпаем черёмуху или пшеницу. На нижнем диске имеются углублённые лучики. Между дисками всё перетирается, потом по канавкам в разные стороны высыпается всё перемолотое.

– У вас столько старинных вещей!

На печи я увидела угольный утюг, который, было заметно, ещё используется. Тяжёлый, опасный. Если плохо закрыть защёлку, может раскрыться. Оказалось, Катя гладила им школьный фартук и атласные коричневые ленты. Она показала мне, как надо махать утюгом из стороны в сторону, чтобы раздувать потухающие угли, как брызгать на одежду, чтобы тщательно её прогладить.

Меня бы мама не допустила к такому утюгу. Катя же была девочкой самостоятельной. Она всё умела, всё знала, хотя училась только в пятом классе. Катина мама уходила на работу очень рано. Катя сама вставала, завтракала и собиралась в школу.

Я посмотрела на её игрушки: осколок зеркала, алюминиевая ложечка, кусок старого полотенца, которым она укрывала свою самодельную тряпичную куклу. Но сегодня играть было некогда. Нужно было у речного перевоза встречать мать с овощами. Их выдавали работникам совхоза вместо зарплаты. Мы пошли с Катей на гору поглядеть перевозчика дядю Мишу. Он был там, внизу, но пока на этой стороне реки. Значит, ещё рано, не подошли работницы к реке.

Катюша осталась ждать маму, а я пошла домой. Ела по дороге вкусные сухарики. Проходя мимо школы, вспомнила Катины слова: «Жаль, что храм сгорел. Теперь только школа – лучшее место в селе. Там добру учат».

Дома я попросила маму сделать мне сухарики из магазинного хлеба. Они тоже были вкусными. Но Катины сухарики были какими-то особенными, ни с чем не сравнимыми, самодельными.

После посещения Катиного дома я поняла, почему Катя, выросшая в нужде, была такой доброй и так тщательно мыла полы в школе во время дежурств. Я вспомнила, с какой любовью она обнимала круглую железную печь в классе и грела об неё замёрзшие руки, потом разувалась и грела ноги.

Дома я показала родителям фотографию, подаренную мне Катей. Скромная улыбчивая девочка смотрела на нас.

С тех пор прошло много лет. Я окончила институт, стала учительницей истории, руководила школьным музеем. Однажды в музее появились жернова. Их нашли ученики на краю села в яме, где когда-то стоял дом.

Бросилась в глаза неровность верхнего диска, необычная форма вертикальной ручки. Неужели это они? Я узнала в них Катины жернова.

Нахлынули воспоминания детства. Где ты, Катя? Как сложилась твоя жизнь?

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска