Четвёртый адрес

В годы беззаботного детства и эгоистичной юности родительское поколение было для меня как данность. Лишь когда родители ушли, стал присматриваться к их погодкам: откуда в этих людях такая крепкость, надёжность? Может, так закалило их военное детство? Жаль, что мало расспрашивал своих про войну. Мать что-то рассказывала – про голод, про работу в поле на тракторе, про фрицев, которые зашли в её деревню и вскорости были выбиты нашими. Но воспринималось это отдалённо, не по-настоящему, как образы из кино. И нет уже возможности прочувствовать своим нутром – ушло время.

Находясь в городе нефтяников Ухте, зашёл я в совет ветеранов, попросил дать адреса детей Великой Отечественной войны. Была у меня задача записать рассказы, как жили здесь в «сороковые, роковые». Встретили меня очень радушно, подняли списки. Выбрали три адреса самых пожилых, которые застали войну, и на всякий случай добавили ещё один: «Александру Степановичу Межогских восемьдесят лет, но очень активный человек, спортом занимается, программирование изучил и, представляете, сайты делает. Ещё с супругой в нашем хоре ветеранов поёт».

Выхожу на улицу, на Первомайскую площадь. Напротив – памятник Ленину. Во время войны его не было, а стоял там огромный бревенчатый Дом советов с колоннами. В посёлке Ухта (Чибью) в ту пору было много помпезных деревянных зданий, поскольку в 1940 году собирались перенести сюда столицу Коми АССР. Война помешала. В 1943-м посёлку дали статус города, но столицей он стал лишь культурной, да и то временно – пока не развеялось по стране рекордное на душу населения количество артистов, художников, учёных, оставшихся здесь на поселении после отбытия срока в Ухтпечлаге. Необычный был городок.

Звоню по первому адресу. Никто не отвечает. Звоню по второму.

– Ой, милок, болею я, с кровати встать не могу, дверь тебе не открою. А дочка поздно придёт. Да и что вспоминать-то, не помню я ничего… Помилуй тебя Бог.

Третья попытка также не увенчалась успехом. Ответил сын, сказал, что мама спит и вообще она очень болеет, не сможет разговаривать. Вот те раз! У нас не только ветераны-фронтовики почти все ушли, но и дети войны уже уходят. Побродил я по городу, снова звоню. Ответила сама ветеран труда и кое-как уступила моей просьбе. Приехал я к ней – и выяснилось, что хоть и родилась она в Ухте, но всю войну с мамой провела на Дальнем Востоке, где папа служил пограничником.

– Что с войны помню? Шесть лет мне было, и я с двухгодовалым братиком ходила получать хлеб по карточкам. А хлеб резали с довесками. И вот идём обратно и все довесочки с братиком съедим, мама за это ругалась. Жили мы на станции Томичи. Как война с немцами закончилась, пошли через нас эшелоны один за другим, на платформах солдаты, некоторые с бинтами на головах, недолеченные. Ехали японца бить. Мы цветы рвали, к жердям привязывали и подавали им на открытые платформы. Бабушка носки и варежки связала – их тоже на жердях подавали. Солдаты весёлые, смеялись и благодарили нас. Бабушка с мамой верующие были, всю войну иконка на кухне у нас висела.

Старушка рассказывала медленно, с большими паузами, чтобы отдышаться. И не стал её больше мучить расспросами. Тем более в Ухту она вернулась только в 48-м.

Остался последний адрес. Созвонившись, еду на другой конец города, ищу, как перебраться с набережной Нефтяников на небрежную Газовиков. Между ними – речка Чибью, что с коми переводится как «быстрая». Во время войны это была ещё полноводная река, с прозрачной водой, в ней хариусов ловили. А теперь медленная и мутноватая. Зато русло выпрямили, берега обустроили, рабочие отмостку из мраморных плит кладут. Прохожу мимо мужиков в касках, ступаю в «новый город», как называют новостройки на другой стороне Чибью. Вот и нужный адрес.

Александр Степанович руку жмёт крепко – и не скажешь, что ему 80 лет. Приглашает в гостиную, где на столике стоит открытый ноутбук.

– У меня несколько сайтов, которые нужно постоянно обновлять, – поясняет он.

– Саша как начал это программирование изучать, так я месяц с ним словом перемолвиться не могла, – ворчит добродушно его супруга Ангелина Алексеевна, расставляя на столике чашки с чаем. – Придёт с работы – и за компьютер.

Александр Степанович Межогских с супругой Ангелиной Алексеевной

– А что на пенсии сидеть?! – говорит Александр Степанович. – Работал почти по нынешнюю пору, два года назад лишь домовничать стал.

– А войну где вы встретили?

– В Ухте. Конец военного времени, с 44-го года, я хорошо помню, мне ведь уже пять лет было. В ту пору быстро взрослели и в память приходили.

– Вот вы мне и нужны! – радуюсь.

Всё для фронта…

– Ваша фамилия, наверное, с Межогом связана? – начинаю расспросы. – Оттуда происходит ваш род?

– Нет, это не фамилия, а сам Межог с моей фамилией связан, – смеётся Александр Степанович. – Отец рассказывал, что был такой польский воевода Межоцкий, которого сослали на Север. На берегу реки Вычегды, на Поповнином мысу, построил он дом, женился на местной, обзавёлся семьёй. Так появилось местечко Межог, по которому называется теперь и железнодорожная станция – всем известная, кто ездил по воркутинской дороге. А наша фамилия переделалась на Межогских.

– И как ваша биография складывалась?

– Окончил в Ухте школу, а после Казанского авиационного института на Смоленском авиазаводе проработал 16 лет. Потом по просьбе матери вернулся в Ухту, устроился на местный завод.

– В Ухте же самолёты не строят, – говорю.

– Да не в самолётах дело! Главное – что-то строить, конструировать. А завод у нас в Ухте был с самого начала. Как известно, первая геологоразведочная экспедиция высадилась в устье реки Чибью 23 августа 1929 года. И уже через два дня близ места высадки под навесом девять рабочих орудовали с двумя сверлильными станками и кузнечным горном. Кругом тайга, звери бродят, а тут производство! Через два месяца мастерская, переехав в срубленную избушку, уже ремонтировала буровые станки и инструменты. Имелись токарные и строгальный станки, которые работали от паровой машины. Вот такие были темпы, не то что сейчас! Я маленький ещё был, многое не знал и не понимал, только потом, в школе, нам рассказали о трудовом подвиге наших ухтинцев.

Например, такая история. Фашисты в первые же дни войны в Минске разбомбили завод по изготовлению сажевых горелок, а без них сажу не произвести. И наши инженеры сумели сами изготовить тонкие и сложные пресс-формы для штамповки горелок, сажевый завод запустили в Ухте к декабрю 41-го года. Когда Ленинград взяли в блокаду, оттуда перестали поступать отбойные молотки для горных проходчиков. Их тоже стали делать. Требовалось резко увеличить темпы производства, а станков не хватало. И что же? Директор сказал: «Деваться некуда, надо самим производить». Это было похоже на авантюру, но справились! В 42-м году изготовили в Ухте пятнадцать токарных станков марки ТН-15. Люди трудились с утра до ночи и при этом постоянно вносили рационализаторские предложения.

Митинг на Октябрьской площади. 22 июня 1941 г.

– А я помню, как в войну меня мама в садик водила, – дополняет супруга инженера. – Приводила в семь утра, когда ещё воспитательниц не было, и шла работать. И вот сидела я у сторожихи – у неё печка топилась – и дожидалась. Не помню её имени, а мужа её звали Феликсом, из ссыльных немцев. А после шести вечера мама меня забирала. Но в садике не скучали, с нами и музыкой занимались, была там пианистка Ася Абрамовна. Ещё новогодние ёлки запомнились, снежинки вырезали.

– Что интересно, садик называли «умзенским», то есть от УМЗ, – припоминает Александр Степанович, – хотя можно было говорить просто «садик» и все бы поняли – другого-то и не было. Всего два деревянных домика – ясельный и для двух групп, младшей и старшей, – на весь город. Детей тогда мало было. И школа имелась только одна, но все называли по номеру: «Первая школа». Наверное, народ был настроен, что скоро появится вторая, третья. Верили в будущее. Даже война эту веру не подрубила.

– Вы тоже в этот садик ходили? – прерываю рассуждения хозяина.

– Конечно, мама же работала. Что запомнилось? По городу воду развозили в бочке на лошади. И вот стоит на садиковском дворе лошадь, а мы балуемся, бегаем туда-сюда под её брюхом. Кто-то пощекотал палочкой её бедро, и она меня-то под брюхом лягнула. Отлетел я в сторону, вскочил и убежал. Долго искали, куда я заныкался. А тут как раз мать пришла, воспитательница ей: «Лошадь Сашу убила!» Крови у меня не было, только испуг. Вот так война и запомнилась. Крови мы не видели, в глубоком тылу находились, но гнетущее чувство опасности через взрослых ощущалось.

«Так выглядела улица Первомайская в годы моего детства. Наш дом – третий слева»

– И магазины в городе тоже были в единственном числе – одежды, ткани, продовольственный, – подтверждает Ангелина Алексеевна. – Вот на месте ЦДК, в котором сейчас храм Святителя Стефана Пермского, стоял огромный деревянный универмаг с колоннами и балясинами, похожий на сказочный терем. Однажды я маме говорю: «Давай зайдём туда». Заходим. На прилавке на широких досках разрезанные куски сёмги лежат и шоколадные конфеты фабрики «Красный Октябрь». Посмотрели мы и ушли. Не голодали, но денег не было. Мама моя как получит зарплату, так почти половину на облигации отдаст. Это такой заём в помощь фронту.

Ухта была деревянной и помпезной

– Чем же питались?

– Картошку, репу, морковку сажали. Были у нас как бы городские дома, двухэтажные, 16-квартирные, но со сквозными подъездами – проходишь, а на той стороне огородики, сараи, где коз и даже коров держали. А у охотников были и собаки в вольерах.

– У нас тоже собаки охотничьи имелись, – вспоминает Александр Степанович. – Отец на фронт уехал, ружьё ТОС-8 оставил. Потом мне мелкокалиберку ТОС-1 купил. Но охотиться в войну, понятно, я не мог, мал был. А рыбу мы ловили, в Чибьюшке. И мальков – стеклянными банками. Дырок в крышке наделаешь, они через них заплывают к приманке – а обратно никак. А когда отец вернулся живой, ох и наохотились мы вволю! И нарыбачились! Я спать одетым ложился, чтобы рано утром поставить отца перед фактом: уже собран! Дичи было полно, прямо из окна машины стреляли. Отец после войны служил в системе МВД начальником культурно-воспитательного отдела и ездил на служебном «козелке». Помню, как брал меня с собой и как заглядывали мы на Параскины озёра, по пути в посёлок Водный. Там бабушка жила Парасья одна в избушке, рыбалкой занималась, поэтому так озёра назвали. Порыбачим, а на обратном пути, глядь, вдоль дороги на ветках глухари сидят.

– Отец вам писал с фронта?

– Было много писем. Часть я в музей отдал, а часть у себя храню. Сейчас покажу…

Гостинцы с войны

Письмо из армейской учебки:

«5 апреля 1942 г.

г. Архангельск

Здравствуй, милая Ксения!

Здравствуйте все! Желаю наилучшего настроения и хорошей жизни! В письме №3 посылал Шурику подарок – бумажного зайчика. Интересно, получил или нет?

Наша жизнь и учёба идут самым нормальным образом, по планам срок учёбы должен окончиться к годовщине войны, но не знаю, может, раньше направят на фронт. Сегодня, в воскресенье, у нас полурабочий день. Утром ходили в кино смотреть фильм “Александр Невский”. Ксения, не забудь, что я тебе наказывал – а именно:

1. Все мои охотничьи принадлежности – ружьё, патроны, дробь, порох и проч. (далее подчёркнуто волнистой линией. – Ред.) – не отдавать никому ни под каким предлогом…»

А вот уже из фронтового письма, с верой в будущую мирную жизнь:

«18/II – 43 г.

Ксения, говоришь, что здоровье твоё плохое. Я прошу, береги здоровье, оно нам ещё пригодится, и пригодится ещё как. Если уж плохо, тебе поможет мать или возьми няню. С деньгами разживёшься. Поцелуй Шурку за меня. Передай привет родным. Целую…»

Перед наступлением:

«22/IV – 44 г.

Сижу в сырой землянке и пишу тебе письмо. На улице тихо, тепло. Идёт дождь. Снегу нет – значит, здесь настоящее лето. На фронте наступает период затишья и перегруппировки сил, а затем следует ожидать новое решительное наступление и с запада, и с юга, и с востока…»

Свои подвиги Степан Михайлович не расписывал, напротив, сравнивал войну с работой: «Ну, значит, сижу и пишу письмо тебе, моя дорогая, пишу и думаю о тебе, и мысленно предполагаю, что ты теперь спишь тихо и “безмятежно”. Положение моё неизменное. Работаю всё там же. Работы много, ух, много, сама знаешь, что нужно по израненному зверю совершить выстрел и выстрел последний, без промаха. Промахнись – упустишь, не добьёшь, затянешь охоту».

– Отец был политработником, – рассказывает Александр Степанович. – Воевал на переднем крае в составе 13-го отдельного лыжного батальона 224-й стрелковой дивизии 376-й Новгородской Краснознамённой дивизии. Участвовал в боях за Ленинград, Новгород, Псков, Нарву, Двинск, Ригу. Был трижды контужен и ранен. Запомнилось, как он приезжал на побывку после ранения в 44-м. Через год, в июне 45-го, его вместе с частью как бы демобилизовали. Ехали радостные. И только лишь когда миновали Урал, поняли, что везут обратно на войну, с японцами. У многих были приготовлены разные гостинцы родным, трофейные побрякушки, так они на железнодорожной станции на Урале всё это пораспродали. В Ухту отец вернулся только в марте 1946-го.

– Уже без гостинцев?

– Привёз японскую декоративную циновку. Сразу расстелил на полу, и мы с братишкой стали на ней играть. Ещё привёз какую-то деревянную фигурку с качающейся, как маятник, головой. И пистолет «Вальтер». Учил нас его разбирать и собирать. А когда вышел указ о повсеместной сдаче оружия, он сгоряча бросил его в уборную, о чём, наверное, потом пожалел. В нашем двухэтажном деревянном доме туалет был устроен таким образом: канализационная труба вела в подвал, где стоял выгребной бак. Время от времени приезжали золотари на лошади и вычерпывали черпаками – и кому-то из них мог достаться «Вальтер». А уж мне-то как было жаль!

Сразу после войны мы просто бредили военными играми. Нашли лазейку в заборе и проникали на базу военного городка, который находился между нынешними улицами Гоголя и Дзержинского. Там на поле, заросшим густым бурьяном, стояло несколько танков Т-34 – правда, без вооружения, пушечные проёмы были заткнуты деревянными чурбаками. Тракторов и тягачей в народном хозяйстве не хватало, а танков было полно – вот и приспособили их для мирного труда. Люки открывались, башни вращались – что ещё пацанам надо? Часть ребят подбиралась к танкам с гранатами – пустыми бутылками, а другие сидели внутри и «отстреливались». Заметишь нападающего в смотровую щель, кричишь: «Васька, ты убит!» А не заметишь – граната рассыпается по броне стеклянными осколками. И ещё была опасность – охранник базы. Тут уж «танкисты» с «пехотинцами» драпали вместе, аж пятки сверкали.

 Свечка за родителей

– Хулиганов в Ухте много было? – продолжаю расспрашивать про военное и послевоенное детство.

– В ту пору на весь город имелось два хулигана примерно моего возраста – Жора Корнев и Вовка Колегов. Но по нынешним меркам их бы к хулиганам не причислили, назвали бы школьными баловниками. Вовка, бывало, мышь в класс принесёт, в парту сунет, а в ней дырка для чернильницы. Через неё мышь выскочит – и вот ужас и веселье для всего класса! А с Жорой я потом на охоту ходил. Он однажды промазал и сгоряча ружьём о землю стукнул – приклад отвалился.

А вообще, чистые были отношения между детьми. В Чибьюшке, не сговариваясь, купались отдельно – мальчики и девочки. Девочки наволочки от подушек надуют, плавают с пузырями этими, а мы в стороне. Дрались редко. Помню, стирал тряпкой написанное на доске, а из коридора Женька Неворов запустил мелком прямо мне в голову. Сцепился я с ним, стал перебарывать, а он отскочил и с пояса ремень с солдатской бляхой снял. Тут уж все вмешались: «Нечестно, Сашка без оружия!» После той стычки стал я спортом заниматься, чтобы забороть Женьку, и занимаюсь спортом до сих пор. А противник мой уже умер, «зелёный змий» его сгубил.

– А на лыжах в прошлую зиму так и не вышел, – вдруг укорила хозяина супруга.

– Так я это, на скандинавскую ходьбу перешёл, – оправдывается тот, – нынче она в моде. И в бассейн постоянно хожу.

Александр Степанович вспоминает, как крестился:

– Это в начале 90-х было, сестра меня повела. Говорю ей: «Я же на заводе был секретарём партийной организации». Она: «У Бога все равны». И поехали мы в церковь, которая была тогда на Заводской улице и помещалась в маленьком деревянном домишке. Как раз с размер моей веры. Я ведь не такой верующий, как Ангелина – она и утром, и вечером молится. Но в храм, бывает, схожу, перекрещусь. За родителей свечку поставлю, земля им пухом.

Прощаясь, спрашиваю:

– Александр Степанович, а какой день из военного детства вам больше всего запомнился?

– Даже точную дату назову – 31 декабря 1944 года. Мы шли из садика вечером, мама брата на руках несла. Вижу: у входа в соседний дом маленькая ёлочка в снег воткнута. Видимо, не подошла кому-то. Говорю: «Мам, давай ёлочку возьмём, у нас же нет». Отец-то на фронте, а я мал, некому в лес сходить. «Что ты, Сашка! – мать отвечает. – Нехорошо чужое брать, стыдоба же, если хозяин увидит». Вот такие были совестливые. Кругом тайга, этих ёлок завались, а брать стыдно.

– Ангела вам в дорогу, – напутствует Ангелина Алексеевна. – И знаете, вот вы про веру заговорили… А как без неё? Я однажды представила, что Господь не стал творить наш мир и нет ничего – нет нас, планет, звёзд. Одна пустота. И так стало страшно, не передать! Поэтому слава Богу за всё!

Шёл я от Межогских, пытаясь представить, что Ангелина Алексеевна увидела, пустоту небытия. Не получилось. И пришла мысль: «Чем же это военное поколение от нас отличается? Мирная счастливая жизнь для нас норма, иного мы и представить не можем. А они жили с сознанием, что ничего этого может и не быть. Поэтому по-настоящему всё ценили, отчего и… сами были настоящими».

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска