Леонид БОБРОВ

Светлой памяти фронтовиков посвящается этот рассказ

Красивая фамилия – Чирков. Чирок – самая малая чайка на реках и речках, а разновидностей чаек очень много, и у каждого вида своё название. Чайка – символ свободы и единственная птица, которая не живёт в неволе.

Отслужив и отработав до самой пенсии на разных воинских должностях, Николай Валентинович Чирков после тридцати лет отсутствия вернулся на свою малую родину. Занялся пчеловодством и, надо сказать, преуспел в этом. Мне, неравнодушному к пчёлам, случилось как-то приехать в его село Красногорье, и Николай Валентинович попросил меня подремонтировать печку у его отца-фронтовика. Печка – святое дело. И в этом было радостно услужить, особенно фронтовику.

Деревня Варюховщина, где доживал последний фронтовик Валентин Николаевич Чирков, относится к Юрьевскому сельсовету. Обыкновенный дом, обшитый, с оградой и печью, что по нашим временам уже редкость. Предстояла простая работа – заменить прогоревший наполовину свод печи. Приступив к работе, задаю вопрос хозяину:

– Валентин Николаевич, а откуда такое название у деревни – Варюховщина? Наверное, здесь что-нибудь варили?

Сидя на табурете с вытянутой протезированной ногой, он улыбнулся в ответ и пояснил:

– Первое название деревни было Лисицинская, а потом появилась ссыльная монахиня Варвара, вот по её имени и переименовалась деревня – Варвар у нас зовут Варюхами. Сорок шесть домов было.

Непостижим вятский разговор и фольклор. Поперхнувшись печной пылью, спускаюсь вниз и разглядываю хозяина. Нет, это был не дед и не старик, а умудрённый жизнью пожилой человек с лёгкой грустью в глазах. Разглядываю обстановку. Всё как обычно: кровать, стол в переднем углу, над ним образа – Господь Вседержитель, Казанская Божия Матерь. И чёрно-белые фотографии родных и близких на стенах. Одна меня очень заинтересовала: молодой человек в военной форме, проглядывает тельняшка. И – почти неуловимое сходство с Валентином Николаевичем.

– Это, наверное, вы в молодости? – киваю на портрет.

– Нет, – и, подумав несколько секунд, добавил: – Мой брат Никанор, он умер от ран в сорок шестом году, пятого ноября, перед Октябрьскими праздниками.

Валентин Николаевич вздохнул, взял с подоконника портсигар, предложив и мне покурить. Вышли из пыльной избы, сели под антоновскую яблоню, и он продолжил:

– Брат с двадцать второго года, был в самых ударных войсках – служил на Балтике. Сильно его изранило, весь был пробит пулями и осколками. С виду вроде целый человек, а еле ходил по избе. Я когда полноги потерял и вернулся домой, он уже лежал на кровати. Однажды заходит уполномоченный по гужевому транспорту и записывает брата в возчики – «гужевая повинность» такая была. Стукнул я тогда кулаком по столу, даже ручку сломал ему: «Никуда мой брат не пойдёт, он еле живой!» «А ты здоровый?» – спрашивает меня. «Здоровый!» – отвечаю и машу культёй в кальсонах перед ним. А сам испугался. Да Бог миловал, обошлось. Военное время, попробуй поспорь с уполномоченным.

– Сам я защищал Ленинград, смерти не боялся, – продолжал Валентин Николаевич. – Боялся только одного – плена. Плен – это же живая смерть.

Он докурил, бросил окурок в ведро и, устремив взгляд вдаль, задумался.

– Много вас, фронтовиков записанных, осталось в сельском совете? – спрашиваю его, чтобы нарушить молчание.

– Двое, я да в Юрьеве-селе Махорка – прозвище фронтовика такое. Устал я жить. Давно хочется помереть. И зачем так долго живу?

– Это не от нас зависит, долго ли нам жить или коротко, всё где-то решено свыше о каждом, – говорю в утешение ему.

– Всё это я понимаю, и всё равно так надоело жить!..

Он поднялся с лавки и, глядя вдаль, туда, где пойма реки Ночная Черняница, с посветлевшим лицом сказал улыбаясь:

– Вон там гнездятся журавли. Как-то жена моя покойная говорит мне: «Покажи мне журавлей, Валентин, чтобы я могла их хорошо рассмотреть, а то летят высоко, курлычут, а мне бы близко их посмотреть, разглядеть, что это за птица». «Ну пойдём, – говорю ей. – Веди себя тихо и увидишь их, как меня, рядом». Довольная была очень, а вскоре и померла.

* * *

Валентин Николаевич Чирков родился 2 августа 1924 года, в Ильин день. Умер на девяностом году, осенью. Похоронен на Юрьевском кладбище. При нашей последней встрече он сказал мне:

– Я знаю теперь, почему так долго живу. Когда брат умирал, говорил мне: «Валентин. Ты поживи за меня». А ведь он умер в двадцать четыре года.

И звучат во мне в День Победы бессмертные гамзатовские «Журавли»…

← Предыдущая публикация     Следующая публикация →
Оглавление выпуска